Под тропиком Козерога - Рабен Н. - Страница 69

Среди женских фигур затесалось странное существо неопределенного пола. Оно было запечатлено в движении, с чуть согнутыми коленями. В отличие от женщин руки у него не были опущены вдоль тела, а были скрещены на груди, вместо лица белел овал, на голове не было убора, а бедра покрывали перекрещивающиеся белые полосы, какие мы видели на ногах танцоров — исполнителей корробори[28]. Похожие полосы, только поблекшие, украшали ноги некоторых женских фигур.

Над людьми плыла огромная баррамунди, выписанная тщательнейшим образом. Художник показал не только внешний вид рыбы, но и ее строение — на белом силуэте туловища охрой были обозначены пищевод, желудок и кишки. Это поразительно напоминало рентгеновский снимок!

По соседству, в укрытии, образованном привалившимся к скале большим камнем, мы обнаружили еще более странный рисунок: это была человеческая фигура с одной рукой и одной ногой. На белом лице выделялись два нелепых багровых глаза. Рукой и ногой существо придерживало белую лепту с красными поперечными полосами, выгибавшуюся полукругом от шеи до пояса. Странные выступы торчали из головы и из колена. Позднее сходные картины я обнаружил в энциклопедическом справочнике по живописи Арнемленда, составленном одним из крупнейших специалистов в этой области — Чарльзом Маунтфордом.

Автор книги приводит рисунок, сделанный для него го время посещения Оэнпелли. Художник-абориген рассказал Маунтфорду, что изобразил громовержца Мамарагана. Две полосатые ленты, тянущиеся от рук к ногам божества, символизировали молнии, а торчащие из коленей и локтей выступы — каменные топоры, которыми Мамараган расщепляет деревья и убивает людей. Не исключено, что обнаруженный нами рисунок тоже представлял Мамарагана. Странно только, что художник сделал его одноруким и одноногим. Можно, конечно, предположить, что он хотел показать громовержца в профиль и поэтому мы видим только одну руку и ногу. Но это не согласуется с любовью художника к детализации — вспомним «рентгеновское» изображение внутренних органов рыбы.

Все остальные символы наскальных росписей были не столь загадочны. Над женскими фигурами проступал примитивный набросок старинного пистолета. В других местах виднелись мушкеты, сабли, парусные корабли и пароходы с валившими из труб клубами дыма. Трудно сказать, для чего художники изображали все это — для ритуальных или иных целей; не исключено, что им просто хотелось показать соплеменникам, какие чудеса они видели на побережье. От скалы до моря всего пятьдесят миль, так что аборигены частенько должны были наведываться туда.

На меня самое сильное впечатление произвели не причудливые изображения духов и не натуралистические зарисовки животных, а два отпечатка человеческих рук по соседству с пистолетом. Кто-то из приходивших сюда людей вымазал правую ладонь в охре и прижал ее к скале. Другой кроме ладони оставил на стене отпечаток запястья и предплечья. Эти две человеческие руки, запечатленные среди причудливых существ, порожденных фантазией художника, могли быть автографами мастеров. Что хотели они выразить своими картинами? Сможем ли мы когда-нибудь постичь замысел художников?

Вооружившись карманными фонариками, мы стали методично обследовать пещеру. Задача оказалась непростой. Чтобы разглядеть мелкие рисунки под потолком, пришлось карабкаться на стены и сооружать из камней подставки. Но усилия были вознаграждены. В углах мы обнаружили изображения гоан, крокодилов, черепах, кенгуру и грациозно изогнувшихся в прыжке дельфинов. Некоторые помещались в таких недоступных местах, что можно было только диву даваться, как художники умудрились добраться туда. Это представлялось немыслимым даже при овеянной легендами ловкости аборигенов. Не исключено, правда, что здесь когда-то были выступы, со временем обрушившиеся. Можно ли это считать косвенным доказательством древности рисунков? Правомерно предположить и другое: если художники придавали своим творениям особый смысл, они вполне могли соорудить лестницу и даже леса.

