Глубокая зона - Тейбор Джеймс М. - Страница 5

После полудня санитары привезли Уаймана в полевой госпиталь Терока. Бледный, со стеклянными глазами, он был в сознании и прижимал к груди черную карманную Библию.

– Приветствую, сержант, – сказала майор Ленора Стилвелл, подтянутая, миловидная женщина с короткими каштановыми волосами, добрыми глазами и веснушками, подаренными флоридским солнцем. В Тампе ее специальностью была ортопедическая хирургия, в Тероке – огнестрельные ранения. Не так уж много отличий, говорила она людям, когда возвращалась домой. Обычные операции.

Но она кривила душой.

В некотором смысле Уайману повезло – его быстро доставили к врачу, и, как ни странно, благодарить за это следовало талибов. Солдаты Терока лихо отправляли хаджи к семидесяти двум девственницам, «Талибан» стремился уничтожить пост. Естественно, командование объявило, что Терок не сдастся. И – добро пожаловать в Дьенбьенфу и Кхесань![8] С одной стороны – атаки талибов стали чаще, беспощаднее, злее. С другой – больше десантников, орудий, вертолетов, «брэдли»[9], беспилотников. Талибан и Терок, как два скорпиона в банке, жалили друг друга, медленно ведя к смерти.

От взятого командованием обязательства была одна польза – полевой госпиталь. Большинство постов обходилось обложенными мешками с песком фанерными будками, в которых медики останавливали кровотечения, давали тяжелораненым наркотики и дожидались «чинуков»[10]. В Тероке же устроили настоящую больницу с двумя операционными, двумя палатами на десять коек, двенадцатью медсестрами и тремя докторами. Одним из них была Ленора Стилвелл.

– Здравствуйте, мэм.

Хороший, сильный голос, отметила Стилвелл.

– Кроме плеча, что-то задето?

– Не думаю, мэм.

Парнишка ухмыляется. Великолепно.

Медсестры разрезали ножницами обмундирование, поставили капельницу с ампициллином, убрали тампон, промыли рану.

– Ваше имя, сержант.

– Даниэль, мэм. Уайман.

Стилвелл на мгновение замерла. Ее сына тоже звали Дэнни.

– Из Канзаса, или я ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, мэм. Делакор, Канзас. А вы, мэм?

– Из Тампы.

Стилвелл пропальпировала область возле раны, оценила.

– Кетамин, двадцать кубиков внутривенно, – распорядилась она, не поворачивая головы. – Навылет. Вы счастливчик, Даниэль.

– Мэм?

– Кость не задета. Парой сантиметров ниже – и руки как не бывало. Прочищу вам рану, сделаю дренаж, проколем антибиотики.

– Когда я смогу вернуться?

– Вернуться куда?

– В отделение. К Энджелу и остальным.

– Пока вы останетесь здесь. Возможно, придется ехать в Кабул.

– Только не это! Пожалуйста, мэм…

В Кабуле базировалась центральная медсанчасть – большой военный госпиталь. Перспектива оказаться там, похоже, беспокоила Уаймана гораздо больше, чем ранение.

– Мы хотим сохранить вам руку. Ну же, Даниэль, не все так плохо. И медсестры у нас темпераментные.

– Какие, мэм?

– Клевые.

– А. Ясно. – Ухмылка вернулась. – Это хорошо. Спасибо, мэм.

Он зевнул – подействовал кетамин. Без боевого снаряжения Уайман со своими голубыми глазами и светлыми, стриженными «ежиком» волосами больше напоминал школьника, чем профессионального убийцу. Стилвелл именно с этим было трудно смириться. Не с запекшейся кровью и рваными ранами – их она видела в операционной каждую неделю, – а с молодостью. Парни, которым и виски в баре не продадут, уже испорчены во всех отношениях. Вот что тяжелее всего.

Ее Дэнни исполнилось пятнадцать, а он ведет разговоры о военной службе. Возможно, через несколько лет его вот так же будет осматривать врач в каком-нибудь богом забытом углу. У Стилвелл защипало глаза. Пошатнувшись, она ухватилась рукой за стол для осмотра больных.

– Вы в порядке, мэм?

Оказалось, он не уснул. С тревогой смотрел на нее, приподнявшись на локте. Беспокоился о ней. Стилвелл похлопала его по здоровому плечу, заставила лечь.

– Да, Даниэль. Я просто подумала…

– Что, мэм?

– Ничего. Засыпайте, сержант.

Уайман по-ребячьи потер глаза и провалился в сон.

