Молодые годы короля Генриха IV - Манн Генрих - Страница 91

«В замке Лувр не везде так спокойно, как здесь, — подумал Генрих, увидевдвор королевы Наваррской. — А церковь, где проповедует этот Буше? Не изобразитьли его и показать им образчик подобного красноречия? Стоит ли? Нет!» Генрих,правда, занял место поэта, но начал декламировать то, что ему вдруг пришло наум: — Adjudat me a d’aqueste hore, — помоги мне в этот час, молитва, которуючитала мать, рожая его. Звучные слова! А так как они были обращены не только кдеве Марии, но вместе с тем и к королеве Наваррской, то этим ее дорогойповелитель превзошел все восхваления, какие мадам Маргарита слышала при своемдворе. И она была ему чрезвычайно благодарна; она принялась аккомпанировать,вплетая в его речь блестящие пассажи на арфе, и в заключение протянула дляпоцелуя свою, ослепительную руку. Поцеловав ее, он заверил Марго при всех еепочитателях, что сегодня готов служить ей и угождать, как никогда. Она поняла иснова протянула ему руку, на этот раз, чтобы он помог ей сойти со ступенеквозвышения и увел из комнаты.

Когда их никто уже не мог услышать, Генрих рассмеялся и сказал: — Ступайте ккоролеве, вашей матери. Мне очень хочется поглядеть, какое у вас будет лицо,когда вы выйдете от нее.

— Что это значит? — отозвалась Маргарита, она была явно обижена. — Теперь сомной уже никто не обращается столь неуважительно, как во времена короляКарла.

— Надеюсь! Хотя ваш брат-король разгневан на вас не меньше, чем вашамать.

— Ради бога! Что случилось?

— Я молчу! Достаточно, если я скажу вам, что сам не верю ни одному ихобвинению. Люди все это выдумывают, только чтобы нас поссорить.

Генрих проводил свою супругу до комнат мадам Екатерины. Но едва он осталсяодин, как к нему приблизилась другая дама, герцогиня де Гиз: она тоже попала втрудное положение. Ее беспокойство можно было заметить и раньше: когда она ещесидела в кресле на возвышении и остальные казались столь безмятежно спокойными,герцогиня тревожно озиралась. Так выглядит человек, которого до смертиперепугали, и он не в силах об этом забыть.

— Сир, — проговорила герцогиня и беспомощно протянула Генриху руки ладонямивверх, — я очень несчастна. Я ни в чем не повинна и заслуживаю того, чтобы выменя утешили. — Он хотел возразить ей: почему бы и нет, после всех остальных, —однако не успел. — Вы лучший друг герцога, — торопливо продолжала она, — такубедите его, ради бога, что я перед ним чиста, а то он обойдется со мной ещесуровее! — Она выпалила все это сразу и невольно остановилась, чтобы перевестидух. Генрих мог бы сказать: «Я вправе защищать вашу невинность, мадам, ибо мневы, к сожалению, еще не доказали противное».

— Подумайте только, что делает этот сумасшедший! Нынче утром я почувствовалалегкое недомогание, а он невесть отчего был не в духе; вижу, что-то его бесит,а что, сказать не желает. Я ведь и так догадываюсь, в чем дело: у мужей толькоревность на уме. Вдруг ему взбрело в голову, что я непременно должна выпитьчашку бульона, и каким тоном он этого потребовал! Я, конечно, начинаюподозревать самое плохое. «Не нужно мне никакого бульона!» — говорю. А он,сколько я ни отказываюсь, стоит на своем: «Нет уж, извините, мадам, бульон вывсе-таки выпьете». И тут же посылает на кухню.

— Он хотел вас отравить? — вполголоса спросил Генрих с ужасом, ибо емувспомнилось, что ведь он сам назвал герцога рогатым; может быть, он первый ипустил этот слух? С тех пор Гиз ото всех получал подтверждения, и вот какстрашны оказались последствия для бедной женщины.

— Надеюсь, вы ему выплеснули бульон в лицо?

— Это было бы невежливо. Я вымолила у него отсрочку на полчаса, прежде чемвыпить роковую чашу, и за это время приготовилась к смерти.

Генрих видел теперь несчастную жертву сквозь дымку слез, застлавших емуглаза.

— Потом принесли бульон. Герцог тем временем вышел из комнаты. А явыпила.

Даже в отсутствии мужа супруга повиновалась ему: ее поддерживала надежда,что молитва умирающей искупит все ее плотские прегрешения.

— И вы подумайте! — воскликнула она, возмущенная до предела. — Оказалось,что это самый обыкновенный бульон!

