Олег Даль: Дневники. Письма. Воспоминания - Анчаров Михаил Леонидович - Страница 65

С одной стороны, Олег чувствовал за собой какую-то вину, с другой — он вернулся домой не «в кусках», к тому же страшно расстроенный и плохо себя чувствующий. А в кресло сел именно потому, что был очень гордый человек, а наказание было очень тяжелым. Ничего себе — обе взяли и уехали! К этому он всегда относился очень болезненно.

Говорила уже и еще раз повторю: вспоминая всю свою жизнь, я отношу эту ночь к самым тяжелым своим дням. Может быть, все и пошло бы так, как пошло, но перед Олегом я себя виню все время. За то, что я подчинилась тогда Лизе, хотя в таких случаях у меня есть свое упрямство. Но тут я так растерялась и огорчилась, что совершенно лишилась всех сил и Лиза меня просто впихнула в машину Инны, как вещь, не встретив с моей стороны никакого сопротивления. Вина перед Олегом за это бегство останется навсегда. Надо было понять его (хоть на минуту!), спросить, в чем дело…

Олег ни разу не ходил в январе в театр. Он заболел: сильно простудился, да еще новогодний нервный срыв. Причем мне до сих пор непонятно поведение лечившего его врача. Она пришла и увидела, что он безумно худой, больной и уставший, и вместо того, чтобы предложить или даже настоять на стационарном лечении, она отнеслась к нему именно как к молодому человеку, который еще совершенно не отягощен серьезными болезнями. Она вдруг решила, что у него все на нервной почве и что поэтому ему нужен психиатр(!). Все это было в первой половине января, когда Олег постоянно пишет в ежедневнике «поликлиника, поликлиника, поликлиника».

И вот нас, вернее, Олега посетил психиатр. Олег лежал в постели в спальне, и когда врач ушла, вышел к нам и стал ржать.

— Что ты хохочешь?..

— Виолетта прислала какую-то полную идиотку! Она сидела и выясняла, насколько я «сдвинутый». Я ей сказал, что меня раздражают даже телефонные звонки — прямо вздрагиваю, когда их слышу. А она спрашивает: «Может быть, вы слышите тогда, когда на самом деле их вовсе и нет?» В общем, она выясняла, насколько я псих, а то, что я псих, для нее было ясно с самого начала. Но больше всего мне понравилось одно: она решила, что я настолько ненормален, что если врач сидит около меня и ковыряет в носу, то это значит, он считает, что перед ним сидит психически больной, которому совершенно все равно, как ведет себя человек напротив.

После того как он ее, по-видимому, хорошо отбрил, она вышла от Олега надутая и сказала, что пришлет врача из районного психдиспансера. Тут уже я вспылила:

— А какое же вы право имеете вызывать этого врача?!! (Она позвонила по телефону прямо при мне!) Вы сказали Олегу Ивановичу, что вызываете к нему кого-то из психдиспансера?!!

— Ему это не обязательно знать!

Я заткнулась и совершенно удивленная впала в полную растерянность.

На другое утро раздался звонок в дверь и появилась очень красивая, милая молодая женщина, которая сказала, что она из психдиспансера. Лиза проводила ее к Олегу в комнату. А я сидела в холле в полном отчаянии: ну что такое?.. Олег — ненормальный?! Психически больной??! Если вызывают срочно психиатра из диспансера, то, стало быть… Что ж такое?…

Очень быстро, минут через десять, я услышала из комнаты смех. Смеялись все — Лиза, Олег и наша гостья — Татьяна Алексеевна Т. Тогда я решила, что раз уж они так хохочут, то я тоже могу к ним войти. И вошла. Наверное, у меня был испуганно-вопросительный вид. Олег меня представил, и я увидела, какой он спокойный и веселый. Мы совсем недолго поговорили о чем-то все вместе. Потом Татьяна Алексеевна сказала:

— Олег Иванович, вы не беспокойтесь ни о чем — бюллетень будете получать у меня, хотя вы и не наш больной, а это дает вам большое преимущество, потому что я могу дать вам его на две недели, на месяц — на сколько угодно. И вы не будете должны никуда приезжать. Не как в поликлинике, где каждые три дня надо являться пред очи врача.

Он задал ей только один вопрос:

— Скажите, пожалуйста, то, что я… Э-э… «прикреплен» теперь к вашему психдиспансеру… А если мне нужно будет поехать за границу?..

