Молодые годы короля Генриха IV - Манн Генрих - Страница 67

Здесь его мысль запнулась. В голове размышляющего Генриха отчетливо всталислова: Faciuntque dolorem.

Сам того не желая, Генрих проговорил вслух:

— И на нее нельзя, да и ни на кого нельзя положиться. Я должен выручать себясам.

Но я у них в руках

Он обвел взглядом комнату. Здесь был только д’Арманьяк, который не слышалили притворился, что не слышит. Первый камердинер уже взялся за дверную ручку,но не нажимал на нее. Он сделал это, лишь когда убедился, что его государьвернулся к трезвой действительности. Дверь в вестибюль распахнулась, тамнаходились двое дворян; они стояли у порога, готовые сопровождать короляНаваррского, и притом не туда, куда он прикажет, а куда им велено. Принявсоответствующие позы, Генриха поджидали господин де Нансей, которому молодойкороль однажды дал оплеуху, и господин де Коссен, один из убийц адмирала.Генрих подошел к ним, словно это ему ничего не стоило, и, как будто даже невполне сознавая свое положение, он беззаботно рассмеялся. Впрочем, сейчас же,словно почувствовав себя виноватым, спросил смиренно и смущенно: — Мы отсюдапрямо пойдем к обедне? — Так он спросил, и сам занял место между ними. — Времясамое подходящее, ибо у вас и у нас животы подвело как никогда. Или, можетбыть, господа ели что-нибудь со вчерашнего дня? У меня не было во рту дажелистка салата, а это для моей натуры тяжелее любых лишений.

По пути в большую залу Лувра он продолжал вести ни к чему не обязывающиеречи, тщетно делая паузы в ожидании ответов. Серьезным было при этом лишь егожелание разгадать, почему именно они хранят молчание. Только потому, что ониоказались его стражами, а он их пленником? У них есть наверняка и другиепричины, и он должен их выведать. Если Генрих сейчас проникнет в душу этихлюдей, он спасен.

Сначала они увидели только спины. Люди высовывались из всех окон, другиестарались оттолкнуть их, чтобы самим посмотреть наружу. Небо вдруг почернело,как будто наступила ночь, а присутствующих охватило волнение, которое тотчаспередалось Генриху и его провожатым. Они отошли от него. А рядом с ним оказалсямладший брат короля Карла д’Алансон. Двуносый, как его звали из-за нароста,красовавшегося у него на носу, многозначительно кивнул. Его кузену Наваррепришлось настойчиво расспрашивать, что же, собственно, происходит на улице.Двуносый обронил в ответ лишь одно слово и тут же отвел глаза. Слово это было:«Воронье».

Тут Генрих понял причину внезапной темноты: на Лувр опустилась огромная стаяэтих черных птиц. Некий весьма аппетитный запах привлек их сюда издалека; покасветило солнце, зной делал этот запах особенно сильным. Но они ждали, когданастанет их час. Двуносый заметил: — Ну, им тут припасли угощение. — Он бросилэти слова как бы вскользь, отошел, сделал круг и снова вернулся к своемукузену, настороженно повертывая голову во все стороны, чтобы проверить, неподслушивает ли кто. — И больше никому, — добавил он и скрылся на время втолпе. Красивый мужчина, некий Бюсси, пробормотал как бы про себя: — Неслушайте его! Он немножко спятил. Да и все мы. — И тоже нырнул в толпу.

Постепенно многие вышли из оконных ниш и вернулись на середину залы. Лица убольшинства были бледны, в ранах и шишках; шишки на лбу оказались не у одногоГенриха. Глаза иных выдавали внутреннее содрогание, словно эти люди ощущаличто-то чуждое в самих себе; а некоторые как будто усиленно прятали руки илисудорожно сцепляли их на животе, но затем одна без всякой видимой причиныпокидала другую и тянулась к кинжалу. Генрих просто высмеял некоторыхрастерявшихся придворных. — Мне уже доводилось видеть таких гусей, — заявил он.— Они встречаются на всяком поле боя.

Кто-то, в одиночестве пересекавший залу, сказал: — Поле боя — одно, а старыйдвор или Луврский колодец — другое. — Это был дю Барта; он не искал своегогосударя и друга. Генрих крикнул ему вслед: — Мы оба не лежим в этом колодце! Втом-то и дело, чтобы там не лежать! — И рассмеялся, видимо, оттого, что ещепо-ребячьи не понимал истинного положения вещей; но ведь нельзя быть до такойстепени добродушным! Стоявшие поблизости отвернулись, чтобы не выдать своихмыслей. Только дю Га, любимец наследника д’Анжу, дерзко выступил вперед: — Акак легко, сир, то же самое могло приключиться и с вами! — Однако и он тут жепоспешил удрать и вышел через боковую дверь.

