Жизнь после жизни - Аткинсон Кейт - Страница 16

Со словами «здесь ливер» Фред вручил миссис Гловер завернутый в белую бумагу пакет, а затем выложил на деревянную сушильную доску длинную мягкую тушку зайца.

– Пятеро суток висел, чтобы кровь вытекла, миссис Гловер. Красавец.

И даже миссис Гловер, не склонная к похвалам, признала отменное качество дичи: открыв жестяную коробку из-под кекса, она позволила Фреду выбрать в глубине самый большой кругляш овсяного печенья с изюмом.

Положив телячий язык под гнет, миссис Гловер сразу принялась освежевывать зайца – зрелище удручающее и гипнотическое одновременно, и, лишь когда с бедного создания была снята шкурка, все заметили отсутствие Тедди.

– Сходи-ка за ним, – приказала Урсуле миссис Гловер. – А потом дам вам по стакану молока с печенюшкой, хотя, Бог свидетель, вы этого не заслужили.

Тедди любил играть в прятки; когда он не откликнулся на зов, Урсула стала обыскивать его излюбленные укромные уголки: за шторами в гостиной, под обеденным столом, но все напрасно. Тогда она побежала наверх, где располагались спальни.

Следом за ней вверх по ступеням полетело настойчивое эхо дверного звонка. Добежав до лестничной площадки, она увидела, что в прихожей возникла Сильви, которая впустила в дом доктора Феллоуза. Урсула предположила, что мать все же появилась там не по волшебству, а спустилась по черной лестнице. Доктор Феллоуз и Сильви тревожно зашептались – вероятно, насчет Бриджет, но слов Урсула не разобрала.

У Сильви в комнате (никто уже не вспоминал, что прежде она служила обоим родителям) было пусто. У Мориса (слишком жирно иметь такую просторную комнату человеку, полжизни проводящему в школе-пансионе) тоже. И в гостевой спальне, и во второй гостевой спальне, и в крошечной задней спаленке самого Тедди, почти полностью занятой игрушечной железной дорогой, его не было. В ванной комнате, в бельевом шкафу – никого. Под кроватями, в платяных шкафах тоже; не было его и под большим пуховым одеялом Сильви, где Тедди – это был его коронный трюк – замирал неподвижно, как покойник.

– Тедди, внизу на столе пирог, – объявила она пустым комнатам.

Обещание пирога (правдивое или ложное) обычно выманивало Тедди из любого укрытия.

Урсула побрела по темной, узкой деревянной лестнице в мансарду; на первых же ступенях ее кольнул безотчетный страх. Она не понимала, откуда он взялся и почему.

– Тедди! Тедди, где ты? – Урсула хотела закричать, но могла говорить только шепотом.

Не оказалось его ни в их с Памелой комнатке, ни в бывшей комнате миссис Гловер. Ни в чулане, что некогда служил детской, а теперь принял на хранение сундуки и коробки с игрушками и старой одеждой. Необследованной оставалась лишь каморка Бриджет.

Дверь была приоткрыта, и Урсула, едва шевеля ногами, подошла к порогу. Что-то страшное ожидало за этой дверью. Урсула не хотела этого видеть, но понимала, что придется.

– Тедди! – При виде брата она испытала большое облегчение.

Тедди сидел на кровати подле Бриджет со своим новым самолетом на коленке.

– Я тебя обыскалась, – сказала Урсула.

Лежавшая на полу Трикси при виде Урсулы с готовностью вскочила.

– А я хотел Бриджет развеселить, – сказал Тедди, поглаживая самолетик.

Тедди твердо верил в целительную силу игрушечных поездов и самолетов. (Когда вырастет, он, по собственному заверению, собирался стать летчиком.)

– Бриджет вроде бы спит, а глаза открыты, – сказал он.

И в самом деле. Широко распахнуты и слепо устремлены в потолок. Эти пугающие глаза подернулись водянистой голубой пленкой, а кожа приобрела странный, сиреневатый оттенок. «Кобальтовый фиолетовый» – так назывался похожий цвет в наборе акварельных красок Урсулы. Изо рта Бриджет торчал кончик языка, и на мгновение Урсула вспомнила, как миссис Гловер только что засовывала телячий язык под пресс.

Урсула никогда прежде не видела покойников, но сейчас даже не усомнилась, что Бриджет мертва.

– Слезь с кровати, Тедди, – осторожно выговорила она, словно боясь спугнуть дикого зверька.

