Дживс и феодальная верность; Тетки – не джентльмены; Посоветуйтесь с Дживсом! - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Страница 15

– Тонко задумано, – похвалил я ее. – Да, по-моему, вы на правильном пути. Анатоль уже подавал вам свои Rognons aux montagnes[28]?

– Да, и Selle d’agneau aux laitues a la Grecque[29] тоже.

– Ну, тогда, я считаю, дело сделано. Осталось только отпраздновать. Одно меня смущает: Флоренс сказала, что мадам Морхед – одна из наших самых дорогостоящих работниц пера и надо забросать ее кошельками с золотом, прежде чем она согласится поставить свою подпись над пунктирной линией. Это верно?

– Совершенно.

– Но тогда, черт подери, – по обыкновению, поставил я вопрос ребром, – как вам удалось добыть на это у дяди Тома драгоценный металл? Он что, не платил в этом году подоходный налог?

– Как бы не так. Я думаю, даже в Лондоне были слышны его стенания по этому поводу. Бедняжка, как он страдает, когда приходится платить!

Это правда. Дядя Том, хоть денег у него куры не клюют – пока не отошел от дел, он был одним из князей рынка, которые везут с Востока золото мешками, – тем не менее испытывает глубокое отвращение к тому, чтобы псы из налогового управления совали лапу к нему в карман и выгребали свою долю. Расставаясь со своими кровными, он потом неделями отсиживается где-нибудь в углу, обхватив голову руками и бормоча про разорение и бедственные плоды социалистического законодательства: «Что с нами со всеми будет, если и дальше так пойдет?»

– Да, он мучается, как душа грешника в аду, – подтвердил я. – И однако же, несмотря на это, вы обобрали его на изрядную сумму. Как вам это удалось? Из того, что вы вчера говорили мне по телефону, у меня сложилось впечатление, что он сейчас менее всего склонен к тратам. Мне представилось, что человек прижал уши и ничего слышать не желает, как Валаамова ослица.

– Ну ты-то что знаешь про Валаамову ослицу!

– Я? Да я знаю Валаамову ослицу как свои пять пальцев. Вы забыли, что я, еще учась у преподобного Обри Апджона в начальной школе, один раз получил приз за лучшее знание Библии?

– Списал, конечно.

– Ничего подобного. Совершенно честно. Но вернемся назад. Как вы исхитрились уговорить дядю Тома раскошелиться? У вас на это, я думаю, ушло целое ведро дамских уловок?

Мне бы не хотелось неуважительно говорить про любимую тетушку, утверждая, будто она хихикнула в ответ, но то, что я от нее услышал, сильно смахивало на хихиканье, тут двух мнений быть не может.

– Да вот, исхитрилась.

– Но как?

– А ты чего суешь нос, куда тебя не просят? Исхитрилась, и все.

– Понял, – кивнул я и оставил эту тему. Мне показалось, что тетя Далия не хочет разглашать информацию. – А как продвигаются переговоры с Троттером?

Но и тут я, по-видимому, коснулся обнаженного нерва. Тетя перестала хихикать, и лицо ее, обычно, как я уже говорил, покрытое здоровым румянцем, положительно побагровело.

– Лопни его потроха! – произнесла она с таким напором, от которого в прежние годы ее соратники по «Куорну» и «Пайчли» подскакивали в седлах. – Не знаю, что с ним такое, с чертовым сыном. Уже умял девять обедов и восемь ужинов, созданных Анатолем, но от разговора по существу уклоняется. Не говорит ни да, ни нет.

– Есть такая песня: «Ни да, ни нет она мне не ответила», – я часто пою ее в ванной. Мотив такой…

Я затянул было песню высоким приятным баритоном, но вынужден был умолкнуть, получив от тети Далии Агатой Кристи по голове. Старая родственница целила от бедра, как герой ковбойского фильма.

– Не испытывай уж слишком мое терпение, миленький Берти, – ласково сказала она и погрузилась в задумчивость.

– А знаешь, в чем, по-моему, тут корень зла, – проговорила она, когда очнулась. – В мамаше Троттер. Это от нее исходит идея несотрудничества. Почему-то она не желает, чтобы сделка между нами состоялась, и не велит ему вести переговоры. Это единственное объяснение, которое приходит в голову. Тогда у Агаты он разговаривал так, как будто дело стало только за тем, чтобы договориться об условиях. А теперь юлит и увиливает, словно сверху наложили запрет. Когда ты угощал их ужином, как тебе показалось? Он у нее под каблуком?