Никто не мог долго стоять на одном месте, все двигались, но почти каждый водиночку. Если двое разговаривали, один вдруг смолкал, замыкался в себе иотходил. У обоих убийц — Нансея и Коссена — лица стали совсем другими: на нихпоявилась угрюмая растерянность, и они вдруг тоже расстались.

Через всю огромную залу с двадцатью люстрами проследовал великолепный герцогГиз с пышной свитой. Но на пути гордого Генриха Гиза неожиданно для него всталГенрих Наваррский, окинул его пристальным взглядом и помахал рукой. Те, кто этовидели, затаили дыхание. Все же случилось так, что Гиз не только ответил наприветствие, он даже посторонился. Правда, он тут же опомнился и крикнул, какподобает победителю:

— Поклон от адмирала!

Услышав эти слова, все разбежались. Лотарингец топал что есть силы, но звукего шагов терялся в опустевшей зале.

Генрих, как и остальные, старался поменьше быть на виду до тех пор, покаснова не соберется толпа. А этого долго ждать не пришлось. Люди испытывалислишком сильное любопытство, подозрительность, неуверенность. Пока все ещежались к стенкам, к Генриху подкрался Конде. — Ты уже знаешь? — спросилкузен.

— Что я пленник? Ну, а дальше? Угадать трудно, хотя я и посмотрел Гизу влицо.

— Когда господин адмирал был мертв, Гиз наступил ему на лицо. Я вижу потебе: ты этого не знал. А что до нас, то я опасаюсь самого худшего.

— Значит, заслужили. Нельзя быть такими разинями, какими мы оказались. Гдемоя сестра?

— У меня в доме.

— Скажи ей, что она была права, но что я вырвусь отсюда.

— Я ничего не могу ей передать, ведь меня тоже не выпускают из Лувра.Охрана усилена, нам отсюда не выбраться.

— Значит, ничего другого не остается, как пойти к обедне? — спросил кузенНаварра. А кузен Конде, который еще прошлой ночью, слыша эти слова, каждый разприходил в ярость, теперь опустил голову и тяжело вздохнул. И все-такилегкомыслие кузена Наварры повергло его в ужас, ибо тот воскликнул:

— Главное, что мы все-таки живы!

И Генрих повторял это по мере того, как в зале опять собирались люди. Он тои дело удивлялся вслух: — Господин де Миоссен, вы живы? Разве это не величайшаянеожиданность в вашей жизни? — Но он также восклицал: — Господин де Гойон! И выживы! — А тот вовсе не был жив и не был в большой зале, он лежал на днеЛуврского колодца и служил жратвою для воронья. Те, кто слышал странные, речиНаварры, отворачивались, и их лица выражали самые разнообразные чувства: одни —подавленность и тревогу, сознание вины или жалость, другие — только презрение.Однако Генриху взбрело на ум обратиться все с тем же «Вы живы!» даже к самомунаследнику престола д’Анжу. Тут уж все окончательно убедились в том, что ипосле Варфоломеевской ночи он остался таким же сумасбродным шутником. Это былопризнано с облегчением и смехом, притом неодобрительным. А он отлично всепримечал и следил за каждым, они же думали, что он занят только тем, как бысострить.

Как раз вошел герцог Анжуйский, он был в отличном расположении духа, и отэтого в зале стало как-то легче дышать, ее потолок поднялся к августовскомунебу, замок словно вырос. Наконец-то д’Анжу чувствовал себя победителем, он былмилостив и весел: — О, я жив! Впервые я жив по-настоящему, ибо мой дом и моястрана избегли величайшей опасности, Наварра, адмирал был нам враг, онобманывал тебя. Он старался разрушить мир и во Франции и по всей земле. Онготовил войну с Англией и распространял слухи, будто королева Елизаветанамерена отнять у нас Кале. Адмиралу и в самом деле надо было умереть. Вседальнейшее — только печальное следствие этого, цепь несчастных случайностей,результат былых недоразумений и вполне понятной вражды, которую мы теперьпохоронили вместе с мертвецами.