Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Волшебница Шалотт и другие стихотворения

Теннисон Альфред

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Волшебница Шалотт и другие стихотворения - Теннисон Альфред - Страница 3

Изменить размер шрифта:

Смерть Старого Года

Печальна песня зимних вьюг,

Все тише колокола глас.

Бесшумно соберемся в круг,

Ведь Старый Год – наш давний друг —

Встречает смертный час.

О, Старый Год, не умирай!

С тобою так сдружились мы.

С тобою так сроднились мы.

О, Старый Год, не умирай!

Он слег, уже не встанет вновь

И не увидит вновь восход.

Все тише в нем струится кровь…

Он дал мне друга, дал любовь,

А Новый Год – возьмет.

О, Старый Год, не уходи!

Ты слишком долго жил средь нас,

Смеялся и любил средь нас.

О, Старый Год, не уходи!

Он был на выдумки богат,

В забавах кто сравнится с ним?

И пусть мутнее ясный взгляд,

И пусть враги его чернят,

Он другом был моим.

О, Старый Год, не умирай!

Нам было по пути с тобой,

Позволь и мне уйти с тобой.

О, Старый Год, не умирай!

Он чашу жизни до краев

Черпал. Увы! Что сталось с ней?

Его наследник средь снегов

Торопится под отчий кров,

Но смерть придет быстрей.

У каждого свои права.

Сияет небосвод, мой друг,

Беспечный Новый Год, мой друг,

Спешит войти в свои права.

Он тяжко дышит. За стеной

Пропел петух. Трещит сверчок.

Мелькают тени предо мной.

Лег снег. Неярок свет ночной.

Уж полночь – близок срок.

Пожми нам руки в смертный час,

Поверь, нам жаль терять тебя.

Позволь еще обнять тебя.

Простись же с нами в смертный час.

Он умер. Пробил час потерь

И нас покинул Старый Год.

Друзья, проститесь с ним теперь,

Всплакните – и откройте дверь

Тому, кто молча ждет.

А ну-ка выйди на крыльцо.

Взгляни-ка на крыльцо, мой друг.

Там новое лицо, мой друг.

Там новое лицо.

В долине

Вниз по длине, где воды текут,

Белые воды,

Тридцать два года не был я тут,

Тридцать два года.

Здесь мы ходили с тобою вдвоем,

Двигались вместе,

Тридцать два года как белый туман

Тихо исчезли.

Прошлое живо и голос живой – лиственный шорох.

Где ты, любимая? Я за тобой.

Свидимся скоро.

Надежды нет, печали много

Надежды нет, печали много.

Печальны помыслы мои

Но ты, великая Природа,

Коснись меня и оживи!.

Как с наступлением весны

Цветут бесплодные долины.

Как оживляет свет луны

Ночные серые руины.

Пыль на могиле моей

Пыль на могиле моей,

Тяжесть подошв.

Глупые слёзы не лей —

Всё это ложь.

Ветер метёт лепестки

В клёкоте стай.

Хватит и этой тоски,

Не стой, ступай.

Время – тяжёлый недуг.

Как я устал!

Мёртвый живому не друг.

Не стой, ступай.

Перевел Яков Фельдман

Пересекая Черту

И закат и звезда с высоты

За собою меня зовут.

И не надо стонать у последней черты,

А пора собираться в путь.

Так прилив выгибает спину

И в пене ревет прибой,

Вывинчиваясь из самых глубин

И опять уходя домой

Темнеет. Вечерний звон.

Дневной затихает шум.

И не надо грустить и ронять слезу

Оттого, что я ухожу.

Время, Место – остались здесь.

А меня понесло – туда.

Я надеюсь столкнуться лицом к лицу

С Хозяином Бытия

Перевел Яков Фельдман

Годива[1]

Я поджидал поезда в Ковентри[2]

И на мосту стоял с толпой народа,

На три высоких, древних башни глядя;

И старое преданье городское

Мне вспомнилось…

Не мы одни – позднейший

Посев времен, новейшей эры люди,

Что мчимся вдаль, пути не замечая,

И прошлое хулим и громко спорим

О лжи и правде, о добре и зле, —

Не мы одни любить народ умели

И скорбь его душою понимать.

