Молодые годы короля Генриха IV - Манн Генрих - Страница 11

Потом спросила своим жирным голосом, сколько же ей предлагает испанскийкороль за то, чтобы она все королевство сделала католическим. — Это ведь стоитнедешево, — добавила она.

— Нисколько. Не торгуйтесь, а не то вам придется впустить наши войска ипризнать дона Филиппа верховным сувереном вашего королевства.

Екатерина ответила, и тут ее голос дрогнул: господь не захочет этого, ведьдоверил же он именно ей, Екатерине, французское королевство и послал сыновей.Однако она обещает королю Филиппу, что больше не станет вызывать его гнев итерпеть протестантскую ересь, У нее-де всегда были самые благие намерения, нонедостаток силы приходилось восполнять изворотливостью.

— Сколько стоит здесь у вас удар кинжалом? — спросил Альба.

Екатерина несколько раз шумно вздохнула, она сделала попытку усмехнуться, вовсяком случае в ее тоне прозвучала ирония.

— Десять тысяч ударов кинжалом стоят столько же, сколько пушки, сожженныегорода и междоусобная война.

— При чем тут десять тысяч? — презрительно отозвался Альба. — Я имею в видуодин-единственный. — Лишь теперь соблаговолил он приблизить свое лицо с узкой,острой бородкой к уху сидевшей в высоком кресле королевы. И сказал:

— Десять тысяч лягушек — это все-таки не лосось.

Екатерина сделала вид, будто обдумывает его слова, хотя отлично поняла ихсмысл: чтобы выиграть время, она повернулась к дверям, потом к высоким окнам.Про камин позади ее кресла она забыла. Затем так понизила голос, что даже Альбас трудом разбирал ее слова:

— Под лососем вы должны разуметь по крайней мере двух особ.

Теперь заговорил шепотом — и он. Они шептались довольно долго. Потом ихголовы отодвинулись одна от другой, герцог отступил, все такой же деревянный,напыщенный, как и в начале разговора. Старая королева грузно поднялась, онпротянул ей кончики пальцев и повел к двери, он шествовал торжественно, онаковыляла, переваливаясь.

Оба давно уже вышли, а в зале все еще царила беззвучная тишина. Было слышно,как перед дворцом сняли караул. Лишь тогда зеленые ветки в огромной пастикамина зашевелились, и оттуда вылезла маленькая фигурка. Фигурка обошла вокругкресла, где только что сидела Екатерина. Генрих опять увидел обоих злодеев,точно они еще были здесь. Он еще раз услышал все, что они друг другу шептали,даже неслышное, даже те два имени, которые подразумевались. Генрих уже отгадалих: имя адмирала Колиньи и — его сердце содрогнулось — имя его матери, королевыЖанны.

Он сжал кулаки, слезы гнева выступили на глазах. Вдруг он завертелся наодной ноге, рассмеялся, весело выругался. Этому ругательству он научился народине от старика, от деда д’Альбре, — святые слова, искаженные донеузнаваемости. Потом он звонко крикнул, и откликнулось эхо.

Moralite

Ainsi le jeune Henri connut, avant l’heure, la mechancete deshommes. Il s’en etait un peu doute, apres tant d’impressions troublesreplies en son bas age, qui n’est qu’une suite d’imprevus obscurs.Mais en s’ecriant allegrement Ventre-Saint-Gris au momentmeme ou lui fut revele tout le danger effroyable de la vie, ilfut connaitre au destin qu’il relevait le defi et qu’il gardait pourtoujours et son courage premier et sa gaite native.

C’est ce jour la qu’il sortit de l’enfance[5].

Так юный Генрих познал до срока людскую злобу. Он уже догадывался о нейпосле стольких мрачных впечатлений, полученных им в раннем детстве, котороепредставлялось ему лишь вереницей удивительных неожиданностей. Однако, веселовоскликнув: «Клянусь святым Пупом», в ту самую минуту, когда ему открылись всегрозные опасности жизни, он заявил судьбе, что принимает ее вызов и сохранитнавсегда и свое изначальное мужество и свою прирожденную веселость.

В этот день и кончилось его детство.

