Пауло Коэльо. Исповедь паломника - Ариас Хуан - Страница 5

— Плохо только, что религии пытаются навязать нам свои догматы, запугивая вечными муками.

— Я насмотрелся на это в юности. Поэтому и оставил религию и стал атеистом. Меня убедили, что нет ничего хуже католицизма, что это всего лишь одна из сект. Поэтому мне пришлось проделать очень долгий путь, прежде чем вернуться к нему. Я не говорю, что католицизм лучше или хуже других религий, но в нем мои культурные корни, он у меня в крови. Я мог бы выбрать ислам или буддизм, или вообще ничего. Но почувствовал, что мне в жизни нужно что-то большее, чем атеизм, и выбрал католицизм как одну из форм соприкосновения с тайной, с таинством -вместе с людьми, которые верят так же, как и я. Это не имеет ничего общего со священником, который служит мессу. Догмат — нечто более глубокое, чем обряды, поиск тайны — это поиск великой свободы.

— А тебе не мешает то, что эти догматы, которые ты принимаешь как способ соединиться с божественным началом, были разработаны той же организацией, которая основала инквизицию? Направленную против тех, кто эти догмы не принимал?

— Да, и еще это церковь, которая до сих пор лишает женщину права на равных участвовать в религиозной жизни.

— И что эта организация столько раз злоупотребляла властью, связала столько умов...

— Мы в Латинской Америке очень пострадали от этого, да и вам в Испании тяжело пришлось, не так ли?

— И все это тебе не мешает...

— Нет, потому что я умею отделять сущность религии от поступков людей, которые могут быть хорошими или дурными и злоупотреблять религиозными идеями. Для меня церковь — это собрание людей, образующих живое тело со всей присущей ему нищетой и величием.

— Если я тебя правильно понял, тебя интересуют в религии таинства и единение с другими верующими?

— Да. Меня привлекают люди, которые верят в таинство, а не те, кто совершают обряды. Это могут быть и недостойные люди. Таинство выше церковнослужителей, его совершающих. В притче о добром самаритянине Христос порицает левита, который, не остановившись, прошел мимо раненого. А левит был верующим своего времени. Христос хвалит самаритянина, который помог раненому. А ведь самаритяне — своего рода атеисты того времени.

— По-твоему, всякий духовный поиск предполагает обращение к институту церкви?

— Нет. Наоборот, нужно быть очень осторожным, когда принимаешь ту или иную веру, чтобы никто не взял на себя твою ответственность. Я думаю, что религия сама по себе — а не то, что иногда делают из религии, — не противоречит личным духовным исканиям. Главное — создать в душе огромное незаполненное пространство, отбросить все поверхностное, научиться жить самым важным и никогда не останавливаться.

Я помню, в те времена, когда я был хиппи, у меня дома было полно вещей: плакаты, диски, книги, журналы, самые разнообразные предметы. Совсем не оставалось свободного места. Теперь я избавился от всего этого. Как видишь, у меня большой дом, но он пуст. Я сохранил только некоторые вещи, наделенные особым смыслом. Я спрятал даже свои книги, потому что не хочу выставлять на всеобщее обозрение, что я читаю, а что нет.

— Мне очень интересно то, какое значение ты придаешь пустоте. У Лао-цзы есть прекрасные строчки, в которых говорится:

Тридцать спиц соединяются в одной ступице, образуя колесо, но употребление колеса зависит от пустоты между спицами.

Из глины делают сосуды, но употребление сосудов зависит от пустоты в них.

Пробивают двери и окна, чтобы сделать дом, но пользование домом зависит от пустоты в нем.

Вот почему полезность чего-либо имеющегося зависит от пустоты.

— Прекрасные слова. Я ведь тоже пытаюсь как можно сильнее упростить свою жизнь, свести ее к самому основному. Даже в дорогу беру с собой только самое необходимое, чтобы чувствовать себя легко и свободно.

