Молодые годы короля Генриха IV - Манн Генрих - Страница 23

Екатерина совсем понизила голос — до едва слышного шепота: — Тут-то мы их исцапаем. У всех этих гасконских крикунов будет одна общая шея, и тогда отрубитьголову окажется совсем не трудно. Тише! — властно остановила она Карла, иботот, видимо, опять собрался завопить: «Убей их!» Впрочем, и сама мадамЕкатерина внутренним взором тревожно вглядывалась в приоткрывшуюся бездну, всееще не решив, должно ли за мыслью последовать в свое время и деяние. Срасстановкой, слово за словом, стала она припоминать:

— Герцог Альба однажды сказал мне: «Десять тысяч лягушек — это еще нелосось», а я ответила ему: «Вы, должно быть, разумеете под лососем двухлюдей?»

Королева мать смотрела на сына долго и пристально, хотя он отвечал ей лишькосящим взглядом. — Правда, и нас только двое, — добавила она внезапно, сновадав волю своему жирному-благодушному голосу. Но сын до того испугался, что сталискать стул, чтобы опереться, и, не найдя, сел прямо на пол перед матерью. —Сиди, сиди! — сказала Екатерина. С этой минуты она говорила, не отрывая губ отего уха и притом так долго, что майское утро уже забрезжило сквозь занавеси,когда король наконец ушел от мадам Екатерины.

Чтобы не было бледности

Из-за угла вышел офицер с факелом, он прождал там всю ночь, хотя, вероятнеевсего, — подслушивал у дверей. Карл последовал, за ним, терзаемый ненавистью истрахом. Капитан, провожая его в спальню, резким окриком разбудил стражу,уснувшую в прихожей; люди повскакали со скамеек и стукнули о пол алебардами.Карл испытующе окинул своим косящим взглядом лица солдат, одно за другим,по мере того как их выхватывал из мрака свет факела. Затем ушел спать.

Однако заснуть он не мог; перед его закрытыми глазами мелькало множество лиц— все враги, враги, и среди них — последние, кого он видел: лица егособственных гвардейцев. Один раз ему представилось, будто дверь отворяется, этотянулось мучительно долго, пока он, наконец, не почувствовал, что глаза у негона самом деле закрыты. Тогда он осторожно приоткрыл веки: ничего, кромебледного мигания фитиля, плавающего в масле. Но Карл уже не в силах былвыносить тревожное молчание этой ночи, он встал со своего ложа, как был, вночном белье, крадучись, проскользнул в боковую дверь, окольными путямидобрался до своей прихожей. Солдаты охраны спали на скамьях, но среди них,выпрямившись и скрестив руки на груди, стоял капитан, и неожиданно, появившийсякороль перехватил его чересчур сосредоточенный взгляд. Такой взгляд бываеттолько у заговорщиков. Заметив, что его накрыли с поличным, этот негодяйнапустил на себя скучающий вид; но подозрения короля становились всемучительнее. Карл так и остался на пороге комнаты; сначала он оглянулся, какбудто за ним шли следом его защитники, потом, сложив руки рупором,зашептал:

— Амори, я только на тебя надеюсь, ты мне друг. Но когда свет твоего факелаупал на лейтенанта, я понял, что он предатель. Затей с ним ссору, и чтобы яего больше не видел! Иди во двор. Я сейчас пришлю его.

Капитан повиновался, а Карл начал шептаться с проснувшимся лейтенантом. Онсоветовал ему не ждать драки. — Бей — и делу конец! А потом кричи, как будто оннапал на тебя!

Затем король проскользнул обратно в свою спальню и появился снова, лишькогда услышал, что солдаты подняли шум. — Что тут происходит? Дорогу! —приказал он необыкновенно властным тоном. Люди позади него смолкли, Карл,вздрагивая от утреннего ветра и бушевавших в нем чувств, перегнулся черезперила винтовой лестницы. В сером утреннем свете глубоко внизу лежалонеподвижное тело. А рядом кто-то размахивал руками и звал на помощь. За спиноюКарла прозвучал спокойный голос матери: — Прикажи ему замолчать и пустьподнимется сюда. — Только сейчас Карл заметил, что она выслала солдат изприхожей. Он сделал знак стоявшему внизу убийце. Тем временем мадам Екатерина,задав несколько коротких вопросов, уже успела узнать, что натворил еенеповоротливый, но своенравный сын.

— Линьероль, — обратилась она к лейтенанту, когда его голова появилась надступеньками лестницы. — Вы оказали королю важную услугу.

