Я разукрашу твое личико, детка - Мандзони Карло - Страница 16

– Черт побери, – говорю. – Иу и наклюкался я в тот вечер. Ровным счетом ничего не помнил. Утром я проснулся и обнаружил в кармане адрес Лиды Паранко. Я решил, что это номер дома Дуарды, и помчался туда. А вместо Дуарды нашел мертвого Дана Паранко.

– Теперь мне все понятно, черт возьми! С вашего разрешения, я продолжу рассказ, – говорю. – Так вот, Дан Паранко решил, что меня прислали шантажисты забрать деньги. Он их сразу мне вручил. Потом попросил меня оказать ему любезность и опустить письмо. Ат Шалфейчик услышал, что Блю Катарро дал мне поручение, и потопал за мною следом. Помчалась за мной и Дуарда. Шалфейчик увидел, что я скрылся в доме Дана Паранко, но вскоре вышел оттуда и уехал, но уже вместе с Дуардой. Ат бросился было в погоню, но тут раздался выстрел. Ат Шалфейчик решил посмотреть, что случилось. Вошел, а на полу валяется застрелившийся Дан Паранко. Скотина Ат схватил пистолет и драпанул. Ночью ему трудно было меня найти, и он решил отыскать меня утром. А пока он вернулся в «Морено» охранять Блю Катарро. Тем временем толстяк Доменико, тот самый тип, которому звонила Лида Паранко и велела забрать у мужа выманенные деньги, отправился на виллу. Вошел и увидел, что бедняга Дан уже превратился в покойничка. Он бросился звонить Лиде Паранко. Красотка очень взволновалась. Деньги исчезли, а Дан Паранко преставился. Она решила, что Дана убили, а деньги украли. Они работали на паях с Джимом Стеккино. Вместе занимались вымогательством. Потом они делили выручку, а всю черную работу за них делали эти недоноски Ат Шалфейчик и толстяк Доменико. Лида помчалась предупредить Джима, что деньги исчезли, а Дана укокошили. Джим подумал, что толстяк Доменико ведет двойную игру и, верно, он-то и хлопнул Дана Паранко и один прикарманил всю монету. Тогда Джим прямо в моей машине отправил на тот свет толстяка Доменико и бросился к нему на квартиру искать пропавшие деньги. Но вскоре мадам Паранко и Джим узнали, что произошло на самом деле, и тогда они стали охотиться за мной. И одновременно подкидывают мне одного покойничка за другим. Расчет их был прост: фараоны упекут меня на время в тюрьму, а они пока обделают все свои темные делишки.

– А сигарета? – спрашивает Трам.

– О, это идея вдовушки. Просто гениальная идея. Она была уверена, что никто не узнает о самоубийстве Дана. У самой синьоры Паранко было железное алиби, а что она шантажировала мужа, никто даже не подозревал. В крайнем случае полиция могла обвинить в убийстве Джима или Ата. Ну что ж, никогда не вредно избавиться от уже ненужного сообщника.

Я взял желтую кожаную сумку и открыл ее.

Увидев ее, Долговязый Джим стал реветь и плеваться. Голова его закачалась из стороны в сторону. Я заткнул ему рот рукавом от пиджака Ата Шалфейчика.

– Впрочем, думаю, что эти доказательства полиции даже не потребуются. Трам имеет немало других, чтобы упечь за решетку этого джентльмена и его достойных друзей, – говорю.

Вынимаю первый конверт, читаю написанное в уголке имя, затем второй и один за другим кидаю все конверты в камин. Но, прочитав на очередном конверте имя Дана Паранко, я остановился.

– Возможно, кому-либо из присутствующих будет интересно узнать, почему его шантажировали?

– Мне уже все известно, – говорит Трам. – Я навел справки и узнал, что в двадцать лет он отравил восемнадцать учениц лицея, желая проверить, какая из них умрет первой. Но его действиями двигал прежде всего дух спортивного азарта. Впрочем, потом он охладел к спорту и стал предпринимателем.

Я кинул в огонь этот конверт и подождал, пока он сгорит. Покончив еще с четырнадцатью конвертами, я прочел имя Блю Катарро.

Тут Блю Катарро вскочил, шагнул вперед и впился мне в глаза немигающим взглядом. Трам протянул руку.

