Русская душа и нерусская власть - Миронова Татьяна - Страница 18

Русский человек, осознавший себя на войне, увидевший, кто виноват в войне, — такой русский неустрашим. Он говорит: «Иду вперед, лучше страх не берет». Он усмехается: «Нам все нипочем!». Он смеется в лицо врагу: «Увидим еще, чья возьмет!»

Энергия сражения сквозит в русских поговорках, рожденных в бою: «Мы, русские, — не робкого десятка», «Не говоря худого слова — да ворогу в рожу», «За виски да в тиски, за волоса да под небеса». Нам, русским, хоть на кол — так сокол. Что еще вспомнить из нашей родной премудрости, чтобы закалить русские души святой уверенностью, что просто наше время еще не пришло, виноватого еще не все увидели, потому и война нами пока до конца не осознана. Мы еще застанем чудесное время русской истории. Увидим еще, чья возьмет!

Издавна в России считалось, что русский народ незлопамятен, что он легко прощает своим властителям преступления, чужеземцам — обиды. Это представление о русском характере так въелось во все политические сочинения и дискуссии, что говорить о мстительности или обидчивости русских кажется чем-то наивным. Дескать, Ваня-простак все стерпит, забудет самые изощренные издевательства над собой. Выходит, любому наглецу и агрессору дозволено над ним сколько угодно изгаляться. К примеру, без всякого наказания остались заявления Виктора Ерофеева из его опуса «Энциклопедия русской души»: «Русских надо бить палкой. Русских надо расстреливать. Русских надо размазывать по стене. Иначе они перестанут быть русскими. Русские — позорная нация. Национальная идея русских — никчемность. Русских надо пороть. Русские — самые настоящие паразиты. Нормальное состояние русского — пьяное. Русских скорее объединяют дурные качества — лень, зависть, апатия, опустошенность». Попробовал бы кто выпустить тот же самый текст, где вместо слова русский значилось бы еврей или чечен, армянин или татарин, мир тотчас услышал бы грозный протест оскорбленной нации, не миновал бы и кровавых последствий автор подобной дерзости. Да, впрочем, и не рискнул бы никакой Ерофеев даже икнуть в сторону любого из этих народов. Оскорблять же русских не только смеет, но и делает это с нескрываемым наслаждением.

Почему же русские так безответны? История наша показывает, что мы никогда не были скотски покорным народом, мы терпеливы, но до определенной черты. Только как определить ту черту, когда русские перестают сносить обиды?

Определить предел терпения, за которым неизбежно вздымается волна народного гнева, можно исходя из смыслов русского языка. Само слово гнев укоренилось в родственных словах гнет, угнетение, угнетать. Выходит, гнев — наша естественная реакция на угнетение, ответ на бесконечный гнет. Гнев свойствен русскому человеку, когда его волю подавляют, когда его свободу гнетут, а душу порабощают. Причем гнев — свойство не только отдельной личности. Весь народ может воспылать гневом, если гнет тотальный, бесконечный и беспощадный. Такой народный гнев именуют в истории народным восстанием.

Слово восстание также не случайно оказывается связанным с понятием народного гнева. Ведь гнет разумеет под собой согбенность народа под чужим жестоким ярмом. Сгорбленная, будто сломанная спина — несомненный знак, символ покорности и рабства, потому что покоренный, порабощенный человек, с точки зрения славянина, — это человек подъяремный, ходящий под игом.

Язык наш хранит в себе противоядие от порабощения, от покорности — это исконное, видимое родство слов сгибаться и гибнуть. Малейшая согбенность в осанке человека — уже признак слабости, покорности обстоятельствам, подавления воли, преддверие гибели. Согбенность целого народа, попытка нагнуть русскую шею под чужое ярмо — знак всем нам, кто говорит по-русски, что русским грозит гибель.

Восстание же, по сути — выпрямление народа, выход его из согбенного, гибельного состояния — единственно возможный способ избежать гибели. Таковы законы национальной жизни, подсказанные нам родным языком.

