Молодые годы короля Генриха IV - Манн Генрих - Страница 103

Он понимал, что иным ему и быть нельзя. В стране, где осталось четыре тысячипожарищ и население одичало, нельзя разгуливать с видом неприступногоповелителя. Один такой уж завелся здесь, и не то чтобы он был особенно суров,жесток или жаден. Нет, но слишком надменно, недопустимо надменно, говорят,держался этот повелитель с простым людом, потому простолюдин и убил его. ИГенрих понял это как предостережение: не случайно все видели его в обтрепанныхштанах. Главное-то ведь, чтобы под ними чувствовались крепкие мышцы! Вдобавокон сам пустил о себе слух, что к двум вещам совершенно, дескать, не способен:это быть серьезным и читать. В глазах простого человека серьезность — уже почтивысокомерие; а кто читает, тому у нас не место, пусть идет своей дорогой; такважные господа обычно и делали. А этот нет. Он жил в деревне, и у него был нетолько замок, но и мельница, и он молол на ней муку, как всякий мельник. Такего и называли: «Мельник из Барбасты»; а часто ли он бывает на этой своеймельнице и что там делает, люди особенно не допытывались. Простой народ невдается в такие тонкости; ученым он не доверяет, для него частенько достаточноодного словечка, и он уже и не ищет никаких подоплек.

Король, настоящий король — существо таинственное, а если он не король, тактут не помогут самые роскошные одежды; настоящий король — все равно король,даже когда он не признан и в ничтожестве. Вдруг узнаешь его, и сердце у тебязамрет. Однажды на охоте Генрих растерял свою свиту; видит: под деревом сидиткрестьянин. — Что ты тут делаешь? — Что делаю? Короля хочу поглядеть. — Тогдасадись позади меня! Мы поедем к нему, и ты посмотришь как следует. — Крестьянинсел позади Генриха на лошадь и, когда они поехали, — стал спрашивать, как жеему узнать короля.

— А ты просто смотри, кто останется в шляпе, когда все остальные снимут. —Затем они догоняют охотников, и все господа обнажают головы. — Ну, — спрашиваетон крестьянина, — который же король? — А тот отвечает со всем своимкрестьянским лукавством: — Сударь! Либо вы, либо я, ведь только мы двое несняли шляпы.

В словах крестьянина чувствовались страх и восхищение. И если король надулкрестьянина, то и крестьянин, с должной осторожностью, пошутил с королем.Отсюда королю надлежит извлечь урок: оставшись наедине со своим государем,простой человек ненароком не снимет шляпы, сядет позади него на коне, но непозволит себе при этом забыть ни о благоговении, ни о подобающем страхе.Каждый такой эпизод начинается с шутки, а кончается нравоучением. ОднаждыГенрих, будучи в веселом расположении духа, поехал в город Байону: городскиевласти пригласили его на обед. Когда он прибыл, оказалось, что столы накрыты наулице, и ему пришлось есть среди всего народа, беседовать с ним, отвечать навопросы; но как близко ни придвигались к нему люди — настолько, что они слышализапах его супа и даже его кожаного колета, — он обязан был, смеясь и беседуя сними на местном наречии, все же оставаться королем и тайной. Это удавалось емубез труда, ибо сердцем он был прост, только разум у него был не простецкий. Икогда он с успехом выдерживал такой искус, то всегда чувствовал себя особеннолегко, точно после выигранного сражения. А пока длится испытание, он забываетоб опасности: он ищет развлечений и отдается им всей душой.

Когда Генрих сам посещал бедняков, он мог жаловаться им на свои беды и делалэто то с гневом, то с юмором, совершенно так же, как они. Они проклинали егочиновников, запрещавших им охотиться на казенных землях; тогда он брал их ссобой на охоту. Им он открывал, почему имеет зуб на своего наместника,господина де Вийяра; французский двор навязал ему этого Вийяра вместо старикаМонлюка: Вийяр шпионил за ним, как будто они все еще находились в замке Лувр.Город Бордо отказался впустить к себе губернатора-гугенота, и так как тутГенрих был бессилен, то сделал вид, будто ему все равно. Только за столом убедняков, когда лица уже, бывало, раскраснеются, его бешенство прорывалосьнаружу, и он становился таким же бунтовщиком, какими здесь были все ревнителиистинной веры. Протестантство служило им оружием, оно стало и его оружием. Онразделял верования бедняков.

