Молодые годы короля Генриха IV - Манн Генрих - Страница 127

Муза

Лига, несмотря на свое усердие в борьбе за римско-католическую церковь и заГизов, на самом деле, сознательно или бессознательно, хотела только одного —распада королевства и торжества Испании. Но у святой Лиги была еще одна,правда, несущественная забота: король Наваррский; впрочем, он не мог считатьсясерьезным препятствием. Ведь когда столь мощное движение охватываетпробудившийся народ, оно, без сомнения, достигнет своей цели. Решительно вовсем находит оно себе опору и прежде всего в чувстве чести самой нации, большене желающей терпеть всем очевидный позор, — в данном случае протестантскуюересь. Кроме того, обычно оказывается, что у «позора» денег мало, а у «чести»их много. Так же обстоит дело и с солдатами: они почти все оказываются настороне «чести»; иначе не бывает.

Однако надо все учитывать, а король Наваррский вызывал о себе больше толков,чем следовало. И Лига решила, что с этим следует покончить. Он был взят поднеусыпный надзор, и вот Лига получила сведения, что он постоянно бывает уграфини Дианы Грамон, в одном из замков этой богатой дамы, которые находились вГиенни, а там короля Наваррского легче было поймать. Всюду, где он могпроехать, Лига расставила конные посты. К сожалению, он именно в этих местах ине показывался, ибо знал, что его собираются захватить, и избегал постов Лиги.А осведомлен он был лучше их, ибо ему сообщала обо всем графиня Грамон. И таккак другу стало теперь труднее ее посещать, в руках у графини сосредоточилисьвсе нити разведки. Если ей приходилось отговаривать его от посещения, он писалответ — и письма эти были составлены в самом высоком стиле, ибо в них онустремлялся к своей заветной цели. Однажды, когда она была в Бордо, он написалсвоей музе следующее.

«Душа моя! — писал он. — Слуга, которого они схватили вместо меня неподалекуот мельницы, вчера уже прибыл ко мне. Они спросили, нет ли при нем писем, он жеотвечал: да, одно… И отдал им, они вскрыли, а потом вернули. Это было письмоот вас, сердце мое».

Тут тонкий стилист про себя улыбнулся. Он размышлял о том, как хорошо бываетиногда писать любовные письма, в них бьется пульс самой природы. И врагам,наверно, даже стыдно становится своих нелепых подозрений, когда они, возвращаятакое письмо, отпускают слугу. Потому-то они еще до сих пор не осведомлены отом, что моя любимая на свои деньги снаряжает для меня отряды гасконскихсолдат. Пока их двенадцать тысяч, но это еще не все. Она должна выставить мневдвое больше, и я этого добьюсь. Эта женщина честолюбива. И она любит короля,не имеющего ни денег, ни земли, ни солдат. Это моя первая любовница, котораямне ничего не стоит, да еще сама приплачивает. Но она об этом не пожалеет! Туткровь закипела в нем, он мгновенно забыл и про деньги и про солдат и быстросделал приписку: «Завтра в полдень отбываем — я тоже, и намерен сжечь ваши рукипоцелуями. До свидания, дражайшее из моих сокровищ, смотри, не разлюби своегомалыша».

Вот как все это было. Вот как «малыш» обращался к своей музе и защитнице. Извсего ее тела лишь о руках упомянул он, а ведь кровь у него кипела. Но этаженщина научила его преклоняться перед возлюбленной и с неведомой дотолеизысканностью выражать свои чувства, хотя они, по сути, оставались теми же.

На следующий день он, как обещал, выехал верхом в Бордо: что-то она скажетпо случаю той нелепой схватки, которая у него только что произошла с горсточкойлюдей французского короля? Потери — двое убитых, добыча — пять лошадей; она,наверное, будет бранить своего возлюбленного, ведь это недостойно его. Но дажев таких делах рискуешь жизнью не меньше. Смотри, не разлюби своего малыша.

Он рывком натягивает повод. За широкими лугами синеет лес, его омывают водыГаронны. Из рощи выезжает всадница. Она сидит боком на широкой спине своегоконя, низко свисает подол белого платья, поблескивающего в лучах солнца. Онаслегка нагибается вперед, склоняет голову, стараясь получше рассмотретьГенриха. Движения ее невесомы, и вся она неземное видение, она сходит с небес,обещая славу и величие. — Фея! — восклицает он, соскальзывает с седла иопускается на одно колено. Но она манит его к себе рукой, и драгоценные каменьяее перстней играют в лучах солнца. Он спешит к ней; она слегка приоткрываетобъятия. Чуть приседая, она здоровается с ним и с выражением блаженствазакидывает голову. Он жадно осыпает поцелуями ее руку, она целует его вголову.

