Обрученные - Мандзони Алессандро - Страница 28

— Слушай, если этот дерзкий невежа случайно попадётся нынче вечером в ваши лапы, недурно было бы ему хорошенько всыпать — для памяти. Тогда назавтра приказание молчать подействует на него вернее. Но нарочно отыскивать его не надо, чтобы не портить того, что поважнее, — ты меня понял?

— Предоставьте дело мне, — почтительно, но не без хвастовства ответил, кланяясь, Гризо. С этим он удалился.

Всё утро ушло на разведку с целью изучения места действия. Лженищий, проникший в бедный домик Лючии, был не кто иной, как сам Гризо, приходивший лично снять план; лжестранниками были подчинённые ему негодяи, которым для работы под его руководством достаточно было и поверхностного знакомства с местом. Произведя разведку, они больше не показывались, чтобы не вызывать лишних подозрений.

Когда все вернулись в палаццо, Гризо подвёл итог и окончательно установил план похищения, распределил роли, дал указания. Всё это не ускользнуло от внимания старого слуги, который зорко приглядывался и чутко прислушивался ко всему происходившему и приметил, что затевается нечто крупное. Наблюдая, а кое о чём и расспрашивая; ловя то тут, то там обрывки сведений; стараясь понять неясные слова и истолковать таинственные намёки, он в конце концов хорошо уяснил себе, что же собирались проделать в эту ночь. Но когда ему всё удалось выяснить, до наступления ночи было уже недалеко и небольшой авангард брави уже отправился в упомянутый полуразрушенный домишко. Бедный старик, хоть и понимал, с каким риском связана затеянная им игра, а к тому же опасался, подобно пизанцам, опоздать со своей подмогой[51], всё же хотел сдержать своё обещание. Сославшись на желание подышать свежим воздухом, он отлучился из дому и во весь дух пустился бежать в монастырь, сообщить падре Кристофоро обещанное. Немного спустя тронулись в путь и остальные брави; они спускались порознь, чтобы не показаться единым отрядом. Гризо отправился последним. Оставались лишь носилки, их должны были доставить на место поздно вечером, что и было сделано. Когда все собрались, Гризо послал троих в остерию: один должен был стать у входа, наблюдая за всем, что происходит на улице, и следить, когда все жители разойдутся по домам; двое других должны были расположиться в самой остерии в роли любителей выпивки и игры и тем временем выслеживать, не обнаружится ли чего-нибудь достойного внимания. Сам Гризо с большинством шайки остался ждать в засаде.

А бедный старик всё ещё спешил в монастырь. Трое разведчиков заняли свои места. Солнце садилось. В это время Ренцо пришёл к женщинам и сказал: «Тонио и Жервазо дожидаются меня на улице; я иду с ними в остерию закусить; когда зазвонят к вечерне, мы придём за вами. Смелей, Лючия! Всё зависит от одного мгновения». Лючия вздохнула и повторила: «Смелее», — но звук её голоса противоречил смыслу сказанного.

Когда Ренцо и двое его товарищей пришли в остерию, они увидели неизвестного, стоявшего на страже. Прислонившись спиной к косяку и скрестив руки на груди, он наполовину загораживал дверь и всё время поглядывал то вправо, то влево, при этом попеременно сверкали зрачки и белки его хищных глаз. Плоский малинового бархата берет, надетый набекрень, скрывал одну половину его чуба, распадавшегося надвое и ниспадавшего с загорелого лба двумя косицами, которые сходились за ушами на затылке и были сколоты гребнем. На руке у него висела здоровенная дубина; настоящего оружия на нём не было видно, но стоило взглянуть ему в лицо, — и даже младенец догадался бы, что оружие было при нём в несметном количестве. Когда Ренцо, шедший впереди других, собирался войти, тот, не трогаясь с места, в упор посмотрел на него; но юноша, решивший избегать каких бы то ни было споров, подобно всякому, кто замешан в щекотливом деле, не подал вида, что замечает незнакомца, и, не сказав даже: «Посторонитесь», прошёл боком вперёд, задев за другой косяк, через пространство, оставленное этой оригинальной кариатидой[52]. Обоим его спутникам пришлось, чтобы войти, проделать тот же манёвр. В остерии они увидели других, — голоса их были слышны уже с улицы, — тех самых двух брави, которые, сидя на углу стола, играли в мору[53], крича оба разом (что, впрочем, требуется в этой игре) и поочерёдно угощаясь из большого кувшина, стоявшего между ними. Они тоже в упор поглядели на вновь пришедших; особенно один из них, тот, что высоко поднял руку с тремя здоровенными растопыренными пальцами и всё ещё широко разевал рот, только что громогласно выкрикнув «шесть», смерил Ренцо с головы до ног; затем он мигнул товарищу, потом тому, который стоял в дверях, — тот ответил кивком головы. Ренцо, почуяв недоброе, нерешительно посмотрел на своих гостей, словно желая прочитать на их лицах объяснение всех этих знаков, однако последние отражали лишь огромный аппетит. Хозяин посмотрел на Ренцо, как бы ожидая его приказаний. Ренцо отозвал его в соседнюю комнату и заказал ужин.

