И у крокодила есть друзья - Акимушкин Игорь Иванович - Страница 59

Другой строитель шалашей, птица-садовник, по окраске похож на нашу иволгу, а по внешности на дрозда. Конический шалаш он украшает преимущественно мхом и цветами, которые, говорят, и на шалаше и около него располагает с большим вкусом. Перед беседкой пернатый садовник разбивает небольшой лужок — усыпанную зеленью площадку. Она окаймлена бордюром из мха, а по ней разложены лесные цветы, ягоды и красивые камни. Ежедневно увядшие цветы птица заменяет свежими.

А ее сосед и родич, шалашник из Новой Гвинеи, разбрасывает перед беседкой ковер из диких роз и посыпает его яркими плодами.

Лучше всех изучены атласные беседочницы.

Зоологи, которые за ними наблюдали, и объяснят нам, для чего и как эти загадочные птицы строят и украшают свои шалаши.

В конце июня и в июле, когда в Австралии еще зима, черные самцы атласных беседочниц, говорит А. Маршалл, большой знаток этих птиц, покидают стаи и уединяются.

Каждый выбирает место где-нибудь на солнечной полянке среди кустов и строит здесь шалаш. Потом приносит к нему голубые и желтые цветы и другие нам уже известные предметы преимущественно голубого оттенка (как и глаза его подруги!) и все это раскладывает перед шалашом.

Затем украшает шалаш изнутри лепными «алебастрами».

Птица приносит откуда-то древесный уголь. «Жует» его, добавляет немного мякоти какого-нибудь плода. Мнет и ее вместе с углем в клюве, смешивает эту пасту со слюной — получается черная замазка. Ей вымазывает беседочник все внутренние стены шалаша. Как мажет, видел профессор Алек Чизхолм, известный австралийский орнитолог.

«Много раз я находил, — пишет он, — шалаши, сложенные будто бы из обуглившихся палочек». Можно было подумать, что птица предварительно обжигала их на огне. Но наблюдения, сделанные позднее, показали, что эта догадка не верна. Она не обугливает их, а вымазывает угольной пастой, которую приготавливает описанным выше способом.

Перед началом штукатурных работ беседочник приносит кусочек мягкой коры. Наполнив рот пастой, берет и кору в клюв. Зачем? С двойной целью: кора, зажатая концом клюва, и «регулятор струи»: чуть разжимая надклювья, она дает возможность пасте медленно вытекать в щель между ними (если взять кусочек потолще, то паста, очевидно, потечет быстрее), и, по-видимому, кисть: ею размазывает птица эту пасту по стенкам шалаша.

Но вот и внутри шалаш украшен. Дело за самкой. Самец отправляется за ней в лес. Но далеко ходить ему не приходится, потому что она сидит где-нибудь неподалеку. Еще до строительства шалашей атласные беседочницы разбиваются на пары и кочуют вдвоем около мест, где позднее будут построены «увеселительные дома».

Невеста церемонно приближается к беседке, чтобы прослушать здесь, вернее просмотреть, цветовую серенаду, потому что ее кавалер ведь не поет, а играет перед ней разными цветными штуками. Этот калейдоскоп красок пленяет его подругу лучше всяких нежных слов.

Самка залезает в шалаш или с довольно безразличным видом останавливается позади него, а самец хватает в страсти то один, то другой цветной предмет. Вертится с ним в клюве, словно безумный дервиш. Кидает, берет новую игрушку, загораясь все большим азартом и вертясь и кланяясь все энергичнее. Иногда он замирает с протянутым к ней в клюве каким-нибудь цветным лоскутом, который обычно соответствует тону ее оперения или глаз. И опять начинается демонстрация собранных коллекций.

Изо дня в день в течение многих месяцев (с июня до ноября или декабря!) черная птица с увлечением играет своими цветными игрушками, часто забывая и о еде, и о питье, и о страхе перед врагами.

Если самка, которой обычно недели через две-три становится и с милым скучно в шалаше, уходит в лес, самец оставляет на минуту побрякушки и зовет ее криком, который нигде и никогда больше услышать нельзя. Это ее трогает, и она возвращается. Если нет — не возвращается, он бежит за ней, бросив на произвол судьбы и свой шалаш и все богатства, разложенные перед его дверью.