На следующее утро пришел Энджел. Уайман лежал в длинной прямоугольной палате. Из десяти коек были заняты еще две: капралом, уронившим на ногу восьмидесятифунтовую трубу миномета, и водителем «хамви» с травмой спины от самодельного взрывного устройства.

Энджел поразился тишине. Снаружи стрекотали вертолеты, гудели генераторы, громыхали орудийные раскаты. Шум не замолкал ни на минуту. Здесь стояла тишина. Мертвая тишина.

Энджел остановился за голубой занавеской у койки Уаймана.

– Уай, не спишь? Как ты, чувак?

– В порядке, Энджи. Заходи.

Энджелу показалось, что Уайман выглядит нормально. Ну, может, немного вяло. Плечо у него было перевязано, в обеих руках торчали иглы.

– Что говорят, Уай?

– Ничего серьезного. Прошло сквозь мышцу, кость цела.

– Сколько пролежишь?

– Док обещает пару дней. – Уайман не стал упоминать Кабул. Чтобы не накаркать.

– Без тебя в машине совсем не то, Уай.

– Вас понял. Что новенького?

– Всё по-старому.

Уайман зевнул:

– По-моему, мне дают наркотик. – Насупил брови. – Гадость такая.

Энджел усмехнулся:

– Ну, дает! Вот вернешься, чувак… Ладно, забудь. Короче, Уай, мне пора. А ты спи. Может, надо чего?

– Все хорошо, Энджи. Спасибо, что зашел. – Веки сомкнулись.

– Сообщи мне, если что понадобится, слышишь?

– Ага. Пока.

– Вас понял. – Энджел уже пошел к выходу, но вдруг вернулся и положил руку на здоровое плечо Уаймана. – Тебе точно ничего не нужно?

– Нужно. Поскорее назад к пулемету. – Уайман постучал кулаком по ладони Энджела.

– Хорошо! Всё, меня нет.

– Эй, знаешь?.. Медсестры здесь темпераментные, старик.

– Какие?

– Клевые. – Уайман вяло усмехнулся.

Не уловив, в чем шутка, Энджел на всякий случай тоже хохотнул. Если Уайману смешно, значит, дело хорошее.

Вечером зашла Ленора Стилвелл. Вопреки ее ожиданиям, Уайману не стало лучше: его лихорадило, пульс и давление зашкаливали, кожа приобрела землистый цвет.

– Мэм, кажется, я подхватил грипп, – сразу же сообщил он.

– Опишите свои ощущения.

– Жарко. В горле першит. Кости ломит.

– А плечо?

– Болит, мэм.

Болевой порог у десантника выше некуда. Если парень говорит «больно», значит – больно.

Она сняла повязку. Рана источала отвратительный резкий запах. Антибактериальная мазь и внутривенные инъекции ампициллина должны были защитить Уаймана, однако взору Стилвелл открылись покрытая темными пятнами – колониями бактерий – белесая мышечная ткань и гной, похожий на прогорклое сливочное масло.

Стилвелл очистила и промыла рану, наложила еще мазь, сменила дренажную трубку и заново перевязала.

– Развилась инфекция, Даниэль. Я пропишу вам другой антибиотик – тигециклин. И обезболивающее.

На этот раз он не спорил:

– Спасибо, мэм.

– Вот и славно. Отдыхайте, побольше пейте. Я еще зайду сегодня.

Она не пришла ни в тот вечер, ни на следующий день, ни даже через день. Почти четверо суток врачи и медсестры работали по локоть в крови, а Вашингтон с товарищами пропадали на поле боя. Сначала «Гадюка» и «Танго» атаковали подразделения боевиков, начавшие передвижения при свете дня – вещь редкая, но, как оказалось, не случайная. Перестрелка быстро переросла в сложный встречный бой, развернувшийся в соответствии с планом противника.

Боевики не убегали, совершив удар, как обычно. Более того, они входили в соприкосновение и стреляли по цели еще агрессивнее, переняв тактику северных вьетнамцев – «держи врага за его же ремень». Смертельная схватка свела на «нет» силы американской артиллерии и тактической авиационной поддержки. Первоначальная операция перешла в непрекращающийся бой, и в намерения противника, судя по всему, не входило его останавливать. Днем боевики прятались, а ночью, пополнив запасы оружия и живой силы, возобновляли атаки под покровом тьмы. Число убитых и пропавших без вести росло. После первых суток вертолеты медицинской эвакуации переполнили Терокский госпиталь бесконечным потоком раненых десантников.