Александр Македонский. Пески Амона - Манфреди Валерио Массимо - Страница 13

Чуть поодаль ехал Каллисфен, делая отметки на своей табличке.

— Верно, — сказал он. — И здесь жил Кир Младший, в то время бывший сатрапом Лидии.

— В некотором смысле отсюда начинается и наш поход. Только мы пойдем не по тому же маршруту. Завтра мы выступаем на Эфес.

Эфес тоже сдался без единого соприкосновения мечей. Гарнизон греческих наемников уже ушел оттуда, и, когда Александр осадил город, демократы, ранее изгнанные, вернулись и устроили настоящую охоту на людей, натравив народ на дома богачей, которые до сих пор сотрудничали с персидским правителем.

Некоторых из них, укрывшихся в храмах, выволакивали силой и забивали камнями; весь Эфес восстал. Александр велел пехоте «щитоносцев» навести порядок на улицах и пообещал, что демократия будет восстановлена. Он также обложил богачей специальным налогом для реконструкции грандиозного храма Артемиды, разрушенного пожаром много лет назад.

— Знаешь, что рассказывают по этому поводу? — спросил его Каллисфен, когда они осматривали развалины огромного храма. — Что богиня не смогла затушить огонь, потому что в это время рожала тебя. И действительно, святилище сгорело двадцать один год назад, как раз в день твоего рождения.

— Я хочу возродить его, — заявил Александр. — Хочу, чтобы потолок подпирался лесом гигантских колонн и чтобы внутреннее убранство украсили и расписали самые лучшие скульпторы и художники.

— Прекрасный план. Ты можешь поговорить об этом с Лисиппом.

— Он приехал? — спросил царь, весь просветлев.

— Да. Сошел на берег вчера вечером и ждет не дождется часа, когда сможет повидаться с тобой.

— Небесные боги, Лисипп! Эти руки, этот взгляд… Никогда не видел у кого-либо еще такой творческой мощи в глазах. Когда он смотрит на тебя, ты чувствуешь, что он соприкасается с твоей душой, что сейчас он сотворит нового человека… Из глины, из бронзы, из воска — неважно: он создает человека, каким создал бы его, будучи богом.

— Богом?

— Да.

— Каким именно?

— Богом, который присутствует во всех богах и всех людях, но которого лишь немногим дано увидеть и услышать.

Старейшины города, демократические правители, которых некогда утвердил во власти его отец, впоследствии изгнанные персами и снова вернувшиеся с приходом Александра, ждали молодого царя, чтобы показать ему эфесские чудеса.

Город расположился на живописном отлогом спуске к морю, в обширной бухте, куда впадала река Каистр. У портовых причалов кишели суда, выгружая всевозможные товары и препровождая на палубу ткани, специи и благовония, прибывшие из материковой Азии, чтобы перепродать их в далеких странах, расположенных на островах Тирренского моря, в землях этрусков и иберов. Доносился плотный шум лихорадочной деятельности, крики работорговцев, выводящих на торги крепких мужчин и прекрасных девушек, которым судьба уготовила такую печальную участь.

Вдоль улицы с обеих сторон тянулись портики, построенные перед роскошными жилищами самых богатых горожан, а святилища богов окружали лотки торговцев, предлагавших прохожим амулеты для счастливой судьбы и против сглаза, реликвии и изображения Аполлона и его сестры, богини-девственницы среброликой Артемиды.

Кровь беспорядков уже смыли с улиц, и скорбь родственников погибших укрылась за стенами их жилищ. В городе царили праздник и ликование, толпы стремились увидеть Александра, и горожане размахивали оливковыми ветвями, а девушки сыпали к его ногам лепестки роз или бросали их широким жестом с балконов, наполняя воздух вихрем цветов и ароматов.

Наконец процессия подошла к великолепному дворцу с атриумом на мраморных колоннах, увенчанных ионическими капителями, расписанными золотом и лазурью. Раньше здесь находилась резиденция одного из знатных горожан, заплатившего кровью за свою дружбу с поработителями персами, а теперь дом готовился стать жилищем молодого бога, сошедшего со склонов Олимпа на берега безграничной Азии.

Внутри у входа стоял в ожидании царя Лисипп. Едва завидев Александра, скульптор бросился к нему и прижал к себе своими ручищами каменотеса.

