Земля в цвету - Сафонов Вадим - Страница 40

Урожай «экзаменуемых» был неплох. Хуже обстояло дело с устойчивостью против головни и ржавчины. Один из четырех гибридов — «1165» — пришлось даже вообще забраковать.

А в то время как гибриды экзаменовались на делянках, разрешалась еще одна — и тоже небывалая — задача. Тысяча зерен самого «быстрого» из четырех — «1163» — не попали в грунт: их посеяли в тысячу вазонов, по одному зернышку в каждый. В долгие весенние дни ростки затеняли на несколько часов, чтобы задержать световую стадию. И тогда они начали куститься. Целый лес стеблей пошел с одного корня. Каждый куст пшеницы напоминал крошечную рощицу — пшеница росла так, как растет тропический баньян, индийская священная смоковница.

Когда тысячу «рощ» пересадили в гряды на расстоянии полуметра друг от друга, высокие стебли (их было до 50 на некоторых кустах) выкинули колосья. Зерно собрали в июле. Тысяча семян — 25 граммов превратились в 25 килограммов. Это был урожай сам-тысяча!

Еще один посев, еще один пшеничный век — и в руках Лысенко к осени 1935 года оказалось 130 килограммов зерна нового сорта. Прошел год с небольшим с июля 1934 года, когда с восьми отобранных растений, впервые получивших номер «1163», собрали первые 15 граммов семян — 600 зерен.

Теперь стоило оглянуться.

За два года и десять месяцев был выведен и проверен новый сорт и так размножен, что зерно его можно было ссыпать в закрома. За это время сменилось десять поколений яровых пшениц — десять лет, сжатые в два с половиной.

После «лютесценс 1163» был выведен новый сорт — «одесская 13». Как и следовало ожидать, он по своим качествам превосходил первенца: дорога через землю Неведомого была проложена.

Лысенко особенно гордился тем, что ни на одно промежуточное гибридное поколение не потребовалось больше двух квадратных метров тепличной площади: он шел прямо, а не блуждал.

Когда пришла пора размножать сорта, сам-тысяча показалась ему недостаточной. Он добился сам-полторы тысячи.

Потом был создай яровой ячмень «одесский 14» и озимые пшеницы; из них «одесская 3» была одновременно морозостойкой, засухоустойчивой и урожайнее стандартных сортов.

Человек полновластно распоряжался тайной рождения.

ПОБЕЖДЕННАЯ СТАРОСТЬ

Никакой самый спесивый род феодальных баронов или владетельных князей, чьи пышные родословные заполняют геральдические книги, не может похвастать такой историей, какая выпала на долю картофельного клубня.

Правда, известность картофельного рода не такая уж древняя. Ей каких-нибудь четыреста лет. Тут уж этому роду не потягаться с теми, чьих предков посвятил в рыцари Фридрих Рыжая Борода или Пипин Короткий. Но молодость своей славы он с лихвой окупил удивительными подвигами на всех полях земного шара.

Картофельный род появился на всемирной арене в XVI столетии, в ту пору, когда испанские завоеватели-конквистадоры заливали кровью «страну инков» Перу. Там, на плоскогорьях Кордильеров, европейские пришельцы, жадно рыская за золотом, услыхали о неведомом растении паппа.

Через несколько десятков лет странный рисунок в красках, переплыв Атлантический океан, изумил в Европе ученых составителей травников.

Еще годы прошли в охоте за картофельными клубнями. Адмиралы и пираты участвовали в ней. Долгое время добыча ускользала. Она казалась неуловимой. Корабельщики плыли с бататом, воображая, что везут картофель. Вальтер Ралей, авантюрист, корсар и флотоводец «старой веселой Англии», привез во времена Шекспира и королевы Елизаветы виргинский опенаук; он посадил его в Ирландии, думая, что сажает картофель.

Наконец две картофелины совершили со множеством приключений путешествие по городам Европы. Но даже когда питомицы перуанцев принесли уже потомство в Старом Свете, их не сразу решились испечь или сварить. Духовенство проклинало «чортовы яблоки». Этот бугристый земляной плод привлекал и отпугивал. Больше всего, казалось, клубни напоминали трюфели, и по имени трюфелей — «тартуфель» — их стали звать «картуфелями».