– Э нет, – говорю. – Так дело не пойдет. Я бросил в камин и этот конверт. Блю Катарро с волнением следил, как огонь пожирает бумагу. Когда догорел и обуглился последний клочок, он глубоко вздохнул. Подошел и обнял меня со слезами радости на глазах.

– Пустяки, – говорю. – Теперь, когда конверт сгорел, может, вы скажете, что было внутри.

Блю Катарро посмотрел на Трама, и тот утвердительно кивнул. – Так и быть, скажу. Восемь лет назад я украл комбинированную ручку-карандаш. Джим отлично знал, что за это и только за это полиция в состоянии упечь меня в тюрьму.

Не успел я покончить с конвертами, как Трам и Каучу стали прилаживать наручники всей этой миленькой компании. Пятьсот монет по тысяче лир очутились сначала в кожаной сумке, а затем в руках у одного из полицейских как вещественное доказательство гнусного шантажа.

– Отведите этих господ в Центральное полицейское управление, – приказал Трам.

Все пошли к выходу, кроме Долговязого Джима.

– А ты чего застрял? – спрашивает Трам.

И только тут Трам обнаружил, что Долговязый приклеился к полу. Попробовал его оторвать, но не смог. Пришлось расколоть половицы. Мы чуть не надорвались от смеха, глядя, как Джим идет к дверям, волоча эти странные колодки.

Последним шел Трам, толкая перед собой Долговязого.

– Спасибо, – говорит Трам, остановившись на пороге.

– Не за что, – отвечаю. – Кстати, я забыл тебе отдать одну штучку. На, держи.

И кинул ему оторванное ухо Ата Шалфейчика. Трам поймал его на лету, положил в карман и ушел.

В комнате остались я, Дуарда, Блю Катарро и Грэг.

Блю Катарро с минуту смотрел на меня. Потом перевел взгляд на Дуарду и легонько хлопнул ее по плечу.

– Надеюсь, кроме пятисот тысяч вы получили, Яко, вполне хорошее вознаграждение?

– Лучше не надо, – говорю. Притягиваю Дуарду к себе. и мы сливаемся в сладостном поцелуе.

Блю Катарро на цыпочках вышел из комнаты, закрыл дверь, и я услышал, как загудел мотор.

Ровно через пятнадцать минут мы прервали наш поцелуй, чтобы подышать свежим воздухом и поцеловаться снова уже на лоне природы.

Выходим. Начинает светать.

На опушке березовой рощи Дуарда остановилась.

– Есть у тебя бумага и карандаш? – спрашивает.

– Карандаша нет, а листок бумаги, пожалуйста. Вырываю страничку из записной книжки и протягиваю ей.

Смотрю, Дуарда что-то пишет губной помадой. Затем нагибается и веточкой выкапывает ямку. Что-то кладет в нее. Теперь я вижу, что это мизинец моей правой ноги, который она подобрала в той проклятой кухне. Бесценная Дуарда засыпает ямку землей и втыкает веточку с листиком бумаги. Нагибаюсь и читаю:

«Здесь покоится мизинец правой нижней конечности моего возлюбленного».

Я обнимаю и крепко целую ее под заливистый лай Грэгорио.

Об авторе. Гангстеры, частный детектив и собака.

Передо мной портрет автора повести итальянского писателя Карло Мандзони. Снимок давний, относится к октябрю 1959 года. На фотографии изображен человек средних лет в широкополой шляпе с высокой мягкой тульей. Глаза Мандзони прищурены, а губы чуть тронуты усмешкой, и уголки их приподняты; в руках, у рта, сигарета, почти зажатая в кулак, – так курят мальчишки, боящиеся, что их заметят взрослые. Так и кажется, что в тот момент, когда писателя снимал фотограф, он задумал что-то веселое, и ему самому стало весело от этого. Задумал подурачить читателей? .. Не без этого. Но глупое не бывает смешным, а для тех, кто смеется над глупым, не стоит писать. Нет, уж если осмеивать что-либо, то умно, страстно, не скупясь на краски, на темперамент, на гиперболу.

Если бы мне сказали, что давняя фотография Мандзони сделана в те дни, когда он размышлял над повестью «Я разукрашу твое личико, детка», я бы ничуть не удивился. Право же, чего только нет в этом увлекательном произведении!

Прочитав повесть, я вдруг задумался о странном на первый взгляд применении гиперболы в литературе, в искусстве вообще. Удивительно, что гипербола используется, с одной стороны, для возвеличивания, с другой – для осмеяния.