– Еще как под каблуком! Плакал от восторга, если она ему улыбалась, и дрожал от страха, стоило ей нахмурить брови. Но почему она может быть против покупки «Будуара»?

– Не спрашивай. Совершеннейшая загадка.

– Вы не могли ее тут чем-нибудь разозлить?

– Нет, конечно. Я все время сама любезность.

– И однако же вот.

– Именно что вот, гори все огнем.

Я глубоко вздохнул, выражая сочувствие. У меня нежное сердце, оно болезненно сжимается при виде чужого горя, и теперь от горя доброй старушенции из-за преследующей ее неудачи оно так сжалось, словно на него высыпали груду кирпичей.

– Грустно, – пробормотал я. – А казалось, улыбается надежда на лучшее.

– Да, так казалось, – подтвердила тетя Далия. – Я была убеждена, что знаменитая Морхед и ее роман с продолжениями сделают свое дело.

– Может быть, конечно, он просто обдумывает.

– Может быть.

– Пока человек обдумывает, он, естественно, не говорит ни да, ни нет.

– И увиливает?

– Может и увиливать. А что же еще ему остается?

Мы бы еще долго так рассуждали, подвергая увиливание Троттера все более глубокому анализу, но в это время открылась дверь и в комнату заглянуло озабоченное лицо, обезображенное по сторонам короткими бачками, а в центре – очками в черепаховой оправе.

– Послушайте, – сказало лицо, страдальчески искривившись, – вы не видели Флоренс?

Тетя Далия ответила, что с обеда не имела такого удовольствия.

– Я думал, может быть, она с вами.

– Нет, она не со мной.

– А-а, – произнесло лицо, демонстрируя целую гамму чувств, и попятилось.

– Эй! – успела окликнуть его тетя Далия, когда оно уже почти совсем скрылось. Она встала, подошла к столу и взяла с него коричневый конверт. – Для нее только что пришла вот эта телеграмма. Отдайте, когда увидите ее. И раз уж вы здесь, познакомьтесь, это мой племянник Берти Вустер, краса и гордость Пиккадилли.

Я, конечно, не ожидал, что узнав, кто я, он пустится танцевать по комнате на пуантах. Он и не пустился. Он задержал на мне укоризненный взгляд, более или менее такой же, каким таракан смотрит на кухарку, которая посыпает его порошком от насекомых.

– У меня была переписка с мистером Вустером, – холодно произнес он. – Мы также говорили с ним по телефону.

И удалился, до последнего мгновения не спустив с меня укоризненного взгляда. Можно было убедиться, что Горринджи не из забывчивых.

– Это был Перси, – пояснила тетя Далия.

Я ответил, что догадался.

– Ты заметил, какое у него было выражение лица, когда он произнес имя Флоренс? Ну просто умирающий гусь под дождем.

– А вы заметили, – со своей стороны осведомился я, – какое у него было выражение лица, когда вы произнесли имя Берти Вустер? Ну просто человек нашел дохлую мышь в кружке с пивом. Не особенно любезный господин. Не в моем вкусе.

– Еще бы. По-моему, на такого типа даже родная мать не могла бы смотреть без отвращения. А вот у мамаши Троттер, представь себе, он любимчик. Она в нем души не чает. Обожает его так же страстно, как ненавидит миссис Бленкинсоп, жену советника Бленкинсопа. Во время вашего совместного ужина она упоминала миссис Бленкинсоп?

– Несколько раз. А кто это?

– Ее соперница в борьбе за место королевы ливерпульского света.

– Неужели и в Ливерпуле борются за первенство в свете?

– Еще как. Троттер и Бленкинсоп идут, я слышала, ноздря в ноздрю. То одна вырывается на полноса вперед, то другая. Борьба не на жизнь, а на смерть, как раньше в Нью-Йорке боролись за превосходство четыреста богатейших семейств. Но зачем я тебе это рассказываю? Твое место сейчас в саду на закате, поймай Перси и взбодри его неприличными анекдотами. У тебя, надеюсь, имеются в запасе неприличные анекдоты?

– Да, пожалуй.