Восхождение в затерянный мир - Макиннис Хеймиш - Страница 1

Приглашение в зенит

«Память не изменит мне; наряду с первыми впечатлениями детства в ней до конца дней моих сохранится каждая минута, каждый час, проведенные нами на плато, и ничто другое не вытеснит эти воспоминания».

«Пока Мо и Джо исследовали северо-западный край Носа, мы с Доном углубились на полкилометра внутрь плато. На каждом шагу нас ожидало нечто новое и интересное. Страна чудес, не знающая себе равных в мире…»

Эти цитаты разделены более полувеком. И каким! Достаточно вспомнить, что за это время человек пересел с фанерного аэроплана в космический корабль, облетал всю Землю и оставил свой след на Луне. Впрочем, цитаты разделены не только десятилетиями и крутыми разломами истории. Они изначально принадлежат разным мирам — миру литературной фантазии в одном случае и миру действительности в другом, так как первая фраза взята из фантастической повести Артура Конан Дойля «Затерянный мир», а вторая — из документального повествования Хеймиша Макинниса «Восхождение в затерянный мир».

Тем не менее их легко поменять местами.

Память о фантастической повести Конан Дойля оживает уже на первых страницах рассказа Макинниса. Не только потому, что совпадает место действия, а еще и потому, что фантастика оказывается для первопроходцев особого рода путеводной звездой. Не в топографическом или фактологическом, а в духовном смысле.

Связь тут не всегда простая и явная. Не всегда о ней задумывается и Макиннис, хотя название для своей книги он взял не случайно. Ореол поиска именно конандойлевского «затерянного мира» был для него, думается, важен и для целей более успешного финансирования экспедиции, и по более глубоким причинам. Ведь и сама победа скалолазов вызвала неожиданно широкий общественный резонанс не только потому, что была взята еще одна непокоренная вершина (мало ли их!) и стерто еще одно крохотное «белое пятнышко» (оно тоже далеко не единственное). Нет, к этому прибавилось и другое.

Что же?

Тут стоит вспомнить свое детство. Кого не завораживали, не пленяли книги о дальних странствиях, необыкновенных приключениях, диковинных, а то и вовсе фантастических мирах! Для кого они не раздвигали горизонты, кого не звали в неведомую даль! И кого не томило сознание несбыточности вымысла, когда оказывалось, что земля исхожена вдоль и поперек, а фантастических миров не существует!..

И у многих это осталось в душе. Зовущ и прекрасен тот же «Затерянный мир» Конан Дойля, но нет его на Земле, нет динозавров, нет и плато в Южной Америке, куда не ступала нога человека и где глаза не устают удивляться. По крайней мере, о нем молчат школьные учебники географии. Пора расставаться с мечтой и фантазией, любимая повесть, выясняется, всего лишь современная сказка…

Но жизнь, как о том говорил сам Конан Дойль, удивительней любых фантазий. И это, кстати, оказалось верным для самой фантастики.

С ней в двадцатом веке происходит то, чего никто и представить не мог. На заре века великий Альберт Эйнштейн установил, что в физическом мире масса эквивалентна энергии. Рухнула разделяющая их преграда. Там, где мнилась пропасть, оказался мост. Нечто подобное выявилось и в соотношении фантастики с жизнью.

Большинство и в девятнадцатом веке не сомневалось, что литература, с одной стороны, отражает жизнь, вызывается ею, а с другой — влияет на жизнь. Тем не менее обрела свое место и такая формулировка: «Писатель пописывает, читатель почитывает». Особенно верной она выглядела применительно к фантастике. Все же вымысел — и только! Развлечение, ну, может быть, еще и назидация для детей — вот место фантастики, всем этим на манер Жюля Верна романам о несбыточных мирах и событиях.

А как иначе? Может ли быть иначе?

