Время перемен - Аренев Владимир - Страница 32

— Так что же мы сделаем с ними?

— Казним! — заревела толпа.

Вернее, не совсем так. Сперва закричали «подставленные» Левачей, а уж потом крик подхватили остальные. Причем наверняка половина из них даже не совсем ясно понимала, что происходит и что они кричат.

— Только не это, — пробормотал Желтоклыкий. — Ох, только бы не это! Мне лично глубоко плевать на тех, кого они собираются казнить, но потом… Хоть вы, мальчики, понимаете, что будет потом?

— Потом Левачей станет намного больше, — мрачно сказал Ллурм. — Те, кто сейчас кричит «казним», тем самым превращаются в соучастников. Теперь они все будут завязаны один на другом. Сообщники — сообща пролившие кровь. А? Как думаешь, Клеточник?

Но, оглянувшись, Ллурм увидел, что Рокха рядом с ними нет. Рокх уже пробирался через толпу к храмовым ступеням.

Толпа смердела страхом и жаждой крови — и сверкала клыками, едва сдерживая в горле глухой рык. Но Клеточника это не пугало, толпа сейчас не имела значения. Важен был лишь тот, кто стоял на ступенях.

Несколько неприметных кхаргов заступили Рокху дорогу — и тотчас, скорчившись, навалились на стоявших рядом, и не падали только потому, что некуда было упасть. Клеточник походя хлестнул одного из них по морде хвостом и вынырнул из водоворота тел к краю свободного пространства. Мысленно поблагодарил за уроки рукопашного боя наставника по имени Молния

— и шагнул на ступени.

Приближающихся сзади учуял заранее, по напряженному сопению и резкому запаху угрозы. Развернулся — телом и сознанием — и провалился.

Наружу, утробно рыча, выполз другой, тот, кого Рокх считал давным-давно похороненным в далеком котловане.

…Этот другой плечом отодвигает в сторону Клеточника и в щепы разносит клетку здравого смысла, столь долго возводимую воспитателем, наставниками, надзирателем, самим Рокхом. Клетки больше нет. И нет Левачей с Правачами — есть противники, будущие жертвы.

Ну-ка, какова на вкус ваша кровь, как пахнут ваши кишки? Пр-ровер-рим?! А как же!

…отвратительный, тошнотворный запах. И на губах — запекшийся вкус чужой смерти да собственного зверства.

Рокх медленно поднимается с четырех лап на две (на четырех — удобнее разить врага, особенно когда тот стоит на ногах и подставляет под удар брюхо). Толпа молчит. И молчит длинноклыкий оратор-Левач: с разорванным горлом не очень-то поорешь.

Сколько времени продолжалась безумная пляска на ступенях? Когда успела докатиться до самой верхушки их, где арка храмовая, где застыли в немом удивлении, не зная, радоваться или ужасаться, плененные храмовники и горстка не успевших ввязаться в резню кхаргов-Левачей; когда Рокх успел сказать то, что успел? Откуда он вообще помнит, что говорил?

Но ведь помнит.

/— Кто ты такой?! — возопил оратор.

И Клеточник, стряхнув с себя очередную порцию Левачей (и — на миг — другого), гордо ответил:

— Я воспитанник Голоса Господнего.

А потом опустился на четыре лапы, поскольку так сподручнее убивать./ Теперь…

«Теперь — конец, — отстраненно подумал Рокх. — Вряд ли Голосу нужен такой воспитанник. Он откажется от меня. Отрекется. Выгонит. Или вообще отдаст на откуп толпе. И будет…»

— Что здесь происходит? — тихий, спокойный голос. Рокх посмотрел: да, это явился господин Миссинец, и не один, а с градоправителем. Как раз вовремя успели, чтобы навести порядок да наказать…

— Почему, о достойные жители Гунархтора, спрашиваю я, мой воспитанник один рисковал своей жизнью, спасая храмовников, кхаргов Господних, в то время как вы…

Клеточник от неожиданности поперхнулся очередным глотком воздуха — что еще оставалось?!..

— …А что ж ты удивляешься, — говорил тем же вечером Голос Господен, яростно сверкая своим единственным глазом. Спокойствие, проявленное пророком у храма, вероятно, там и осталось — подношением Одноокому. — То, что ты сегодня совершил, конечно, создает кое-какие трудности. Но и выиграли мы немало.

Он отделился от тнилра, зашагал по комнате.

— Правда, твой поступок многое меняет в моих планах. И… вот еще что — с тобой ведь это впервые, так?

Рокх сразу понял, о чем речь, и просто кивнул.