Будда говорил: «Бессильному легко дать обет целомудрия, а бедному -отказаться от богатства». Я не давал обета целомудрия, но мне приходится так много путешествовать, и именно благодаря этому я постепенно начинаю понимать, как проста жизнь и как мало нужно для счастья. Я всегда путешествую с очень маленьким багажом. И я понял, что и в коротких, и в длительных поездках легко обхожусь одним и тем же. Полнота существования недоступна тому, кто не освободит свое внутреннее пространство. Об этом очень хорошо говорили все великие мистики всех великих религий.

— Ты всегда настаиваешь на том, что человек — каждый человек -должен стремиться к духовности. Ибо нельзя обрести счастье только в материальных вещах, как бы ни привлекательны они были. Но не думаешь ли ты, что порой человек ищет укрытия в духовности под влиянием страха?

— Нет. С какой стати? Во все времена люди стремились к неизведанному, к тому, что неочевидно, неосязаемо, нематериально. Они искали этого тысячами возможных способов, порой ошибались, спотыкались, но во все времена лучшие мужчины и женщины становились паломниками в поисках неизведанного.

— Как раз потому, что в мире остается все меньше неизвестного, человек все больше тянется к неведомому, что бы это ни было, не так ли?

— Именно. Правда, мы нередко поддаемся на соблазн разного рода утопий. Марксистская утопия утверждала, что все можно изменить, изменив структуру общества и покончив с капитализмом. Ничего не получилось. Еще одна утопия — фрейдизм, который обещает излечить душу возвращением к прошлому.

Третья утопия — консервативная. Все будет хорошо, если оставить все как есть и ничего не трогать, ничего не менять или менять лишь настолько, чтобы все могло оставаться по-прежнему. Так вот, все утопии нашего века доказали свою несостоятельность — во всяком случае, в главном.

— Какова же альтернатива?

— Великий поиск, стремление к неведомому через бурное море, полное опасностей, ловушек, гуру, учителей, которые хотят навязать нам свое видение мира.

Ты только что сказал, что порой на странствия в мире духа людей толкает страх, но из-за того же страха они нередко остаются сидеть на берегу, не предпринимая вообще ничего. Человечество стоит на перепутье: с одной стороны, его ждет исхоженная дорога привычного, застывшие клише, установления и требования закона, религия как система предписаний. С другой — темный лес неизведанного, нового, новая творческая культура, поиск ответов на еще не заданные вопросы, жизнь как приключение в мире духа.

— Один из твоих оппонентов утверждает, что, как только закончится наш век и это тысячелетие, твои книги больше никому не будут нужны.

— Забавно, но я никакого значения не придаю тому, закончился век или нет. Это простая условность. К тому же через пару лет мы перестанем говорить о конце тысячелетия, мы просто поймем — ничто не изменилось, все осталось по-прежнему. Мои критики, может быть, и думают, что случится нечто особенное, но я уверен, ничего такого не произойдет. Проблемы, с которыми мы войдем в эту полночь, останутся неразрешенными и в первый день нового тысячелетия. Мир никуда не денется, а люди так и останутся жить с прежними страхами, прежними надеждами и прежним желанием найти нечто такое, что могло бы утолить эту тоску по бесконечности — тоску, которая никогда их не покидала на протяжении долгих веков и которая толкает их на поиски неизведанного.

(В этот миг по небу над пляжем Копакабаны пролетел вертолет с гигантским рекламным плакатом, возвещающим об открытии новой станции метро. Так через пятнадцать лет ожидания метро Рио оказалось-таки в пятидесяти метрах от знаменитого пляжа Копакабаны. Коэлъо пояснил, что его попросили написать слоган для этой рекламы, но он отказался — это могло бы стать поддержкой чьей-то избирательной кампании.)

— Вернемся к теме духовного поиска. Ты действительно считаешь, что это своего рода приключение?

— Да, и еще какое! Это самая увлекательная вещь на свете. В 1492 году в Испании, в Гранаде, этом удивительном городе, логика вела к вторжению в Африку. Гранада была освобождена, изгнан последний мавританский правитель Боабдиль. Куда теперь вела дорога приключений? Через Гибралтар в Африку. И вот человек, который был в Гранаде и видел, как сдавался последний мавр, сказал: «Какая Африка! В Африке мы уже были. Мне нужны деньги, чтобы доплыть до Индии!» — «Какая еще Индия, ты что?»