Ее гнев передался и ему. Хорош Голиаф с его великолепными телесами! Вот какон запугивает женщин! Вот как он мстит, когда они наставляют ему то, что онвполне заслужил! — Мадам, — сказал Генрих с глубоким убеждением, — вы безвиннопострадали, я это вижу. Вы заслуживаете, чтобы я вас утешил и загладил винувсех мужчин, которые были к вам несправедливы, в том числе и мою.

Он взял ее за кончики пальцев, их руки, словно воспарили, их ноги сблизилисьизящно, словно в танце, и, обратив друг к другу лица, выражавшие учтивоесчастье, они не без жеманства вступили на тот путь, который вел к обоюдномунаслаждению.

Когда он снова увидел Марго, она только что при свидетелях выдержала бурноеобъяснение с матерью и братом-королем — уже не первое, вызванное еепредосудительным поведением. Душевное равновесие еще не вернулось к ней. — Что,я был прав? — спросил он сочувственно. Ее большие глаза наполнились слезами,но, боясь, как бы тушь не расплылась, она сдержалась и не сразу выложила все,что угнетало ее. Не дожидаясь никаких объяснений, ее возлюбленный повелительобнял ее и стал уверять: что бы ни случилось, он всегда защитит ее, ибо она емудоверена. Сегодня же вечером, когда ее брат-король удалится в свою опочивальню,двое его друзей изложат ему, насколько он был к ней несправедлив.

— Брат, может, и поверит им, но мою мать вам не провести, — проговорилаМарго, пожалуй, слишком поспешно и опять слегка испугалась. Она неуверенновзглянула на своего повелителя, желая угадать, что ему известно. Ибо в концеконцов Марго ведь все-таки допустила грубое нарушение приличий, навестив наодре болезни своего очередного любовника! Но так как Генрих и виду не подавал,что об этом осведомлен, она вернулась к роли оскорбленной невинности. — Если быхоть не при всех мне бросили в лицо такую клевету! Этого я никогда не прощу!Не хватало еще, чтобы мой возлюбленный повелитель был обо мне дурного мненияи разгневался на меня!

— И не подумаю, ибо знаю все лучше, чем все остальные, — отозвался он иулыбнулся при этом многозначительной, но доброй улыбкой, даже не без оттенкавлюбленности. Все это тронуло сердце бедной женщины. Лучшего друга она и желатьне могла. — Вы человек благородный, — сказала она, — все кончилосьблагополучно. Но да послужит это нам предостережением. Вы увидите: корольпридумает еще немало всяких историй, лишь бы разорвать нашу дружбу.

— Это ему не удастся, — решительно заявил Генрих, — и мы сейчас же примем ктому меры. — Они еще долго пробыли вместе. Уже утром, когда он оставил ее,Марго тут же посетили дамы и сообщили ей о том, что ее возлюбленный супруг какраз вчера нанес ей обиду, оставшись вдвоем с герцогиней Гиз. Сначала Маргоудивилась, затем ответила: — Мой дорогой супруг всегда пожалеет женщину, еслиона несчастна.

Потом она долго размышляла об этом случае. Ибо, хотя Марго жила бездумно, еедух был полон глубокомыслия. Для памяти она набросала две сравнительныехарактеристики: вот герцог Гиз, именовавшийся в ее записках Клеонтом, его местьс помощью чашки бульона ужасна, он держит герцогиню часами под угрозой смерти.И вот король Наваррский — его она называла Ахиллом — этот, напротив, так мягоки вместе с тем так ненадежен. «И все-таки он верен своим чувствам, — писалаона. — Ахилл никогда не забудет той высокой и прекрасной страсти, котораясвязала его с Лаисой. Этой страсти не изменят ни Лаиса, ни Ахилл, онипреобразят ее своей доброй волей, и из пылкого чувства, подчас близкого кненависти, возникнет дружба, почти равная любви».

Марго отложила перо: она была очень довольна, что все так обернулось. Омногом она и здесь говорила только намеками. Но, к счастью, главное ужепережилось: она имела в виду толпу мертвецов, которые когда-то встали стеноймежду нею и ее дорогим повелителем и через которую невозможно было пробиться.Потом она выдала его своей свирепой матери, и он попал в плен, потом решиласьнаставить ему рога. Ненависть, обман, раскаяние, жалость сменялись в ее сердце,пока, наконец, Ахилл и Лаиса не сделались близкими друзьями, чтобы навсегдаостаться ими, — так по крайней мере думала Марго. Но ведь жизнь длинна…