Приваловские миллионы - Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Страница 49

– Ох, чует мое сердечушко, што не к добру ты нагрянул, – причитал Лука, добывая полотенце из сундучка. – Василий-то Назарыч не ждал ведь тебя, даже нисколько не ждал, а ты, на-поди, точно снег на голову…

– Я люблю скоро все делать…

– Хошь бы письмо написал, што ли… Ведь много писал… Я сам носил твои-то письма к барину!

– Раньше писал, а теперь не о чем… Да письмо долго, а я живой ногой долетел. Нет ли у тебя пропустить чего-нибудь? Горло пересохло…

– Да ведь ты дорогой-то, поди, на каждом станке прикладывался? Вон, глаза-то совсем заплыли…

– Был и такой грех, Лука, был грех…

– Знаю, знаю: как приехал в город, сейчас и зарядил? Хе-хе-хе…

Данила Семеныч только бессильно махнул рукой и принялся умываться. Лука долго и безмолвно следил за процессом умыванья, а потом что-то вспомнил и торопливо выбежал из каморки.

– Куда ты потащился? – спрашивал Данила Семеныч, намыливая свои жилистые бронзовые руки.

– Сейчас, сейчас… обожди малость; я живой ногой.

– Ты смотри, не болтай самой-то…

Но Лука не слышал последних слов и на всех парах летел на половину Марьи Степановны. Добежав до комнаты Надежды Васильевны, старик припал к замочной скважине и прошептал:

– Барышня, а барышня… На один секунд…

– Чего тебе, Лука? – отозвалась Надежда Васильевна, показываясь в дверях.

– Матушка, барышня, да тот приехал, эфиоп-то наш… Ей-богу! У меня в каморке сидит…

– Да кто приехал?

– Ах, угодники-бессребреники!.. Да Данила Семеныч приехал… А уж я по его образине вижу, што он не с добром приехал: и черт чертом, страсть глядеть. Пожалуй, как бы Василия-то Назарыча не испужал… Ей-богу! Вот я и забежал к вам… потому…

Надежда Васильевна, не слушая болтовни Луки, торопливо шла уже в переднюю, где и встретилась лицом к лицу с самим Данилой Семенычем, который, очевидно, уже успел пропустить с приезда и теперь улыбался широчайшей, довольной улыбкой, причем его калмыцкие глаза совсем исчезали, превращаясь в узкие щели.

– Ах, старый хрен, успел уж набрехать по всему дому, – проговорил он, косясь на Луку. – Здравствуйте, барышня… Хорошеете, сударыня, да цветете.

Данила Семеныч поцеловал руку, которую ему протянула Надежда Васильевна, и прибавил самым невинным тоном:

– А вот я и приехал… Да.

– Да с чем приехали-то, Данила Семеныч?

– А так… делать больше нечего на приисках, ну я и махнул.

– Как нечего делать?

– Да так…

Данила Семеныч сделал выразительный жест рукой и опять засмеялся.

– Дрянь дело, Надежда Васильевна… За папенькой вашим приехал.

– Вы одну минуту подождите здесь, – проговорила Надежда Васильевна, оставляя гостя в зале. – Я сейчас проведаю папу, он, кажется, не совсем здоров…

Василий Назарыч сидел в своем кресле и просматривал последний номер газеты. Подняв глаза, он улыбнулся дочери и протянул ей руку.

– Я думала, что у тебя сидит доктор, – солгала Надежда Васильевна, не зная, как ей приступить к делу.

– Доктор заезжает вечером, а теперь полдень…

– Ну, а что твоя нога, папа?

– К весне доктор обещает ее починить, голубчик. Только ведь смерть моя сидеть здесь без всякого дела…

– А ты не ждешь сюда Данилы Семеныча?

– Нет, а что?

– Я так спросила… Я из своей комнаты видела, точно он проехал к нам.

– Не может быть!..

– Мне показалось… Может быть, я ошибаюсь.

Старик тревожным взглядом посмотрел на дочь и потер свое больное колено. В это время из залы донесся хриплый смех Данилы Семеныча, и побледневший как полотно Бахарев проговорил:

– Да ведь он здесь, Надя… Это он хохочет?!.

– Да, он, папа… Мне можно побыть здесь, пока он будет у тебя?..

– Нет, голубка… после… вечером. Пошли его сюда.

Надежда Васильевна поцеловала отца в лоб и молча вышла из кабинета. Данила Семеныч, покачиваясь на своих кривых ногах, ввалился в кабинет.