Как последовательны были всегда русские в исполнении этих правил жизни, заложенных нашими предками в языковом наследстве. И как страшен был их гнев в пылу национального восстания! Приведу лишь один факт из истории восстания тамбовских крестьян в 20-х годах прошлого века. Тогда отряд китайцев во главе с картавым комиссаром внезапно нагрянул в село, созвав народ на общий сход. Комиссар стал убеждать мужиков, что новая власть предоставляет им самоуправление, да разве им самим будет лучше, если над ними поставят какого-нибудь чужака, разве не лучше в свой же организуемый Совет избрать своих, лучших, самых уважаемых односельчан. Убедил еврей. Мужики и выбрали с десяток лучших. По приказу комиссара китайцы тут же отвели их к стене церкви и расстреляли. Опешил сход, первыми опамятовались бабы, завопили страшно и с голыми руками кинулись на китайцев. А уж следом вскинулись и мужики, на ходу выламывая дрыны из заборов, замелькали невесть откуда тут же взявшиеся топоры, косы, вилы. Солдат-китайцев порубали на куски, а еврея-комиссара, взвалив на козлы, живьем перепилили двуручной пилой. Так свидетельствуют документы, опубликованные в журнале «Источник». Да, русский народ — добрый, терпеливый, но у его терпения есть грань, за которую лучше никому не переходить. Наше терпение можно назвать даже адским, потому что зачастую муки, переносимые народом, превосходят муки ада. Но за этой гранью русские отказывают обидчику в прощении.

Для того чтобы понять, за какую грань в отношении русских нельзя переступать никому, нужно знать, что исконно означает слово прощение.

Сегодня принято ошибочно считать, что прощение по-русски — забвение обид. Так, в русской христианской традиции принято просить Бога оставить, отпустить грехи (здесь отражен древнееврейский обычай отпускать в пустыню козла — козла отпущения, возложив на него все прегрешения еврейского народа за год — национально чуждое нам представление о том, что можно взвалить свою вину на другого, обвинив его во всех грехах, что натворили сами). Еще чисто по-русски у нас принято молить Господа простить грехи.

Само слово простить восходит к прилагательному простой, то есть прямой, правильный. В русском языке это значение сохранилось в выражении простой путь, значит — прямой, правильный.

В Евангелии сказано: Да будет око твое просто — призыв к тому, чтобы взгляд был прям, без кривизны, правдивый. На Литургии возглашают: Премудрость, прости. Услышим Святаго Евангелия чтение. Что означает: при слушании Премудрости будьте прямы, примите Св. Писание без искажений.

Все эти употребления слова простой возможны, потому что простить исконно означало выпрямить, исправить. Это подсознательно понимает каждый ребенок, который, провинившись, говорит матери: мама, прости, я больше не буду. Когда мы просим прощения у ближнего и взываем — прости, тем самым обещаем исправиться и обязаны исполнить обещание, ведь закон русской жизни — «сказано — сделано».

Русский народ понимал прощение грехов именно как исправление грешника, а прощение обид, как исправление обидчика. В этом, пожалуй, наша национальная особенность в отношении к собственным грехам и к нанесенным нам чужаками обидам. Там, где другие народы, каясь, оставляют свои грехи в стороне от себя или возлагают свои грехи на каких-нибудь козлов отпущения, мы, русские, клятвенно обещаем исправиться. В силу законов родного языка мы имеем также и волевое стремление прощать обиды другим, то есть исправлять их, искореняя зло на земле.

Именно в исконном смысле слова прощать кроется ключ к той самой черте долготерпения русского народа. Мы сначала авансом прощаем обидчика, мы прощаем преступника, при этом подсознательно будучи убежденными, что в результате нашего прощения наш обидчик или преступник должен исправиться, должен восстановить справедливость по отношению к нам, должен загладить обиды и покаяться — делом покаяться в своих преступлениях перед нами.

Но если этого не происходит, если наглый обидчик не желает отступать и наглеет с каждым днем все больше, русские начинают исправлять его сами. Ведь он же непременно, с нашей языковой точки зрения, требует прощения. Если не хочет исправляться сам, его исправим мы и тогда с легким сердцем простим. Окончательно. Как тамбовские крестьяне.