— Я так и думал, — блестит глаз. — И хвала Господу! В противном случае….

Господин Миссинец замолкает и снова в клочья рвет грудью застоявшийся воздух. Тянется к окну, рывком распахивает ставни, впуская в комнату ветерок и заставляя вздрогнуть огоньки свечей.

Рокх тоже вздрагивает. Потому что впервые начинает догадываться о природе тех причин, которые иногда делали господина Миссинца занятым, — как в тот первый день, когда Клеточник и его одновылупленики прибыли в этот холм. Занятия у пророка всегда появлялись неожиданно, порой он выходил из комнаты, в которой вместе с воспитанниками слушал наставника, — и исчезал на час, на два, на полдня… Никому не позволялось в такие моменты беспокоить Голос Господен, никому и ни по какому поводу. А возвращался он после таких занятий усталый, казалось, выпотрошенный до остатка. Те же, кто случайно (или — неслучайно, а нарочно, как это однажды сделал Рокх) оказывались у покоев пророка, когда тот бывал занят, — те слышали дикий рев и глухие удары… и еще много другого, о чем лучше не вспоминать.

— Словом, вот что, — прервал господин Миссинец Клеточниковы размышления. — Пойдешь подвиг совершать.

— Что? — Да, сегодня Рокху, видимо, самим Однооким суждено удивляться. Даже вопрос задал, чего раньше никогда бы себе не позволил; в другой раз непременно промолчал бы: ну подвиг и подвиг, все равно воспитатель сам расскажет, что к чему; так ведь нет… — Какой подвиг?

На мгновение пророк запнулся. Потом блеснул глазом пуще прежнего:

— Меч пойдешь себе добывать. Настоящий, сильный. Волшебный.

— Зачем, воспитатель? — (спрашивать так спрашивать!) — Тот, который ты мне подарил…

— Тот, который я тебе подарил, годится лишь, чтобы на светские приемы ходить да по Гунархтору фасонить. Если он такой хороший, что ж ты на ступенях тогда… — Осекся, чуть раздраженно клацнул зубами; продолжает: — Словом, нужен тебе меч. Знаю, что вы с Быстряком все мозги себе отдумали, пытаясь понять, зачем вы мне нужны. Объясню. Когда — и если — вернешься с мечом — обязательно объясню. Сейчас еще рано. Тогда — в самый раз будет.

— Тут вот какое дело, воспитатель… — (зубоскалить так зубоскалить!) — Плохой я, наверное, воспитанник. Не знаю мест, где волшебные мечи, складированные, лежат. А что, есть такой сарай оружейный где-то, да?

Па-ал-лучи затрещину! Правильно, знай свое место, молодь неразумная; только вчера на задние сумел подняться, а уже шутки с воспитателем шутишь.

— Не торопись! — шипит, нависая над Рокхом, господин Миссинец. — И поплотнее сжимай челюсти в следующий раз, когда приспичит поерничать. Я тебе не Быстряк, не забывайся!

Потом успокаивается и рассказывает: куда, когда, как и с кем надлежит отправляться Клеточнику.

Глава четвертая. Плохие вести издалека

— И ты их даже не остановишь, учитель?!

В полумраке глаза Элаторха сверкали, словно у дикого ящера. Мэрком Буринский, великий ученый и мудрец, только головой покачал, закусывая до боли губу.

— Но почему?!

«Почему»? Что он мог ответить своему ученику? Есть знания, к которым нужно быть готовым, иначе они разрушают тебя изнутри… это — из таких. А Элаторх… Элаторх хороший мальчик (смешно называть «мальчиком» взрослого эльфа, но Мэрком никак не мог переучиться), хороший, однако слишком горячий, эмоциональный. Он не поймет.

— Это все из-за того второго, правда? Дело ведь в нем?

— Не только. И не столько.

Мальчик обиженно сопит: снова эти загадки! Почему учитель никогда не говорит напрямую?!

— Объясни!

— Оставим это, Элаторх, — Мэрком устало вздыхает и толкает дверь — свет тотчас врывается в маленькую каморку, слепит глаза, и приходится поневоле щуриться. Но даже так видно, что здесь давно никто не бывал: отпечатки их ног отчетливо проступают на мягком ковре из пыли. Стало видным и небольшое отверстие, у которого стояли оба эльфа. Оно словно отрастило наружу ухо — из стены торчит воронка, к которой, прислонившись, можно слышать все, что творится этажом выше, в комнате для гостей. Слушательная трубка встроена в стену, а выведена другим концом прямо за гобеленом, который якобы скрывает ярко-синее пятно (впрочем, почему «якобы»?! — и пятно тоже скрывает!).