— Не стоит благодарности, мадам, — беззаботно отозвался молодой человек. Итут же все выложил: — Да ведь капитан Амори был тайный гугенот, разве вы незнали, мадам? Он разгадал ваши планы относительно его партии, и нынче очень былвзволнован. Этой ночью я от него и узнал, какие дела предстоят. Что ж, я готовучаствовать! С радостью! Превеселенькая будет резня!

Карл Девятый, который был в одной сорочке, слыша эти слова, затрясся отхолода и страха. Ноги не держали его, и он прислонился к стене. Хорошо еще, чтоюный Линьероль стоит, вытянувшись перед ним, а мадам Екатерина с обоих глаз неспускает. Своим жирным и благодушным голосом она заявила: — Вы сегодня показалисебя, молодой человек, и заслужили стаканчик. Идемте! — Переваливаясь, повелаона лейтенанта в свою опочивальню, открыла низенький, приземистый шкафчик,украшенный деревянными резными конусами, и налила ему вина.

— А теперь отправляйтесь-ка спать, — сказала она, когда лейтенант допилстакан и как-то вдруг весь ослабел. — Можете сегодня быть свободным, — ласководобавила Екатерина. Но он, видно, уже не понял ее, он вышел, пошатываясь.Королева проводила его взглядом до лестницы, а он, внезапно выпрямившись, какпалка, грохнулся вниз головой. Тогда Екатерина Медичи с довольным видом закрыладверь.

— Шею он себе сломал, — добродушно заметила она. — Это нужно было, сын мой,для того, чтобы у тебя опять появился румянец на щеках. Все кончилосьблагополучно. И мы с тобой такие бледные, наверно, только из-за тусклогорассвета.

В тот же утренний час

В Нераке тот же утренний час розовел на цветах апельсиновых деревьев в саду,где он застиг Генриха Наваррского, который все не мог оторваться от Флеретты,семнадцатилетней дочки садовника.

— Пора, иди, мой любимый. Сейчас встанет отец — вдруг он увидит тебя здесь,что он подумает?

— Ничего плохого, сердце мое. Верный слуга моей матери не может думать, чтоя хочу его оскорбить.

— Но любовью ко мне ты и не оскорбишь его. Только меня ты своим отъездомочень обидишь.

— Да ведь принцу приходится разъезжать по своей стране. То он едет в ратноеполе, то…

— А еще куда?

— Для чего тебе знать, Флеретта? Узнав, ты счастливей не станешь, а мыдолжны быть счастливы до тех пор, пока нам уже нельзя будет оставатьсявместе.

— Правда? И ты счастлив со мной?

— Счастлив! Как еще никогда! Разве я видел такой восход? Он румян и нежен,словно твои щечки. Никогда его не забуду. И память о каждом цветке в этом садусохранится в моей душе навеки.

— Заря коротка, а скоро отцветут и цветы. Я останусь здесь и буду ждатьтебя. Куда бы ты ни уехал, что бы с тобой ни случилось, помни обо мне и окомнате, в которой благоухало садом, когда мы любили друг друга, и о моихгубах, которые ты…

— Флеретта!

— …сейчас в последний раз поцеловал. Теперь иди, не то сюда за тобоюпридут, а я не хочу, чтобы другие видели твой прощальный взгляд!

— Тогда опустим наш последний взгляд в колодец. Пойдем, Флеретта. Обнимименя за шею! А я обниму твой стан! Теперь мы оба смотримся в зеркало воды, и внем встречаются наши глаза. Тебе семнадцать лет, Флеретта.

— А тебе восемнадцать, любимый.

— Когда мы станем совсем стариками, этот колодец все еще будет помнить нас,и даже после нашей смерти.

— Генрих, мне уже не видно твоего лица.

— И твое померкло внизу, Флеретта.

— Но я слышала, как упала капля. Это была слеза. Твоя или моя?

— Наша, — услышала Флеретта его уже удалявшийся голос; а она еще отираласлезы. — Флеретта! — донесся до нее последний зов Генриха; затем он скрылся изглаз, и она почувствовала, что этот зов относится уже не к ней: возлюбленныйпосылал имя этого миновавшего часа часу грядущему, который ей неизвестен и вкотором скоро затеряется легкий звук ее имени.

Генрих сел на коня. Майский ветер приятно обдувал его высокий прямой лоб ислегка вдавленные виски и приподнимал пряди русых кудрей. В комнатушке удевушки он не успел их пригладить, и они легли мягкой волной. Пока он неотъехал метров на сто, в его ласкающих глазах еще лежал, как тень, следпрощания, затем скачка прояснила их. Во рту он держал цветок: это все еще былаФлеретта[7]. Когда Генрих присоединился к своимспутникам, он выронил цветок.