— Мой добрый друг! — воскликнул Александр, обнимая его в свою очередь.

— Мой царь! — ответил Лисипп с горящими глазами.

— Ты уже принял ванну? Пообедал? Тебе дали чистые одежды, чтобы переодеться?

— Все хорошо, не беспокойся. Мое единственное желание — снова увидеть тебя; смотреть на твои портреты — это не то же самое. Это правда, что ты будешь позировать для меня?

— Да, но у меня есть и другие замыслы: я хочу установить монумент, какого еще никто никогда не видел. Сядь.

— Я слушаю тебя, — сказал Лисипп, в то время как слуги устраивали кресла для вельмож и друзей Александра.

— Ты голоден? Позавтракаешь с нами?

— С удовольствием, — ответил великий скульптор. Слуги принесли столы, поставили их перед каждым из гостей и предложили знаменитое местное блюдо — жареную рыбу, ароматизированную розмарином, с солеными маслинами, овощами, зеленью и свежим, только что из печи, хлебом.

— Так вот, — начал царь, — я хочу возвести монумент, изображающий двадцать пять гетайров из моего «Острия», которые пали у Граника во время первой атаки на персидскую конницу. Чтобы сохранить сходство, я набросал их портреты, прежде чем их тела возложили на погребальный костер. Ты должен изобразить их в ярости атаки, в пылу битвы. Должны ощущаться ритм их галопа, жар из конских ноздрей. Пусть все выглядит как на самом деле, не считая разве что живого дыхания, поскольку боги еще не передали это в твою власть.

Александр опустил голову, и среди общего веселья, перед кубками вина и полными ароматных яств блюдами его глаза заволокло печалью.

— Лисипп, друг мой… Эти юноши превратились в прах, и их голые кости лежат в земле, но ты, ты уловишь их трепетную душу, поймаешь ее в воздухе, прежде чем она пропадет совсем, и навеки запечатлеешь в бронзе!

Он встал и подошел к окну, выходящему на залив, который сверкал под лучами южного солнца. Все остальные ели, пили и веселились, разогретые вином. Лисипп приблизился к Александру.

— Двадцать шесть конных статуй…— говорил царь. — Турма [8] Александра у Граника. Должна быть воспроизведена неистовость конских ног и мощных спин, ртов, открытых в воинственном крике, рук, грозно потрясающих мечом и копьем. Ты понимаешь меня, Лисипп? Понимаешь, что я хочу сказать? Монумент будет установлен в Македонии и останется там навеки на память об этих юношах, которые отдали жизнь за нашу страну, презрев тусклое, бесславное существование. Я хочу, чтобы ты отлил в бронзе твою собственную жизненную силу, чтобы твое произведение стало величайшим чудом, какое только видели в мире. Люди, проходящие перед монументом, должны трепетать от восхищения и ужаса, как сами эти всадники перед атакой, будто это их собственные рты раскрылись в крике, летящем за пределы смерти, за пределы мрачного Аида, откуда никто никогда не возвращался.

Лисипп смотрел на него, онемев от изумления, его огромные мозолистые руки безжизненно повисли.

Александр сжал их.

— Эти руки могут создать чудо, я знаю. Нет задачи, с которой ты бы не мог справиться, если захочешь. Ты такой же, как я, Лисипп, и потому никакой другой скульптор никогда не сможет сделать статую с меня. Ты знаешь, что сказал Аристотель в день, когда ты закончил мой первый скульптурный портрет в нашем уединении в Миезе? Он сказал: «Если бог есть, у него руки Лисиппа». Так ты изобразишь в бронзе моих павших товарищей? Ты сделаешь это?

— Сделаю, Александрос, и это творение повергнет мир в изумление. Клянусь.

Александр кивнул и пристально посмотрел на него взглядом, полным любви и восхищения.

— А теперь пошли к столам, — проговорил он, беря скульптора под руку. — Поешь чего-нибудь.

ГЛАВА 11

На следующий день с большой свитой рабов, прекрасных женщин и девушек прибыл Апеллес. Он был в высшей мере изящен и несколько эксцентричен в своих ярких одеждах и с ожерельем из янтаря и ляпис-лазури на шее. Ходили слухи, что Теофраст написал сатирическую книжку, озаглавив ее «Характеры», и что именно Апеллес вдохновил его на человеческий тип выскочки, всячески старающегося привлечь к себе внимание.