Бун-Тур - Власов Александр Ефимович - Страница 8

Тридцать первого вечером пришел какой-то человек незнакомый. Говорит: прямо с самолета. Привез письмо от пап-и-мамы и посылку. Целуют нас с дедом, пишут, что задержатся. А в посылке: костюм лыжный — шикарный и угорь копченый — целый! Это мне. Деду какую-то смешную квадратную бутылку с водкой прислали и рукавицы — тоже потешные. У них не по одному, а по два пальца: большой и указательный. Дед ни перчаток, ни варежек не признает, а рукавицы с двумя пальцами сейчас не продаются. Рад он был, как маленький.

— Это, — говорит, — удружили! И где только такую амуницию откопали?

В тот вечер под нашей елкой собрались все мои друзья: Бун, Катюша, Васька Лобов и еще несколько человек из нашего класса. Первого и третьего числа мы в школе гуляли. Потом раз пять в разные дома культуры ходили. И везде — Деды Морозы и подарки! Не успели опомниться, как кончились каникулы.

Завтра в школу, а сегодня, как назло, дед заболел. Болеет он странно. Градусник ему не засунешь и врача не вызовешь. Запрещает! Лежит тихонько, и на все у него один ответ: «Отлежусь!»

Лег в девять часов, а утром все-таки встал и завтрак мне приготовил. Пьем чай, и вижу я — серый какой-то дед, тусклый и правый глаз у него подмигивает. Не нарочно — сам по себе.

— У тебя, — говорю, — глаз дергается, дедушка!

Он рассердился.

— Без тебя заметил! — и на руку покосился.

Тут я увидел, что и палец у него указательный на правой руке дергается. Дед сжал кулак, в карман руку засунул и проворчал:

— От перегрузки, видать…

— От какой перегрузки? — спрашиваю. — Ты же в космонавтах не был. Это у них перегрузки десятикратные.

— В космонавтах, — отвечает, — не был, но перегрузок похлебал досыта… Знаешь, сколько жизней на этом пальце сидело?.. А жизнь — вещь грузная!

Вспомнил я, что дед в войну снайпером был.

— Какие, — говорю, — жизни? Фашисты!.. Тебе что — жалко их стало?

Дед рассердился.

— Глуп ты, Санька!.. Жалости к ним у меня не было и нету! А только так уж человек устроен… Если он настоящий человек, тяжко ему чужими жизнями распоряжаться, даже вражескими… Вынудили нас… Гитлер заставил… Думаю, Санька, придет такое время, когда любая смерть, как чепе будет! Умрет кто-нибудь раньше срока — траур на земле вывесят! Созовут международный трибунал! Пусть выяснят причину и доложат людям…

Поели мы. Стал я одеваться, а дед — опять на диван. Так один и будет лежать весь день!

— Дедушка! — предлагаю. — Давай я с тобой останусь?

Говорю, а сам знаю: не позволит. Слышу знакомое:

— Выполняй свой долг, Санька!

Долг, задание, приказ — это у деда любимые словечки.

— Что долг? — говорю. — А если плохо тебе будет?

Дед приподнялся на локте, мигнул глазом и скомандовал:

— Кру-гом!

На этом спор и закончился…

Мы еще до каникул знали: в первый день на первом уроке будет сочинение про школьные каникулы. Кирилл Петрович — учитель по русскому и литературе — заранее предупредил нас. Он из тех, кого мы тоже любим. Неразговорчивый и всегда хмурый, а любим — и все! Смешно! Учит русскому, а сам так мало языком пользуется!

Вошел он в класс.

— Здравствуйте! — говорит.

Дошагал до окна, вернулся молча к двери и, наконец, добавил:

— Пишите.

Что писать — известно: про каникулы. Задание на весь урок. А Кирилл Петрович будет ходить от окна к двери и обратно, точно маятник. Бун однажды сосчитал: как маятник качнется сто три раза, так и уроку конец.

Вынул я перо. Сижу. Ничего у меня не пишется.

— Заснул? — спрашивает Бун.

Я ему прошептал про деда.

— Осел! — говорит. — Деда беречь надо! А ты — осел!

Поднял он руку. Кирилл Петрович заметил и остановился.

— Слушаю.

Бун сказал, что дедушка мой заболел и что поэтому никакого сочинения у меня не получится.

— Данилов! — вызывает Кирилл Петрович.

Я встал.

— Врач был?

— Дедушка не разрешает!

— Иди!

