Верный раб - Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Страница 13

– Без десяти тысяч не велел и на глаза показываться…

Старик вскочил, посмотрел на Савелия, как на сумасшедшего, и громко расхохотался.

– Десять тысяч?.. Да я сроду и не видывал таких денег. Нашли тоже у кого просить денег: у бедного старика. Пусть Поликарп Тарасыч просит у отца, ежели уж такая нужда приспичила, у свата шальных денег много.

– Вы знаете, какой карахтер у Тараса Ермилыча? – объяснял Савелий, не меняя позы. – Они могут даже и совсем изуродовать человека, ежели в азарт придут…

– А мне какое до этого дело? Куда деньги Поликарпу Тарасычу да еще в ночное время? Деньги, как курицы, на свету засыпают… Да. Так и скажи своему Поликарпу Тарасычу… Знаю я, куда ему деньга нужны. Все знаю…

– Он заплатит, Мирон Никитич, только вот сейчас зарез…

– Чужие слова говоришь, миленький… У вас там дым коромыслом идет, а я буду деньги платить?.. Знаю, все знаю… И Тарасу Ермилычу тоже скажи, чтобы перестал дурить. Наслушили всю округу… Очень уж расширился Тарас-то Ермилыч. Так ему и скажи, а теперь ступай с богом: за Поликарпа Тарасыча я не плательщик…

Отвесив глубокий поклон, Савелий направился к двери, но старик остановил его.

– Мишку-то генеральского видел? – спросил он. – Был он как-то у меня, горюн… Плохое его дело, да и нам от этого не легче, Савельюшко. Приступу теперь не стало к генералу… Сердитует он на Тараса-то Ермилыча? Сам виноват сватушко: карахтер свой уж очень уважает. Ну, прощай…

От самых дверей Савелий еще два раза вернулся – это была уж такая привычка у Мирона Никитича.

– Караван-то, Савельюшко, уплыл от нас… – говорил он. – Мишкино дело, что он Сосунову достался. Не к рукам, Савельюшко, а дельце тепленькое… Голенькие денежки на караване-то.

Самое главное старик всегда приберегал к концу. Савелий знал эту повадку и не удивился, когда Мирон Никитич догнал его с фонарем уже на лестнице.

– Савельюшко, што у вас мутит всем этот барин вот, ну, как его там звать-то?

– Ардальон Павлыч Смагин…

– Вот он самый… Слышал я о нем достаточно. Напрасно ему вверился Тарас Ермилыч да еще в дом к себе взял: чужой человек хуже ворога. И Поликарпа-то Тарасыча окружил этот Смагин… Все знаю, миленький. Так и Поликарпу Тарасычу скажи: наказывал, мол, тебе богоданный твой батюшка… Скажешь?

– Скажу, Мирон Никитич.

– А денег у меня таких нет, да и в заводе не бывало, Савельюшко. Только всего и осталось, штобы похоронить чем было… Смертное для себя берегу.

Когда Савелий вернулся в злобинский дом, Поликарп Тарасыч встретил его с веселым лицом и даже пошутил:

– Небось с одной молитвой воротился от тестюшки?

– Отказали, Мирон Никитич…

– Ну, и плевать мне… На всех плевать!

Такой неожиданный оборот дела немало удивил Савелья. Смагин тоже улыбался и только усы покручивал. Ну, что же, устроились между собой – и любезное дело. Меньше хлопот!

Когда Савелий отправился к себе в каморку, его догнал молодец и объявил, что генеральский Мишка дожидает в кухне уже два часа и уходить не хочет.

«Верно, за своими деньгами приволокся? – подумал Савелий. – Тоже и нашел время…»

Он послал за Мишкой, чтобы шел к нему в комнату. Мишка явился, поздоровался, присел к столу и осторожно огляделся.

– С секретом пришел? – спросил Савелий, недовольный этим несвоевременным визитом.

– Есть и секрет, Савелий Гаврилыч, – шепотом объяснил Мишка, продолжая оглядываться. – Такой секрет, такой секрет… Стою я даве у себя в передней, а Мотька бежит мимо. Ну, пробежала халда-халдой да бумажку и обронила. Поднял я ее и припрятал… А на бумажке написано, только прочитать не умею, потому как безграмотный человек. Улучил я минутку и сейчас, например, к Сосунову, а Сосунов и прочитал: от генеральши от моей записка к вашему Ардальону Павлычу насчет любовного дела. Вот какая причина, милый ты человек!

– А с тобой бумажка?

Мишка достал из-за пазухи скомканный листочек почтовой розовой бумажки и передал Савелью.