– Ох, быть беде, барышня… – шептал Лука, провожая Надежду Васильевну. – Уж я верно вам говорю…

– Ты сиди пока здесь и слушай, – просила девушка, – я боюсь, чтобы с папой не сделалось дурно… Понял? Чуть что, сейчас же скажи мне.

– Будьте спокойны: в один секунд… Чуть ежели что – я живой ногой… А Данила неспроста приехал, я уж по его косым глазам вижу… Ей-богу!.. Ох-хо-хо!..

III

Только что Надежда Васильевна пришла в свою комнату, как почти сейчас же за нею прибежала Верочка, вся перепуганная и бледная. Она едва могла проговорить:

– Папа кричит так страшно… Надя, голубчик, беги скорее, ради бога, скорее!.. У них что-то произошло… Лука плачет… Господи, да что же это такое?!

Верочка тихо заплакала, закрыв лицо руками.

Когда Надежда Васильевна проходила по столовой, до нее донеслись чьи-то отчаянные крики: она не узнала голоса отца и бегом бросилась к кабинету. Отворив двери, Надежда Васильевна увидела такую картину: Данила Семеныч стоял в углу, весь красный, с крупными каплями пота на лбу, а Василий Назарыч, не помня себя от ярости, бросался из угла в угол, как раненый зверь. Он был страшен в эту минуту и с пеной у рта, сжав кулаки, несколько раз подступал к самому носу Данилы Семеныча. Взрыв бешенства парализовал боль в ноге, и старик с помутившимися глазами рвал остатки седых волос на своей голове.

– Ты меня зарезал… Понимаешь: за-ре-зал… – неистово выкрикивал Василий Назарыч каким-то диким, страшным голосом. – На старости лет пустил по миру всю семью!.. Все погубил!!. всех!!.

– Бог милостив, Василий Назарыч… – осмелился заметить Данила Семеныч, когда Надежда Васильевна показалась на пороге. – Поправимся…

– Поправимся?!. Нет, я тебя сначала убью… жилы из тебя вытяну!!. Одно только лето не приехал на прииски, и все пошло кверху дном. А теперь последние деньги захватил Работкин и скрылся… Боже мой!!. Завтра же еду и всех вас переберу… Ничего не делали, пьянствовали, безобразничали!!. На кого же мне положиться?!.

Надежда Васильевна показала глазами Даниле Семенычу на дверь, и тот выполз из кабинета Наступило тяжелое молчание, показавшееся отцу и дочери вечностью. Девушка села на диван и ждала, пока отец, бегая по кабинету, продолжал неистовствовать, порываясь к двери, точно он хотел догнать Данилу Семеныча. Из бессвязного потока проклятий Надежда Васильевна узнала пока то, что последние деньги, какие были посланы Бахаревым на прииски, украдены бежавшим кассиром Работкиным. Она молчала, давая отцу полную волю излить свое бешенство; в такие минуты подступаться к нему – значило подливать масла в огонь. Эта сцена продолжалась с полчаса, пока наконец Василий Назарыч с глухими рыданиями не бросился в свое кресло. Гроза была на исходе, и Надежда Васильевна проговорила.

– Папа, зачем же ты так волнуешься? Ведь этим дела не поправить… Нужно успокоиться, а потом и обсудить все обстоятельства.

– У нас теперь одни обстоятельства: мы – нищие!! – закричал старик, опять вскакивая с своего кресла.

Но пароксизм бешенства заметно проходил. Слезы мешались с проклятиями и стонами, пока не перешли в то тяжелое, полусознательное состояние, когда человек начинает грезить наяву.

– Я один, один… – стонал Василий Назарыч, закидывая голову на спинку кресла. – Не на кого положиться… Ох, хоть бы умереть скорее!.. Нищета, позор… О, боже мой!!!

IV

Данила Семенович Шелехов был крещеный киргиз, купленный еще дедом Сергея Привалова в одну из жестоких степных голодовок. Обезумевшие от голода родители с большим удовольствием продали шустрого ребенка за мешок муки и пару плохих сапогов. Степняк-киргизенок, как пойманный зверек, был завезен сначала в Шатровские заводы, а потом попал в Узел. В первое время он совсем затерялся в толпе многочисленной дворни и несколько лет прислуживал магнату-заводчику в качестве казачка. Уже подростком, когда старик Гуляев открыл свои прииски в Сибири, Шелехов попал к нему и там вышел на свою настоящую дорогу. Впоследствии он работал вместе с Бахаревым, который заведовал гуляевскими приисками, и вместе с ним перешел к Александру Привалову.