А когда я вышел из класса, Кирилл Петрович приказал Буну сбегать в поликлинику и вызвать врача на дом. Но вмешалась Катюша.

— У меня, — говорит, — мама сегодня в поликлинике дежурит. Разрешите мне — быстрее будет.

Я про этот разговор ничего, конечно, не знал. Вернулся домой, тихонько подошел к дивану: спит дед или не спит? Если не спит, я ему тоже про долг скажу пару слов. Придумал, пока из школы бежал.

Дед не спал. Примаргивая правым глазом, смотрит на меня и сейчас свое «Кругом!» скомандует. Но я его опередил.

— Ты, дедушка, меня не пугай! — говорю. — Долги-то, оказывается, всякие бывают. Мне сам Кирилл Петрович сказал.

— Что же он тебе сказал? — спросил дед, и голос у него слабей, чем утром.

Я эти высокие словеса не переношу, но если надо, могу их, как из пулемета, выстрочить. Самое легкое дело! Я и застрочил.

— Учиться, — говорю, — это постоянный долг каждого советского школьника. Но есть долг и повыше постоянного! Первоочередной, например, долг. Слышал про такой?.. Кирилл Петрович так и сказал, что сегодня мой первоочередной долг — с тобой сидеть.

— Ну сиди, — неохотно разрешил дед, но я-то видел: ему моя речь понравилась.

Он даже задышал спокойнее. Долго молчал, а потом и говорит:

— Глупо, Санька, что нету его.

— Кого?

— Того света… Лежал бы там да поглядывал, как вы тут без меня…

— Ты это чего? — рассердился я. — Ты не смей! И думать не смей!.. Во-первых, сам говоришь — нету того света! А во-вторых, нечего тебе там делать! Хочешь лежать — лежи здесь спокойно хоть сто лет и поглядывай на нас на здоровье!

Дед заулыбался.

— Здесь спокойно не улежишь.

— Почему? Войны больше не будет!

Дед вздохнул с каким-то присвистом.

— Война, Санька, и не прекращалась.

— Во Вьетнаме?

— Во всем мире, — возразил дед. — Только не везде она с пушками и снайперами, но зато без перемирия. И вот тебе, Санька, мой приказ: в стороне от этой войны не стоять — на нейтралке не спрячешься. А с кем и за что воевать, ты уже выбрал, когда вступал в пионеры.

— Дедуля! — говорю. — Утром ты такой мирный был…

— Не путай! Утром я тебе про будущее говорил…

Тут звонок раздался. Открыл я, а за дверью — Катина мама. Из-под пальто белый халат виднеется. И Катюша рядом стоит. Пока я удивленно глазами хлопал, они разделись и Катина мама руки в ванной вымыла. У них в семье, наверно, все такие чистюли!

Вышла она с полотенцем, руки старательно вытирает, прихожую нашу осматривает и укоризненно головой покачивает.

— Уж эти мужчины! — говорит. — Как одни останутся — полный беспорядок!.. Займись-ка, Катюша!

А чем заниматься-то? Пол я сам на прошлой неделе пылесосил. Иголки еловые, конечно, кое-где остались, но разве их уберешь? Они же в каждую щель понатыкались!.. Хотел я заспорить, но не успел. Катюша на кухню за пылесосом побежала, а мама халат поправила и говорит:

— Веди к больному.

«Этот больной сейчас тебе выдаст!» — подумал я и повел ее к деду. Поздоровалась она с ним, удивленно на меня посмотрела и спрашивает:

— Неужели это ваш внук! Вы же совсем еще молодой!

Деда хитростью не купишь. Поглядел он на белый халат и говорит:

— Молодой — не молодой, но, простите, я вас не звал.

Она и не подумала обидеться. Согласилась.

— Я знаю. Это естественно. Лежачий больной никогда сам врача не вызывает.

Дед дернулся — хотел сесть, но сил у него не хватило. Упал на подушку и только глазами врачиху сверлит: сердится, что его лежачим обозвали. Рубашка съехала, и вмятина на левом плече видна.

— Интересное ранение! — воскликнула Катюшина мама, будто только из-за этой старой раны и пришла. — Пулевое… Вертикальное… Вы стояли, а в вас стреляли с самолета…

— Не то! — буркнул дед. — Дуэль была… с ихним снайпером.

— Что вы говорите?

Она быстро прощупала плечо и как-то незаметно приложила ухо к груди деда. Вот это подходец!

Слушала, слушала и говорит:

— Оч-чаровательно! Легкие чистенькие!.. Так… Так-так!.. А сердце от…