— Кто эти незнакомцы? — спросил он вполголоса, когда хозяин вернулся с грубой скатертью подмышкой и с кувшином в руке.

— Я их не знаю, — ответил хозяин, расстилая скатерть.

— Как? Ни одного?

— Вы же хорошо знаете, — ответил хозяин, продолжая обеими руками расправлять скатерть, — что первое правило нашей профессии — не расспрашивать о чужих делах; даже женщины наши и те не отличаются любопытством. Да и где уж тут, при таком множестве людей, которые приходят и уходят, — у нас ведь словно в морской гавани — то есть, разумеется, когда урожай хороший; но не будем падать духом, авось вернутся хорошие времена. Довольно с нас и того, чтобы посетители были приличными людьми, а кто они такие, это нас не касается. А теперь позвольте предложить вам блюдо биточков, каких вы никогда, наверное, не отведывали.

— Почём вы знаете?.. — подхватил было Ренцо, но хозяин уже умчался в кухню. Пока он брал там сковороду с вышеупомянутыми биточками, к нему потихоньку подошёл тот браво, который давеча смерил глазами нашего юношу, и сказал вполголоса:

— Что это за люди?

— Хорошие парни, здешние, — ответил хозяин, выкладывая биточки на блюдо.

— Хорошо, но как их зовут? Кто они такие? — настаивал тот уже несколько грубоватым тоном.

— Одного звать Ренцо, — ответил хозяин тоже вполголоса, — хороший юноша, порядочный; прядильщик шёлка, отлично знает своё дело. Другой — крестьянин, по имени Тонио, хороший товарищ, весёлый малый; жаль только, что деньжонок у него мало, не то бы он тут всё и оставил. А третий — так, простофиля, а есть всё-таки горазд, когда его угощают. Позвольте-ка!

И, ловким прыжком проскочив между печкой и собеседником, он понёс блюдо по назначению.

— Почём вы знаете, — снова начал Ренцо при его появлении, — что они порядочные люди, если вы не знаете, кто они?

— По повадке, милый мой: человек всегда узнаётся по повадке. Тот, кто пьёт вино без критики, платит по счёту не торгуясь, не затевает ссор с другими посетителями, а если и затевает ножевую расправу, так уходит поджидать противника на улицу, подальше от остерии, так, чтобы бедняге хозяину не приходилось впутываться в это дело, — тот и есть порядочный человек. А всё же, когда знаешь людей как следует, вот как мы вчетвером знаем друг друга, оно куда лучше. Да какого чёрта, что вам за охота всё разузнавать, когда вы жених и в голове у вас должно быть совсем другое? Да ещё перед такими биточками, которые, кажется, и мёртвого поднимут на ноги? — Сказав это, он снова помчался на кухню.

Примечая, как по-разному отвечал хозяин на расспросы, наш автор говорит, что такой уж это был человек: во всех своих разговорах он вообще-то выказывал себя большим другом порядочных людей, но на деле проявлял гораздо больше угодливости перед теми, кто имел репутацию или наружность негодяев. Своеобразный характер, не правда ли?

Ужин получился не очень весёлый. Обоим приглашённым хотелось бы получить от него полное удовольствие, но угощавший, озабоченный всем тем, что известно читателю, расстроенный и даже несколько обеспокоенный странным поведением незнакомцев, только и ждал, как бы улизнуть. Разговор из-за незнакомцев вёлся вполголоса; слова падали отрывисто и вяло.