Не так, как мы (тому теперь десятый

Минует век), не так, как мы, народу

Не словом, делом помогла Годива,

Супруга графа грозного, что правил

Всевластно в Ковентри. Когда свой город

Он податью тяжелой обложил,

И матери сошлись толпами к замку,

Неся детей, и плакались: «Коль подать

Заплатим – все мы с голоду помрем!» —

Она пошла к супругу. Он один

Шагал по зале средь собачьей стаи;

На пядь вперед торчала борода,

И на локоть торчали сзади космы.

Про общий плач Годива рассказала

И мужа умоляла: «Если подать

Они заплатят – с голоду умрут!»

Он странно на нее глаза уставил

И молвил: «Полноте! Вы не дадите

Мизинца уколоть за эту сволочь!» —

«Я умереть готова!» – возразила

Ему Годива. Он захохотал;

Петром и Павлом клялся[3], что не верит;

Потом по бриллиантовой сережке

Ей щелкнул и сказал: «Слова! слова!» —

«Скажите, чем, – промолвила она, —

Мне доказать? Потребуйте любого!»

И сердцем жестким, как рука Исава[4],

Граф испытанье выдумал… «Ступайте

На лошади по городу нагая —

И отменю!» Насмешливо кивнул

Он головой и ровными шагами

Пошел, с собой собачью стаю клича.

Когда одна осталася Годива,

В ней мысли, словно бешеные вихри,

Кружились и боролися друг с другом,

Пока не победило состраданье.

Она отправила герольда в город,

Чтоб с трубным звуком всем он возвестил,

Что граф назначил тяжкое условье,

Но что она спасти народ решилась.

«Они меня все любят, – говорила, —

Так пусть до полдня ни одна нога

Не ступит, ни один не взглянет глаз

На улицу, когда я ехать буду;

Пусть посидят покамест дома все,

Затворят двери и закроют окна».

Потом пошла она в свою светлицу

И пряжку пояса с двумя орлами,

Подарок злого лорда своего,

Там расстегнула. Но у ней стеснилось

Дыханье, и замедлилась она,

Как медлит в белой тучке летний месяц.

Опомнившись, тряхнула головой,

И до колен рассыпались волнами

Ее густые волосы. Поспешно

Она одежду сбросила и стала

Украдкою по лестнице спускаться.

Как луч дневной между колонн скользит,

Так и Годива кралась от колонны

К колонне, и в воротах очутилась.

Тут конь ее стоял уж наготове,

Весь в пурпуре и в золотых гербах.

И на коне поехала Годива,

Одета целомудрием. Казалось,

Вокруг нее весь воздух притаился,

И ветерок едва дышал от страха,

И щурились исподтишка, лукаво

На желобах с широкой пастью рожи.

Дворняжка где-то тявкнула, и щеки

Годивы вспыхнули. Шаги коня

Ее кидали и в озноб и в трепет.

Казалось ей, что все в щелях коварных

Глухие стены, что затем теснятся

Над головой у ней шпили домов,

Чтоб на нее взглянуть из любопытства.

Но ехала и ехала Годива,

Пока пред ней в готические арки

Градской стены не показалось поле,

Сияя белым цветом бузины.

Тогда она поехала назад,

Одета целомудрием. В то время

Один несчастный, никогда не знавший

Биенья благодарности в груди

И бранному присловью давший имя,

Дыру в закрытом ставне пробуравил

И, весь дрожа, лицом к нему припал;

Но не успел желанья утолить,

Как у него глаза оделись мраком —

И вытекли. Так сила дел благих

Сражает злые чувства. Ничего

Не ведая, проехала Годива —

И с сотни башен разом сотней медных

Звенящих языков бесстыдный полдень

Весь город огласил. Она поспешно

Вошла в свою светлицу и надела

Там мантию и графскую корону,

И к мужу вышла, и с народа подать

Сняла, и в памяти людской навеки

Оставила свое святое имя.