Эта сцена была их достойна, и оба упивались ею; Генрих — главным образом изблагоговейного трепета перед этой женщиной и ее именем — Коризанда. Онообязывало к приподнятым чувствам. Достигнув берега реки, они опустились натраву под тополями. Он озабоченно поглядывал на их двух лошадей, — впрочем, темирно паслись. — Моя высокая подруга! — вздохнул он. Она же молвила просительнои вместе с тем благосклонно: — Сир! — Широко раскрытыми глазами, полныминесказанного блаженства, окидывала она безмятежный пейзаж: едва шелестящиедеревья, лепечущие воды. — Мы одни! Мы ничего не ведаем о войне, мы никогда неслышали об ужасах чумы. Хоть все это, вероятно, и существует в мире, но сюда недоходит. Предатели, покушающиеся на нашу жизнь, напрасно ищут нас, мы здесь такдалеко от всех!

Он слегка двинул плечом — в сторону кустарника, за которым оставил своюохрану. Ее провожатые ожидали в рощице, он даже разглядел несколько силуэтов.Когда блаженная идиллия кончится, они все покажутся. Генрих увлекся и сталописывать своей возлюбленной тот остров, где они будут жить. Он совсем недавнооткрыл его. Это прелестный остров, он покрыт садами, по каналам скользят легкиечелны, и на ветвях распевают всевозможные птицы. — Вот, возьми, душа моя, это ихперья. Еще охотнее я бы принес тебе рыбок. Ужас, сколько там рыбы, и прямодаром: огромный карп стоит три су, а щука — пять су. — Генрих невольно перешелот возвышенных чувств к реальным фактам. Поэтому она поблагодарила его запревосходный паштет, который он прислал. Что же касается ручных вепрей, то ониживут теперь в парке Агемо, и трудно представить себе что-нибудь очаровательнееэтих хищных зверей с такой густой и колючей щетиной. — Вы умеете, сир,безошибочно угадывать все, что нравится вашей покорной служанке. Я вынужденабыть благодарной вам до конца моих дней! — Хотя дама и сказала это с некоторойиронией, но ирония была чисто материнской. Да иначе и не могло быть. Будучи егосверстницей, а в действительности зрелее его, эта тридцатидвухлетняя женщинаспокойно взирала на то, как его руки блуждают по ее телу. Она была невозмутима.Лицо ее оставалось безукоризненно белым, взгляд — полным спокойной нежности,как будто его ласки ее не касаются. Она знала, чего хочет, и воображала, чторуководит им. В эту минуту она хотела пощадить его королевское самолюбие,потому и заговорила о его подарках и своей благодарности. Правда — снасмешливой снисходительностью. Лишь после этого стала сама его одаривать: ееблагодеяния были куда существеннее, и он становился ее неоплатным должником —она надеялась, навсегда.

Дама хлопнула в ладоши, из рощи вылетели два всадника: какие-то незнакомыеофицеры. Только когда они сошли с коней, Генрих увидел у них на перевязи своицвета. Сняв шляпы с перьями, они взмахнули ими над самой землей и попросили уграфини Грамон разрешения представить королю Наваррскому его новый полк. Онамилостиво кивнула. Снова шляпы до земли, и офицеры галопом ускакали обратно;Генрих не успел и опомниться. Никому не было дано так изумлять его и переноситьв царство чудес, как Коризанде.

— Сир! Я честолюбива, — заявила она, желая пресечь всякие изъявленияблагодарности. — Я хочу видеть вас великим.

— Боюсь, что вы зря потратите ваши деньги. Даже если я стану королемФранции, я не смогу достойно отплатить вам за то, что вы сейчас делаете.

Им овладел восторг. На глазах его выступили слезы: волей-неволей он былвынужден преклониться перед своей великой подругой. Разве не от самих женщинзависит его отношение к ним? Либо они воодушевляют его, либо он смотрит на нихпренебрежительно. Они сама жизнь, вместе с нею меняется и ценность женщины.Графиня Диана достигла ныне своей наивысшей цены, и она понимала это. Ее заслугабыла в том, что она не давала ему произнести те слова, о которых он мог бывпоследствии пожалеть; и она поступила весьма благоразумно, удержав его.