Лазая по скале в поисках рисунков, я случайно заглянул в узкую расселину. Там, зажатый между стенами, лежал обесцвеченный человеческий череп. Он вопросительно уставился на меня пустыми глазницами. На дне валялись ребра и кости ног. К стене была прислонена длинная раздвоённая ветка, на которой висела котомка из выцветшей холстины. В ней лежали несколько отполированных камешков, деревянный брусок, наискось заштрихованный охрой, сплетенный из травы треугольник, распавшийся у меня в руках, и маленькая продавленная табакерка с витиеватой эмблемой викторианской эпохи на крышке. Выпустившая ее фирма давно уже перестала существовать. Должно быть, это были пожитки умершего, его самые любимые вещи, оставленные здесь после ритуала похорон.

Травяной треугольник, закрывавший низ живота, служил единственной одеждой, которую носили члены племени какаду. Аляповатая табакерка, безусловно, считалась редким завидным сокровищем. Камешки и раскрашенный брусок были атрибутами священнодействия и поэтому представляли огромную важность для аборигена. Ценнее этих вещей у него ничего не было. Только самым близким людям доводилось их видеть при жизни хозяина. Я завернул их в ветхую холстину и аккуратно положил на прежнее место.

Мы полагали, что из всех животных Нурланджи легче всего будет снимать буйволов. И ошиблись. Буйволов в округе действительно было много, найти их в буше не составляло особого труда, и, будь мы охотниками, застрелить пару зверей было проще простого. Но мы приехали не стрелять, а снимать. Однако, как только мы пытались установить камеру, они галопом уносились прочь. Не знаю, то ли они нас слышали, то ли чуяли запах, но факт остается фактом: буйволы не стремились попасть на экран, оставляя нам на память лишь облако пыли.

Снабдив камеру самым сильным объективом, мы сделали несколько кадров буйволов, валявшихся в болоте в окружении верных египетских цапель. Однако животные находились примерно в полумиле от берега, и качество изображения оставляло желать лучшего. Дело было не только в расстоянии: нагретый воздух сильно дрожал, так что казалось, будто мы видим буйволов сквозь подернутую рябью завесу воды. Снимать их с дальней дистанции в буше мешали деревья и кустарники. Необходимо было подобраться к животным поближе, хотя такое «сближение» не привлекало ни нас, ни буйволов.

К этому времени к нам присоединились три зоолога из Канберры, изучавшие фауну Арнемленда. Один из них, Гарри Фрис, несколько лет назад занимался здесь, в Нурланджи, исследованием полулапчатых гусей. Он хорошо знал местность и повадки буйволов.

— Попробуем вот что, — предложил он. — Как только заметим группу буйволов, Дэвид с Чарльзом возьмут камеру и спрячутся в буше. Мы с Бобом объедем стадо с другой стороны и погоним его к вам. Тут главное — сидеть тихо. Если не совершите какой-нибудь глупости, хорошие кадры вам обеспечены.

План показался замечательным.

На следующий день в пяти милях от лагеря мы заметили буйволов. Такое крупное стадо нам до сих пор не попадалось. Подсчитать число животных не представлялось возможным: они были довольно далеко и с такого расстояния выглядели среди деревьев коричневыми тенями, наплывавшими друг на друга. Прикинув, мы решили, что в стаде голов сто, не меньше.

Слева от нас начиналось болото, справа поднималась цепь холмов с крутыми, каменистыми склонами. Между ними оставался естественный коридор, посреди которого торчало мертвое эвкалиптовое дерево с могучим дуплистым стволом. Гарри подъехал к нему. Мы с Чарльзом выскользнули из машины и спрятались за деревом. Машина тут же двинулась дальше. Буйволы не должны были заметить нашего десанта, во-первых, потому, что дерево находилось довольно далеко, а во-вторых, ветер дул в нашу сторону, так что запах до них не доносился. Пока все шло превосходно.

Природа словно специально поработала над стволом дерева, чтобы превратить его в идеальное убежище: в дупле мог спокойно разместиться человек, а у самого основания оказалась дырочка для обзора. Я забрался в дупло и, приникнув к отверстию, стал наблюдать за происходящим впереди; Чарльз, присев рядом на корточки, расчехлил камеру. Судя по рокоту мотора и громыханию кузова, машина свернула вправо. Буйволы не проявляли никакого беспокойства. Шум машины стих, и буш снова ожил. Из-под куска коры выползла маленькая ящерица и занялась охотой на мух. Промчалась стайка разноцветных вьюрков и, опустившись на соседний куст, зачирикала, не обращая на нас внимания. Мы сидели не шевелясь.