Прошли десятилетия, и то, о чем фантазировал тот же Жюль Верн, стало действительностью. И подводные лодки, и самолеты, и даже полет на Луну. Фантастика в общем и целом стала сбываться. Детали, понятно, не совпадали, но ведь литература никогда не была фотографизическим отражением настоящего! Что уж тут говорить об отражении будущего! Его же нет, когда писатель о нем фантазирует. Уж что-что, а фантастика дальше всего от документалистики, это ее, можно сказать, антипод. И вообще, зеркальность противоречит самой природе художественного творчества. Здесь важно совпадение с главным. А в главном научная фантастика оказалась провидцем.

И не только это качество выявилось в ней. То, что иным виделось развлекательством, даже уводом от действительности, оказалось не просто приближением к жизни, а вкладом в ее пересотворение. Так, создатель стратостата и батискафа Огюст Пиккар, отвечая на вопросы, что его побудило устремиться сначала в неизведанность атмосферы, а затем в бездны Мирового океана, не раз подчеркивал влияние фантазии и мечты Жюля Верна, которые его когда-то заворожили и которые он стремился воплотить в жизнь.

Сходны высказывания многих других ученых, изобретателей, путешественников. Есть среди этих свидетельств и такое: если бы не существовало научной фантастики, выход человека в космос задержался бы. Эту мысль не раз высказывали советские космонавты.

Таково влияние фантастики, вот как эта литература участвует в преобразовании жизни, так она воздействует на людские судьбы и устремления.

Сравнение фантастической повести Конан Дойля «Затерянный мир» и документального повествования Хеймиша Макинниса «Восхождение в затерянный мир» обосновано самой жизнью. И связь их куда глубже, чем это может показаться на первый взгляд.

Примечательна и такая протянувшаяся из прошлого в настоящее ниточка. Труднодоступное плато штурмовали первоклассные альпинисты, это была в равной мере научная и спортивная экспедиция. И тут опять же стоит вспоминать Конан Дойля. Кем он был, к чему звал своего читателя?

Не стану повторять общеизвестное. Конан Дойль знаменит прежде всего как автор рассказов и повестей о Шерлоке Холмсе. А Шерлока Холмса знают все. Помнят, что это был не просто сыщик, а детектив-исследователь.

Вдобавок спортсмен, который, как сказано в одной повести, мог бы прославиться на ринге.

Такое сочетание не случайно для Конан Дойля. Он, по словам Джером Джерома, был «большого сердца, большого роста, большой души человек». Наука была его страстью. Не меньшей, чем спорт. Артур Конан Дойль в молодости играл в регби, участвовал в регате, боксировал, а позже увлекался гольфом, велосипедом, крикетом. Но спортсменство он понимал гораздо шире, чем укрепление мышц или погоню за рекордами. Для него это означало развитие мужества, воли и духа, энергии и устремления к цели.

Герои Конан Дойля похожи на него самого. Это мужественные, целеустремленные люди с широкой душой и волевым интеллектом. Спортсменство, в лучшем понимании этого слова, — обычная черта их характера. Возможно, скалолазы, которых описывает Макиннис и которые проникли в «затерянный мир», кое-чем могли бы покоробить аристократичного в своих вкусах сэра Артура Конан Дойля. Другое время, другой стиль жизни! Да и реальные условия не чета придуманным — они не благоприятствуют этикету. Все же, думается, Конан Дойль был бы доволен своими потомками. В них реализовалось все то, к чему он призывал.

«Затерянный мир» был написан на исходе девятнадцатого века. Я не оговорился. В 1912 году, когда была издана повесть, шло уже второе десятилетие нашего века. Но исторические периоды не совпадают с календарными. Есть такое понятие — «викторианская Англия». Это не просто время царствования королевы Виктории. Это еще и образ жизни — буржуазный, размеренно-консервативный, внешне добропорядочный, на деле ханжеский, бескрылый и тусклый. Таким был «цвет времени» не только в Англии. В этом смысле духовная жизнь начала двадцатого века была продолжением прошлого.

Герои «Затерянного мира» принадлежат своему времени. Вместе с тем они его отрицание (особенно это заметно на тех страницах, где Меллоун встречается с Глэдис). Они романтичны, эти герои Конан Дойля, их не удовлетворяет буржуазная обыденность окружающего; одних манят загадки природы, других — приключения. В том и другом случае они менее всего обыватели.