Александр Македонский. Пределы мира - Манфреди Валерио Массимо - Страница 4

— Да убережет тебя Господь, великий царь, — перевел толмач.

— О каком господе ты говоришь? — спросил Александр, заинтересовавшись этими словами.

— О нашем Господе Боге, Боге Израиля.

— И с чего бы это вашему богу беречь меня?

— Он уже сделал это, — ответил старик, — позволив тебе выйти невредимым из стольких сражений, чтобы, в конце концов, прийти сюда и положить конец кощунству самаритян.

Александр покачал головой, словно не увидел в словах толмача никакого смысла.

— Что такое кощунство? — спросил он.

В этот момент чья-то рука легла ему на плечо. Царь обернулся и увидел Аристандра, закутанного в белый плащ. Прорицатель смотрел на Александра со странным выражением в глазах.

— Отнесись с уважением к этому человеку, — шепнул ясновидец царю на ухо. — Его бог — несомненно, очень могущественный бог.

— Кощунство, — снова заговорил толмач, — это оскорбление Бога. А самаритяне построили храм на горе Гарицим. Тот, что ты с помощью Господа только что разрушил.

— И это было то самое… кощунство?

— Да.

— Почему?

— Потому что может быть лишь один храм.

— Один храм? — озадаченно переспросил царь. — В моей стране храмов сотни.

Тут вмешался Аристандр. Он попросил позволения поговорить с белобородым стариком:

— Что это за храм?

Старик принялся вдохновенным голосом рассказывать, а толмач переводил:

— Этот храм — дом нашего Бога, единственного сущего, создателя небес и земли, всего видимого и невидимого. Он освободил наших отцов от египетского рабства и даровал им Землю Обетованную. В течение многих лет Он жил в шатре в городе Сил, пока царь Соломон не построил ему на горе Сион, в нашем городе, великолепный храм из золота и бронзы.

— И как он выглядит, этот бог? — спросил Александр. — У тебя есть какой-нибудь его образ, чтобы показать мне?

Едва услышав от толмача вопрос, старик всем своим видом продемонстрировал крайнее отвращение и сухо ответил:

— Наш Господь никак не выглядит. Он строго-настрого запретил пользоваться образами. Образ нашего Господа повсюду: он в небесных облаках и в полевых цветах, в пении птиц и шепоте ветра в кронах деревьев.

— Но тогда что же находится в вашем храме?

— Ничего такого, что мог бы увидеть человеческий глаз.

— В таком случае кто же ты?

— Я — верховный жрец. Я представляю Господу молитвы нашего народа, и только мне одному дозволено произносить Его имя, раз в году, в самом уединенном уголке святилища. А ты кто такой, если позволено спросить?

Царь посмотрел в лицо одному из собеседников, потом другому и проговорил:

— Я хочу увидеть храм твоего бога.

Едва до старого жреца дошли слова царя, как он упал на колени и коснулся лбом земли, умоляя не делать этого:

— Прошу тебя, не оскверняй нашего святилища. Никто из необрезанных, никто из не принадлежащих к Избранному Богом Народу не может входить в храм, и я обязан препятствовать этому до последней капли крови.

Царь едва не впал в бешенство, как случалось всегда, когда он получал отказ, но Аристандр сделал ему знак сдержать свой гнев и снова шепнул на ухо:

— Отнесись с уважением к этому человеку, который готов отдать жизнь за своего бога, не имеющего обличья, но не хочет лгать и льстить тебе.

Несколько мгновений Александр молчал, а потом снова повернулся к старику с белой бородой:

— Я уважу твое желание, но взамен хочу получить от тебя ответ.

— Какой? — спросил старик.

— Ты сказал, что образ единственного бога можно увидеть в облаках на небе, в цветах на лугу, в пении птиц, в шепоте ветра… Но что от твоего бога находится в человеке?

Старик ответил:

— Бог создал человека по образу и подобию своему, но в некоторых людях образ Бога затуманен и искажен их поступками. В других же он сверкает, как полуденное солнце. И ты — из таких людей, великий государь.

И с этими словами он повернулся и ушел туда, откуда пришел.

ГЛАВА 3

Войско продолжило поход; оно миновало край Палестины и вошло в Финикию. В Тире царь хотел принести жертву Гераклу-Мелькарту, чтобы торжественным религиозным ритуалом развеять тягостное чувство тоски и тревоги, распространившееся среди солдат после смерти молодого Гектора, которую все восприняли как печальное предзнаменование.

Город еще нес на себе следы разграбления, перенесенного в прошлом году, и все же жизнь упрямо расцветала в нем снова. Выжившие отстраивали заново свои жилища, привозя строительные материалы на лодках с берега. Другие занялись рыбной ловлей, третьи восстанавливали предприятия, где производился самый ценный в мире пурпур из размоченных мидий, что водились на местных рифах. С Кипра и из Сидона прибывали новые колонисты, пополняя население древней метрополии. Царивший над руинами дух запустения постепенно рассеивался.

В Тире к Александру зачастили многочисленные посольства от разных греческих городов и островов; кроме того, прибыло несколько сообщений от военачальника Антипатра, который извещал о ходе воинского набора в северных районах. Пришло и письмо от матери, которое произвело на Александра глубокое впечатление.

Из этого письма Александр понял: его мать прекрасно осведомлена обо всем происходящем во время его походов и пытается осуществить какой-то собственный, тщательно проработанный план. План, где прошлое должно быть отменено, дабы освободить место будущему, совсем не такому, какое готовили ему Филипп и его учитель Аристотель. В этом новом прошлом не оставалось места даже для памяти о Филиппе. Александр положил письмо на стол, и в это время к нему вошел Евмен с другой табличкой, чтобы царь прочел ее и утвердил.

— Ужасные новости? — спросил царский секретарь, заметив на лице царя выражение растерянности.

— Нет, напротив. Ты, наверное, обрадуешься. Моя мать говорит, будто я сын бога.

— Однако, насколько я вижу, сам-то ты не очень похож на счастливого человека.

— А ты был бы счастлив на моем месте?

— Я знаю одно: нет другого способа править Египтом и получить признание жрецов в Мемфисе, кроме как стать сыном Амона, а, следовательно, и фараоном. К тому же Амона почитают Зевсом все греки, живущие в Ливии, и в Навкратисе, и в Кирене, а скоро этого бога примут и греки в Александрии, как только твой город будет населен. Это неизбежно: став сыном Амона, ты также признаешь себя сыном Зевса.

Пока Евмен говорил, Александр взял в руку письмо от матери, и секретарь быстро пробежал глазами по строчкам.

— Царица-мать просто помогает тебе принять твою новую роль, — проговорил он, дочитав.

— Ты ошибаешься. Ум моей матери витает между сном и явью, безразлично переходя туда и обратно. — Царь на мгновение прервался, словно не решаясь посвятить Евмена в столь великую тайну. — Моя мать… Моя мать обладает способностью воплощать свои сны в реальность и втягивать в них других.