Ее затрясло. Не только потому, что Бриджет умерла, хотя это само по себе было ужасно, но еще и оттого, что кругом витала какая-то страшная опасность. Голые стены, тонкое жаккардовое покрывало на железном остове кровати, щетка и гребень с эмалевыми ручками на туалетном столике, лоскутный коврик на полу – вся обстановка вдруг стала неузнаваемой и глубоко враждебной. По лестнице поднимались Сильви и доктор Феллоуз. Голос Сильви звучал тревожно, голос доктора Феллоуза – скорее безразлично.

На пороге Сильви ахнула:

– Боже праведный! – Она увидела, что рядом с Бриджет находятся дети.

Схватив под мышку Тедди, который еще не успел слезть с кровати, она потащила Урсулу в коридор; от этой суматохи Трикси завиляла хвостом и с готовностью понеслась за ними.

– Иди к себе в комнату, – сказала Сильви дочери. – Нет, ступай к Тедди. Нет, ко мне в спальню. Иди же!

В ее голосе зазвучало неистовство, словно это была вовсе не та Сильви, которую они знали. Бегом вернувшись в комнату Бриджет, она решительно захлопнула за собой дверь.

Теперь до их слуха доносилось только перешептывание Сильви с доктором Феллоузом; в конце концов Урсула сказала: «Пошли» – и взяла Тедди за руку. Он безропотно позволил увести себя вниз, в мамину спальню.

– Ты пирог обещала, – напомнил он.

– У Тедди кожа того же цвета, что у Бриджет, – говорила Сильви.

От ужаса у нее подвело живот. Увиденное не оставляло сомнений. Что до Урсулы – та оставалась просто бледной, хотя у нее потемнели веки, а кожа приобрела странный, нездоровый блеск.

– Гелиотропный цианоз, – определил доктор Феллоуз, измеряя пульс Тедди. – Видите, на щеках появилась красно-бурая сыпь. К сожалению, это наиболее тяжелая форма.

– Прекратите, умоляю, прекратите, – зашипела на него Сильви. – Избавьте меня от ваших лекций. Я вам не студентка, я их мать!

Как же сильно она сейчас ненавидела доктора Феллоуза. Бриджет лежала наверху, еще теплая, но уже недвижимая, как надгробная плита.

– Это вирус, – беспощадно продолжал доктор. – Вчера ваша горничная поехала в Лондон и там затесалась в толпу – простейший способ подхватить инфекцию. Заболевание распространяется мгновенно.

– Только не на этого. – Сильви неистово сжимала ручонку Тедди. – Только не на моего ребенка. Не на моих детей, – исправила она сама себя, потянувшись к Урсуле, чтобы положить ладонь на ее горящий лоб.

В дверях замаячила Памела; Сильви прогнала ее резким окриком. Памела заплакала, но Сильви было не до слез. Она оставалась один на один со смертью.

– Должен же быть какой-то выход, – обратилась она к доктору Феллоузу. – Что мне теперь делать?

– Молиться.

– Молиться?

Сильви не верила в Бога. Библейское божество представлялось ей несуразным и мстительным (Тиффин и все прочее), не более реальным, чем Зевс или великий бог дикой природы Пан. Следуя традиции, она по воскресеньям ходила в церковь, но свои еретические мысли держала в тайне от Хью. А куда денешься – и так далее. Однако же сейчас она молилась, истово, хотя и без веры, подозревая, что разницы не будет.

Когда у Тедди из ноздрей показалась сукровичная пена, похожая на «кукушкины слюнки», Сильви вскрикнула, как раненый зверь. За дверью подслушивали миссис Гловер и Памела: в этот редкий миг единения они держались за руки. Сильви выхватила Тедди из кроватки, прижала к груди и завыла.

Боже милостивый, подумал доктор Феллоуз, приличная женщина, а голосит, как дикарка.

Дети вспотели, запутавшись в льняных простынях Сильви. Тедди раскинулся поперек подушек. Урсула хотела его обнять, но брат весь горел, и она довольствовалась тем, что взяла его за щиколотку, словно боялась, как бы он не сбежал. Легкие Урсулы наполнились чем-то вязким: она вообразила, что это заварной крем – густой, желтый, приторный.

К ночи Тедди не стало. Урсула поняла это в один миг, нутряным чутьем. Она услышала единственный сдавленный стон матери, а потом кто-то поднял Тедди с кровати; хотя ее брат был еще маленьким, Урсуле показалось, что от нее убрали нечто очень тяжелое, и она осталась в постели одна. До ее слуха доносились сдавленные рыдания Сильви, такие страшные, словно ей отрубили руку или ногу.