– «Ми-лый, при-хо-ди вечером… Све-ча пок-кажет… – разбирал Савелий вслух. – Пе-ту-ха не… не будет». И все тут? Ну, это, брат, ничего еще не значит: неизвестно, к кому, и неизвестно, от кого.

– Говорят тебе: от генеральши!..

– Да ведь не подписано письмо-то?..

– Ах, какой ты непонятный!.. Уж говорю, что от самой генеральши. Я уж давно примечаю за ней, что дело неладно. Зачастил к нам Ардальон-то Павлыч и все норовит так, когда генерала дома нет. А откуда ему знать это самое дело, ежели сама генеральша, например, не подражает Ардальону Павлычу? Весьма это заметно, Савелий Гаврилыч, когда человек немного в разуме своем помутился… Ловка генеральша, нечего сказать, а оно все-таки заметно. Да…

– Ну, заметно, а нам-то с тобой какое горе от этого сталось?

– Эх ты, малиновая голова! Да ежели бы, напримерно, уследить генеральшу да подвести генерала: обоим крышка – и моей генеральше и твоему Ардальону Павлычу. Понял?

– А ведь ты правильно, Михайло Потапыч… Мне-то по первоначалу и невдомек, куда ты речь ведешь, а теперь я расчухал. Уж чего бы отличнее, когда этакого медведя натравить на них…

– Он бы их распатронил, генерал, значит… Только и генеральша увертлива… Все бабы на это ловки: у них, как у мышей – вход в нору один, а выходов десять. Ну, генеральша чистенько дело ведет, – комар носу не подточит…

– Как же мы ее добывать будем, Михайло Потапыч?

Прежде чем ответить, Мишка еще раз огляделся и даже сходил и попробовал, плотно ли приперта дверь.

– Вот што, Савелий Гаврилыч, – начал он с особенной торжественностью, – долго я думал об этом. День и ночь думал, ну, и придумал… Залобуем и генеральшу и Смагина: как пить дадим. Только все это уж, как ты захочешь: все от тебя…

– От меня? Из спины ремень вырезай хоть сейчас, только бы Ардальона Павлыча сплавить… Солон мне он пришелся. Тарас Ермилыч и глядеть на меня не хочет…

– И без ремня дело обойдется, ежели с умом. Ты только слушай, Савелий Гаврилыч…

Мишка еще раз оглянулся и продолжал уже шепотом:

– Изловить мне генеральшу самому невозможно… Она вверху, а я туда доступа не имею. Все, значит, дело в этой самой Мотьке… Может, помнишь: увертливая такая девка.

– Помню… ну?

– Не понимаешь?

– Ровно ничего не понимаю, хоть убей.

– Ты еще тогда с ней как-то игру заигрывал, а она тебя обругала. Да… А потом пытала меня: женатый ты человек или нет? Известно, баба, все им надо знать. А я заприметил, што она и сама на тебя глаза таращит: когда ты придешь – она уж бесом по лестнице вертится. Вот ежели бы ты эту самую Мотьку приспособил, а потом бы через нее все и вызнал, а потом того, мы бы и накрыли генеральшу…

– Как будто зазорно, Михайло Потапыч… В переделах бывал, а такими делами не случалось заниматься.

– Да тебя-то убудет, што ли?

– Говорю: претит… Конешно, Мотька – ухо девка, и побаловаться даже любопытно, только все-таки зазорно.

– Ну, как знаешь, Савелий Гаврилыч… Мое дело сказать, а там уж сам догадаешься. А Мотька все знает и все тебе обскажет, ежели ты ее в оглобли заведешь… Бабы на это просты.

Как ни уговаривал Мишка, но Савелий уперся и ни за что не соглашался на его план. На этом и разошлись…

VIII

Может быть, коварство верного раба Мишки так и осталось бы в области предположений, но ему помог сам Ардальон Павлыч. Барин зазнался и при посторонних посмеялся над Савелием, рассказал все тот же несчастный анекдот о свечке с продолжением. Подручный побелел от бешенства, когда все хохотали, и сказал про себя только одну фразу:

– Погоди, собака, утру я тебе нос…

Савелий в тот же день отправился в генеральский дом и отдал себя в полное распоряжение верного раба Мишки.

– Так-то лучше будет, милаш, – похвалил Мишка, – твоя-то невелика работа, а каково мне потом достанется… А дельце наше верное: все знаки есть. Устигнем генеральшу, Савельюшко…

На этот разговор Мотька, конечно, не преминула выбежать. Свесившись, по обыкновению, через перила, она крикнула сверху: