Мистерия Христа - Аргивинянин (Аргивянин) Фалес - Страница 5

Да будет с тобою мир распятого Бога, друг мой!

II . Агасфер

Слушай, Эмпедокл, — я поведаю тебе великую быль о том, кто пошёл в путь в роковой день распятия Бога, и о том, кто совершает этот путь до сих пор и будет совершать до дня, в который исполнится всё, что предречено Распятым о последнем дне планеты Земля.

Широка была дорога, коей следовала на Голгофу Божественная Жертва[43], ибо широка всякая дорога, ведущая к страданию, и узок всякий путь к блаженству. Томительная жара накалила глинистую землю, усеянную выбоинами и затвердевшими глубокими колеями от колёс. В мертвенной тишине полуденного зноя застыла воздушная стихия, не смевшая ещё верить тому, что совершалось на Земле…

По дороге с гиканьем и воем двигалась гигантская толпа народа. Впереди мерным солдатским шагом шёл бесстрастный пожилой центурион, за ним — два солдата. Несметная толпа улюлюкавших мальчишек окружала то, что следовало за ними, — группу из трёх окровавленных, избитых людей, тащивших на спинах огромные кресты.

Я, Фалес Аргивянин, не стану описывать Того, Кто шёл впереди и к Кому были обращены насмешки и вой окружавшего человеческого стада, — не стану потому, что на твоём языке, Эмпедокл, нет ни слов, ни красок для передачи Божественной Любви, смешанной с человеческим страданием, озарявших кроткое и вместе с тем нечеловечески мудрое лицо Галилеянина[44]. Полосы крови на нём только усугубляли великую, страшную тайну, осенившую это лицо своими воскрылиями.

За Ним следовал гигант идумеянин, гордо и свободно несший на плечах бремя огромного креста. Его большие жгучие глаза с великим презрением глядели на толпу — глаза, в которых отразились предсмертные взоры десятков жертв, падших от руки самого страшного разбойника с большой Тирской дороги. Молча, обливаясь потом и кровью, шёл он, и только порой, когда толпа особенно наседала на идущего впереди, он издавал густое, дикое рычанье опьянённого кровью льва, и толпа шарахалась в сторону, а идущие по бокам римские солдаты вздрагивали и сильнее сжимали рукояти мечей. Совсем пригнувшись к земле под тяжестью креста, едва-едва полз за ними третий. Кровь и пот мешались у него на лице со слезами; но то не были слезы отчаяния — то были слезы отвратительной трусости; он уныло выл, как затравленная гиена, громко жалуясь всё время на несправедливость суда, приговорившего его к позорной казни за ничтожное преступление. А на его лице, с мутными, гноящимися глазами, были отчетливо видны пороки и падения всего мира, смешанные с самым жалким, самым отвратительным страхом за свою жизнь.

Валившая позади толпа была, как и всякое человеческое стадо, — зловонна и глупа. Бездельники, едва оправившиеся от ночной попойки, бесчисленное количество нищих, фанатики, исступлённо вопившие о богохульстве идущего впереди и злорадно издевавшиеся над Ним, просто равнодушные животные, радующиеся предстоявшему зрелищу, блудницы, щеголявшие роскошью одеяний и поддельными красками лица, и между ними — группы важных, прекрасно одетых людей, степенно рассуждавших о необходимости предания казни дерзкого Назорея, осмелившегося порицать первенствующее сословие в государстве и в корне подрывать всякое уважение к нему. То были саддукеи[45].

Только порою в толпе мелькали бледные, задумчивые, измождённые неряшливо одетые книжники — учёные, на лицах которых можно было прочесть мучительное усилие разгадать неразрешённую загадку, — почему так печален был вчера на ночном заседании Синедриона[46] великий и мудрый Каиафа[47], почему он повелел уничтожить все записи о распинаемом ныне неведомо за что Учителе из Назарета, так хорошо знавшем Писание и пророков, Учителе, которого так уважали премудрые Никодим[48]* и Гамалиил[49], и, наконец, — самое главное — о чём так долго и грустю шептался Каиафа в углу двора с молодым учеником распинаемого Иоанном? И что значили последние слова Каиафы: «Почтенные собратья, избранные Израиля! Саддукеи требуют казни Иисуса Назарянина, именуемого в народе Христом. Если мы не присоединимся к их требованию, то они обвинят нас перед правителем Иудеи в единомыслии с Ним, отвергающим знатность, богатство, родовитость и заслуги на поприще государственном, проповедующим бедность и нищету. Римляне заподозрят нас в желании возмущения, разгонят Синедрион, обложат народ ещё большими податями и в конце концов всё равно распнут Назарянина. Итак, братья, не лучше ли, если один человек погибнет за народ?»[50]

Всё это так, думали книжники, но зачем же тогда уничтожать записи о великих деяниях Назарянина? А что бы сказали они, если бы присутствовали на тайном заседании великого, неведомого им Синедриона, состоящего из двенадцати халдеев, потерявших счёт годам, освящённых знаком Великого Духа Лунного Посвящения таинственного Адонаи, владычествовавшего в Вавилоне под именем бога Бела?

Растерянно, без обычной уверенности, звучал голос того же Каиафы, говорившего Синедриону:

— Посвящённые Бога Авраама, Исаака и Иакова, дети Адонаи, да будет благословенно Имя Его! Пришёл страшный час, которого мы не ожидали. Наша Мудрость бессильна; молчат звёзды, безмолвствуют стихии; онемела Земля; в святая святых храма я не могу добиться ответа от Великого Святилища Луны. Братья! Мы оставлены одни с нашей Мудростью перед великой загадкой простого плотника из Назарета. Братья! Со всех концов Земли я собрал вас на великое совещание, ибо наступает великий час в жизни охраняемого нами народа. Это нам известно. Что нам делать, братья? Как спасти народ и как отнестись к странной загадке назаретского плотника?

Долго, в глубоком раздумье, безмолвствовало собрание, поглаживая длинные бороды. И вот встал Великий халдей[51] Даниил[52], бывший первым жрецом Вавилона и доверенным могучих царей:

— Братья! И я ничего не могу сказать вам. Моё предвиденье безмолвствует, нет откровений светлых духов Адонаи[53]; нет разгадки в начертаниях таинственной Каббалы[54]. Кто этот Иисус? Тот ли, кого ожидает весь мир, или странное, неведомое нам порождение глубин иного Космоса?[55] Как узнать? Таинственны и велики дела его; но чудно и неожиданно учение, отдающее страшные тайны Древней Мудрости[56] на волю и изучение толпы. А ведь мы призваны хранить тайны этой Мудрости. Итак, кто он: величайший преступник в Космосе или, страшно сказать — Бог? И кем окажемся мы, противодействуя ему или помогая? Страшный час, братья, для нас, покинутых Адонаи, да будет благословенно Имя Его!! Пусть все силы вашей Мудрости будут напряжены, братья, ибо ясно, что недаром мы оставлены одни: этот вопрос должен быть решён только одною Мудростью Земли!

Тут встал мудрый халдей равви Израэль из Ниневии и сказал:

— Братья, мудр наш представитель в светском синедрионе Каиафа! Я вижу там, за занавесью, трёх представителей иных Святилищ Древней Мудрости. Он пригласил их сюда. Я одобряю его поступок, и хотя правила нашего Святилища Луны запрещают нам пользоваться чужой Мудростью, час слишком велик и грозен, чтобы не поступиться буквой. Я вижу знаки двух мудрецов, и только тёмен для меня знак третьего. Братья! Попросим их высказаться в этот грозный час: пусть чужая Мудрость подкрепит нашу!