По стране бродили банды гугенотов и грабили не хуже других. Прежде всего— церкви. Потом на время удалялись, а через три дня, если выкуп задерживался,очередь доходила и до господского дома близ деревни. Перепуганный дворянинмчался в Нерак, но губернатора не всегда можно было найти в замке. «Он-дегуляет в своих садах на берегу Баиза», — говорилось просителю. А те сады —длиной в четыре тысячи шагов, и шаги у короля крупные. Взгляните-ка, сударь,не там ли он! Речонки и высокие деревья одинакового матово-зеленого цвета,вершины смыкаются над прямой, как стрела, тенистой аллеей, которая называетсяГаренной. Из парка, открытого для всех, вы переходите по мосту к цветам иоранжереям. Не спешите так, сударь, или уж очень приспичило? Вы можетеразминуться. Поищите-ка его лучше, сударь, у каменных фонтанов и во всехбеседках. Может быть, король Наваррский сидит где-нибудь на скамейке и читаетПлутарха. А по ту сторону моста — павильон короля, он охраняется. Вы егоузнаете по красной гонтовой крыше. Он весь красный и ослепительно белый иотражается в воде. Но только в него не пытайтесь проникнуть, сударь, ни вкоем случае! Если губернатор окажется там, никому не разрешено спрашивать,чем он занимается и с кем.

Перепуганный дворянин так и уезжал из замка в Нераке, ничего не добившись.А в душе у него росло озлобление против губернатора-гугенота. Но когда, верныесвоему обещанию, разбойники на третий день возвращались, — кто нападал на них,до последней минуты не открывая своего присутствия? Предводителя банды Генрихприказывал повесить, точно он и не был сторонником истинной веры. Его людейсейчас же брал в свое войско. И ужинал потом в господском доме; дворянин же сдомочадцами пребывал в великой радости и немедля извещал родных и друзей освоем благополучном избавлении от беды благодаря помощи губернатора-гугенота.Вот уж поистине первый принц крови! Может быть, все-таки придется иметь его ввиду, когда уже не останется ни одного наследника престола? Правда, до этогоеще далеко. А пока пусть потрудится защищать наши деревни от собственныхединоверцев. Он прежде всего солдат, мастер по части дисциплины в войсках, врагвсяких разбойничьих банд и вооруженных бродяг. Кто не записался ни в одинотряд, несет наказание, а кто, дав присягу, все-таки сбежит — обычно забравжалованье, — тот подлежит смертной казни. Наконец в его землях появились опятьрыночные надзиратели.

«Дело идет на лад», — думает Генрих и старается, чтобы такие письма иразговоры становились известны как можно шире. Заслужить доверие незнакомыхлюдей особенно важно: оно способно влиять даже на факты. Многое было быдостигнуто, если бы, например, удалось внушить людям, что в землях Генрихагосподствует некая единая религия. В его армии были перемешаны сторонники обеихвер, и он позаботился о тем, чтобы это новшество было замечено и должнымобразом оценено. При его дворе, в Нераке, католиков было не меньше, чемпротестантов; большая часть дворян служила у него бесплатно, ради него самогои их общего дела, и всех он приучал к доблестному миролюбию, хотя соблюдалосьоно не всегда. А сердцу короля его Роклор и Лаварден были так же дороги, как иего Монгомери и Лузиньян; он, казалось, совсем забыл о том, что последние дваодной с ним веры, а первые два — нет.

На самом деле он это отлично помнил и все же находил в себе смелостьзаявлять вопреки общему мнению и самой действительности: «Кто исполняет свойдолг, тот моей веры, я же исповедую религию тех, кто отважен и добр». Он этоговорил вслух и писал в письмах, хотя такие слова могли обойтись ему слишкомдорого. У него позади были Лувр, долгий плен, ложь, страх смерти; он вспоминалбылую резню — ведь и то делалось во имя веры. Как раз он мог бы возненавидетьвсе человеческое. Но он тянулся лишь к тому, что могло объединить людей, а дляэтого надо быть храбрым и добрым. Конечно, Генрих знал, что не так все этопросто. Храбры-то мы храбры. Даже в Лувре большинство из нас были храбрыми. Ну,а как насчет доброты? Пока еще почти все остерегаются обнаружить хотя бы намекна доброту: для этого люди должны быть не только храбрыми, но и мужественными.Однако он привлекал их к себе, сам не понимая чем: дело в том, что онприправлял свою доброту известной долей хитрости. Кротость и терпимость вглазах людей уже не презренны, если люди чувствуют, что их перехитрили.