— Нет-нет! Ничего этого не будет отмечено в вашей карте, это я вам гарантирую. Можете не беспокоиться на этот счет. Просто я дам вам возможность вместо хождений по поликлиникам уехать на дачу.

Каким образом — не знаю, но Олег очень с ней подружился, и с большим удовольствием ездил раз в две педели отмечать бюллетень на Мосфильмовскую улицу. И всегда говорил о ней очень хорошо, непременно упоминая о том, что она его «сразу поняла».

Я спросила потом Олега:

— Чему вы так с ней смеялись при первой встрече?

Он ответил, что просто стал ей рассказывать про визит первого врача, про их «общение», и Татьяна Алексеевна стала хохотать и сказала, что «да, к сожалению, у нас в районных поликлиниках очень плохо обстоят дела с психиатрами; они скорее сами больные, чем могут определить болезнь у пациента».

И еще добавила:

— Вы не беспокойтесь: я все прекрасно понимаю, а психиатр вам не нужен совершенно — никакой вы не псих… Но пускай у вас будет то удобство с оформлением больничного, которое вы получите сейчас.

Более о здоровье Олега она не сказала ничего. С ее точки зрения, на январь 1981 года он был психически абсолютно здоровым человеком. И все. Она же, к сожалению, смотрела его не как терапевт — что с легкими, что с сердцем, почему он такой худющий? Она сказала, что он в полном порядке. В таком порядке, в каком может быть артист и вообще человек, склонный ко всяческим нервным вспышкам и срывам.

Она была очень удивлена тем, что ее пригласили, и, по-моему, даже сказала, что будет выяснять в поликлинике, почему все так произошло и зачем ее вызывали к Далю:

— И почему меня затребовала эта доктор Б.?..

После новогодней ночи Олег перестал бриться и очень меня этим огорчал, потому что ему это, на мой взгляд, не шло. Я еще все говорила:

— Откуда ты знаешь, какая у тебя бороденка будет? Может быть, очень некрасивая…

— Нет, я однажды отпускал уже — все очень хорошо получается. Такая окладистая… бородища…

Но мне почему-то ужасно не хотелось… У Олега такое хорошее лицо и закрывать его всей этой «растительностью»…

Но он сказал:

— Нет-нет, Оля. Я просто не могу. Я сейчас в таком состоянии, что не хочу и не буду бриться.

Возможно, когда у нас была врач Б., она отнесла капитальную небритость Олега тоже «к болезни». Думаю, что все ее дурацкие вопросы и какой-нибудь намек на внешний вид спровоцировали его на очень резкие слова. Нам он ничего на рассказывал, но я полагаю, что выдал ей что-нибудь смачное, в своем роде, то есть то, что думал.

Честно говоря, она и на нас с Лизой произвела весьма нелестное впечатление очень противного, резкого, глупого человека. Лиза, помню, тогда еще сказала:

— Очень многие психиатры сами превращаются в больных, и она, по-моему, как раз из той категории.

13 января Олег дал последнее в жизни интервью. Человека, который умудрился его взять, зовут Эдуард Церковер. Он пришел к Олегу как корреспондент «Недели». Это очень интересный и значительный факт в хронике последних дней жизни Олега. Он всегда очень хорошо относился к профессионалам и профессионализму во всем, а Церковер именно этим на него воздействовал во время телефонного разговора. Он сказал, что «придет с фотографом, что Олег Иванович не должен ни переодеваться, ни бриться, абсолютно никак не готовиться, то есть как есть — так и есть». Он уговорил именно как настоящий Журналист, и поэтому Олег принял его по большому счету. И разрешил прийти к себе. Получился хороший разговор, а потом хорошее интервью, которое тут же (!) напечатали. Если бы это был какой-то там наглый парнишка, Олег бы его турнул еще по телефону, а здесь появился любящий свое дело профессионал, которому в данный момент очень-очень хотелось взять интервью у Даля. И Олег это почувствовал. Между прочим, за исключением врачей, Церковер и фотограф, снимавший Олега в тот день, были единственными людьми из числа посторонних, побывавшими дома у Даля в последние месяцы его жизни. В такое время, когда к нему и близко подойти было нельзя. Мы с Лизой — боялись! А Эдуард Церковер — нет. Причем Олег принимал его действительно таким, какой был: в джинсах и красной домашней ковбойке, в тапочках и небритый. Даже не зашел в ванную и не посмотрел на себя в зеркало, не провел, как обычно, рукой по волосам. Какой был: домашний, заросший и грустный. И Церковер это все принял. И понял… И вот за это Олег его к себе пустил.