Когда шалаш заброшен, другие самцы, токующие поблизости, сначала разрушают его, а потом разворовывают цветные коллекции.

Они и при хозяине норовят их украсть, поэтому каждый владелец шалаша гонит прочь всех соседей, которые иногда навещают его. Навещают его и самки, но этих он не гонит, а хвастает и перед ними своими богатствами.

Нередко ради чужой или холостой самки он и шалаш переносит на новое место и токует там.

В сентябре — октябре уже все самки покидают шалаши и где-нибудь метрах в ста от них вьют на деревьях гнезда, разводят птенцов и выкармливают их. Самцы не принимают в этом никакого участия, а с прежним рвением продолжают играть в игрушки у своих шалашей.

Долго еще играют, до декабря, как я уже говорил. И потом, когда в конце австралийского лета объединятся они в стаи, время от времени то один, то другой самец прилетает к шалашу, у которого он так приятно провел время, подновляет его и приносит новые игрушки. Поэтому некоторые натуралисты предполагают, что строительство шалаша, украшение его и игры перед ним связаны с размножением птиц лишь случайно. Привлечение самки пестрыми предметами — не главное будто бы назначение этих построек. Главное — эстетическое удовольствие, которое шалашники получают, украшая свои беседки и развлекаясь около них. Даже предложен особый термин для обозначения этого редкого инстинкта — «проэстетизм».

Однако эксперименты, проведенные в английском зоопарке доктором Маршаллом, показали, что только половозрелые самцы и только когда в их крови циркулируют соответствующие гормоны строят и украшают шалаши. Кастрированные самцы их не строили или строили кое-как, неумело и скоро бросали. Инъекция гормонов сразу прибавляла им и интерес к шалашу и умение его строить.

Однажды двух черных самцов поймали и унесли от шалашей. Овдовевшие самки не покинули, однако, места любовных игр. Вскоре и их самих и шалаши наследовали молодые серо-зеленые самцы, у которых обычно сине-черные красавцы без всякого стеснения отбивают подруг.

Так что шалаши служат, очевидно, и своего рода биржей, где заключаются новые браки, если один из супругов погибнет или убежит.

Поиски продолжаются

Как-то, сидя на берегу лесного озера, я рассуждал о вещах, к этой книге, казалось бы, не имеющих отношения.

Кругом леса были хвойные и болотистые. Идешь, трясина хлюпает, кочки проваливаются, пружинят. Бурая жижа пузырится под сапогами. А в иных ручьях вода будто даже и черная, с медными переливами. Бежит невесело, шепчет что-то невнятное.

Кругом по земле мох и мох. Сфагновый, торфяной мох. И клюква по мху. Сосенки на болоте чахлые, никудышные. Местами в лесных провалах застаивается вода: вот оно и озеро таежное.

Вышел я к такому озеру и сел на корявую лесину, которую ветровал кинул в сырой мох. (Лесина-то была сухая.) Красное солнце, цепляясь за сучья дальних елей, садилось за лесом. И чем ниже опускался огненный шар, тем сумрачнее становилось в лесу. Густел туман над кочками.

Я ждал глухарей. Через час прилетят они на болото и затеют свои игрища.

Времени было много, я сидел и думал. Сначала о глухарях, потом о щуках.

И в самом деле странно: почему в этих озерах никакая почти рыба не живет, кроме щуки? Чем тут щука на безрыбье кормится? Кого ест?

Наверное, сама себя ест. Крупные щуки мелких ловят, а мелкие на щучьих мальков охотятся. Мальки рачков едят: дафний и циклопов. Рачки питаются микроскопическими водорослями. Водоросли за счет лучей солнца и минеральных солей живут. Так щука за щуку, малек за рачка, рачок за водоросль — единым фронтом и отвоевывают у жизни место под солнцем.

И вот вертится у меня в голове вопрос. Щука щуку ест, как назвать эти милые отношения: внутривидовая это борьба или, может быть… взаимопомощь?