II. Жанна

Крепость на берегу океана

Все это я отлично видел и слышал, — рассказывал Генрих своей дорогойматушке, когда они в первый раз получили возможность побеседовать наедине.Произошло это лишь в Париже, хотя Жанна присоединилась к королевскому двору,едва только он пустился в обратный путь.

— И знаешь, мама, что мне кажется? Альба заметил меня. Зелень в камине быланедостаточно густая, я задевал за ветки, они шевелились.

— Он мог подумать, что это ветер. Неужели он бы тебя не вытащил оттуда?

— Другой бы так и сделал, но не этот испанец. Видел я его лицо, не человекон! И если бы он счел нужным, так просто сунул бы в листву свою шпагу испрашивать бы не стал, кто там прячется. Но для этого он слишком надменен, да ипотом он был уверен, что ничего нельзя разобрать, когда говорят так тихо. Нет!— воскликнул Генрих, заметив, что Жанна хочет возразить ему. — Для меня неслишком тихо! Я твой сын, потому я и понял, что они против тебя замышляют.

Жанна взяла руками его голову и прижалась щекой к его щеке.

— Люди не прочь прихвастнуть даже постыдными деяниями.

— Люди, но не чудовища! — отозвался Генрих горячо и нетерпеливо. — А уж дочего оба смешные! — Он вдруг вырвался из рук матери и, передразнивая Альбу,сначала торжественно прошествовал по комнате, а затем проковылял,переваливаясь, как Екатерина. «У него прямо дар подражания», — отметила просебя Жанна; все же она не рассмеялась, и сын понял, что его рассказ заставил еепризадуматься.

Потом она так устроила, что им обоим удалось покинуть двор и бежать.Действовала она столь осторожно, что даже Генрих ни о чем не догадывался.Началось это с поездки в одно из ее поместий, которая завершилась вполнебезобидным возвращением. И лишь второе путешествие, предпринятое Жанной вместес сыном по нескольким провинциям, где у него были земли, кончилось бегством наюг. Был февраль, когда они приехали в По; принцу Наваррскому шел четырнадцатыйгод, и тут он получил первые наставления, как управлять государством и каквести войну, что, впрочем, одно и то же.

Жанна обращалась с собственными подданными, словно с врагами, ибо вотсутствие королевы они взбунтовались против истинной веры, и вот нежная Жаннапревратилась на время в свирепую повелительницу. Она отправила противбунтовщиков своего сына, при нем многолюдный штаб из дворян и пушки, иприказала отомстить за одного из убитых единоверцев; солоно пришлось тогдамятежникам.

Вскоре после того ее родственник Конде задумал, ни много, ни мало, какнапасть на короля Франции я его двор. Медичи сочла, что сигналом к новымволнениям и на севере и на юге послужило бегство ее подружки Жанны; и, какобычно, когда обстоятельства складывались не в ее пользу, она решилапоторговаться. Мадам Екатерина послала к Жанне одного сладкоречивогоцаредворца, — носившего, к тому же, звучное имя; но сколько тот ниораторствовал, Жанна понимала, что ее хотят снова заманить ко двору и прибратьк рукам.

Поэтому она напрямик потребовала для своего сына наместничества над всейГиеннью, обширной провинцией с главным городом Бордо; до сих пор Генрих носилтолько титул наместника. Но так как Екатерина и теперь ничего не пожелала датьему, все стало ясно. Тогда Колиньи и Конде немедля продолжили поход. Жаннаподозревала, что враги хотят теперь силой завладеть принцем Генрихом; особенногерцога Лотарингского она считала способным на все. Он был опаснее, чемкоролевский дом, который уже держал власть в своих руках. Гиз же еще тольковожделел к ней, а Жанна д’Альбре знала по себе, что это значит.

Поэтому она решила переехать в ту местность, где находились главныепротестантские твердыни; местность называлась Сэнтонж и лежала к северу отБордо, на побережье океана. Генрих был радостно взволнован, тогда как матьмучили сомнения. — Почему ты плачешь, мама?

— Потому что я не знаю, что хорошо и что дурно.

Вечно сатана старается помешать всякому благому начинанию, и, как бы я нипоступала, я боюсь, что действую, по его наущению.