Настал XVIII век. На пустыре под Парижем разводил картофель ученый-энтузиаст Пармантье. Он поднес Людовику XVI букетик из бело-желтых цветов, и толстый король приколол их к своему камзолу. Крепкая стража караулила пустырь. Ночью она уходила. Это была невинная хитрость ученого. Он прокрадывался тогда под покровом тьмы к своему пустырю. Там он смутно различал фигуры крестьян, которые с мешками за спиной, испуганно озираясь, опустошали беззащитные грядки. Пармантье, таясь и ликуя, следил за тем, как его бесценные клубни переходили в крестьянские торбы. Он захлопал бы в ладоши, если бы не боялся спугнуть грабителей. Он восхищался успехом своей выдумки — этой живой иллюстрацией к изречению: запретный плод сладок.

Скоро целые картофельные поля раскинулись в Эльзасе, в Ирландии. Картофель начал распространяться по Европе. Паппа кормила уже многие тысячи людей. Но временами возникал картофельный мор. «Пожиратель растений» — фитофтора — грибок, невидимый и беспощадный — истреблял поле за полем. Страшная гостья — голодная смерть — являлась в селения. Тогда наживались владельцы всех мучных запасов, хозяева земли и страны — торговцы, дворяне, лендлорды. Временами народ, доведенный до отчаяния, восставал. Наемные солдаты усмиряли бунтовщиков. И кровь, которой было пролито так много в истории картофельного рода, лилась снова.

А на востоке Европы, в императорской России, крепостной народ сгоняли силой на картофельные огороды. Плетью и палками заставляли крестьян сажать диковинное растение и есть неслыханную пищу, выращенную в земле. Вспыхивали «картофельные бунты». Их жестоко подавляли. И на Руси перуанская паппа оставляла за собой кровавый след…

Миновали десятилетия. Свое дело на полях (каковы бы ни были правители в тех странах, где он рос) картофель делал честно.

Достоинства его были очевидны. Скоро уже не стало нужды ни приманками, ни силком насаждать его: картофель повсюду сажали охотно.

Он кормит теперь сотни миллионов людей. Он завоевал, можно сказать, весь мир и стал почти так же необходим, как хлеб. Мы готовим из картошки полсотни блюд, едим ее утром, в обед и вечером, с селедкой и с киселем и с трудом представляем себе, что какие-нибудь два века назад наши предки не знали никакой картошки и что ее не было ни в списке блюд на пиршествах Лукулла, ни — тысячу шестьсот лет спустя — на трапезах Гаргантюа. Тысячи ученых, десятки специальных картофельных институтов изучили как будто бы все, что можно знать об этой живой наследнице погибшей и таинственной страны инков.

А между тем и сейчас, как в самые первые времена появления на мировой арене картофельного рода, непонятные капризы картофеля сбивают с толку ботаников, огородников и агрономов.

Что за странные вещи происходят с этой южноамериканской уроженкой… именно на юге! Во всей широкой степной полосе она словно ни за что не хочет селиться. Ни в Аризоне, ни в Провансе, ни на берегах Тибра, ни у нас на Украине, в Крыму, в Нижнем Поволжье, в Азербайджане, не говоря уже о Средней Азии.

Под Москвой собрать несколько десятков тонн картофеля с гектара — дело обычное. Даже за Полярным кругом, в Хибинах, не редкость тридцатитонные урожаи. А тут, на тучной степной земле, под благодатным небом еле «наскребывали» 4–5 тонн. И как мало походили на картофелины те крошечные орешки, что выкапывали на своих огородах южане!

Всего непонятнее и хуже всего было то, что картофель быстро вырождался. Уже первое поколение клубней, выросших на юге, мельчало. А через три-четыре поколения все жизненные силы у картофеля иссякали. И под каждым кустом находили по полфунта, а то и всего по четверти фунта жалких орешков.

Целые поезда приходилось снимать с перевозок угля, машин, фабричных товаров, чтобы везти на юг семенной картофель. На крымских базарах он был в одной цене с фруктами. Ежегодно десятки тысяч тонн прекрасных, туго набитых крахмалом клубней переезжали с севера на юг. Они были обречены: они хирели, превращались в жалких и дряхлых карликов. Казалось, смертоносное начало таилось в этой степной земле, и оно высасывало все соки из гигантской картофельной армии, которую слал и слал север.