Белая тетрадь - Ролдугина Софья Валерьевна - Страница 53

И что, бездна, мне делать со своей идиотской влюбленностью?

– Ничего, – коротко ответил Максимилиан. – Я привык, что меня все любят. Это нормально.

Ноги у меня окаменели, и я, как в старые добрые времена, по инерции полетела на асфальт. Князь среагировал мгновенно, разворачиваясь и ловя меня у самой поверхности. Пребывая в состоянии шока, я не сопротивлялась, когда он ставил меня на ноги и отряхивал одежду от осевшей пыли. Он уже отворачивался, когда ко мне вернулся дар речи.

– Ты читал мои мысли… – Слезы бессильной ярости заструились по лицу.

– Читал, – спокойно согласился Максимилиан. – Напомню тебе, что я делаю это постоянно. Не понимаю, что тебя так расстроило.

– И ты…

Князь устало вздохнул, ненавязчиво поддерживая меня под руку, чтобы я еще раз не навернулась. Искоса взглянул на меня и продолжил:

– Я все время откладывал этот разговор, но, видимо, зря. Следовало с самого начала расставить все по своим местам. Но я слишком дорожил твоим отношением – искренним, непредвзятым, непосредственным. Знаешь, это весьма приятно, когда тебя оценивают исходя не из сложившихся стереотипов, а из собственных впечатлений.

Максимилиан вскользь провел рукой по моему лицу. Задумчиво коснулся языком кончиков пальцев, пробуя слезы на вкус.

– Но все же есть вещи, изменить которые нельзя. Да, можно самому забыть о них, заставить забыть и других тоже. Можно притвориться… надеть маску, как ты говоришь. Но правда от этого никуда не денется.

Я еле волочила ноги, пытаясь понять, к чему он клонит. Получалось плохо. Но под воздействием глубокого, спокойного голоса тугой комок в горле, не дававший дышать, начал постепенно рассеиваться. Да что со мной такое? Я вроде не была склонна к истерикам по поводу и без.

– …А правда такова: я шакаи-ар. Это не национальность и не род деятельности, Найта. – Он улыбнулся, виновато и скованно. – Я принадлежу к принципиально иному народу. И то, что для меня естественно, для тебя может показаться отвратительным и даже страшным.

– Максимилиан, может, ты и телепат, но я-то – нет, – прервала я его, от смущения начиная злиться. – Говори прямо или не говори вообще. При чем здесь расовые различия?

– При всем. Ты злишься на меня за то, что я влез в твои мысли. Но, прости меня, я из них и не вылезал. – Рука соскользнула на талию. – С тех пор, как мы покинули Зеленый, я находился в постоянном контакте с твоим сознанием. И для меня это естественно. Я не понимаю, почему люди считают свои мысли чем-то сокровенным. Вроде как перед собой не стыдно, а перед другими – стыдно. И, если честно, я был бы совсем не против, если бы кто-то сейчас читал меня. Я немного соскучился по этому чувству… Вот тебе и первое отличие.

Я внутренне похолодела, вспоминая свои ощущения от попадания в крылья. Нет, я, конечно, всегда знала, что он меня читает, но это знание было подсознательным и ненавязчивым. Сейчас же горячая волна стыда залила краской лицо.

– И все же не вполне понимаю, при чем здесь моя… влюбленность. – Я с трудом заставила себя произнести это вслух.

Князь почему-то избегал встречаться со мной взглядом.

– Твоя «влюбленность», как ты говоришь, имеет вполне определенные причины. Ты была права, когда предполагала, что я пытаюсь тебя охмурить. Только вот причины не вполне политические. И отсюда – второе отличие. Дело в том, что мне нужна эмоциональная «подзарядка». Постоянно. А способов получить нужный накал чувств не так уж много.

– Я помню, – усмехнулась я. – Ударить, напугать, поцеловать. Так ты говорил, когда объяснял механизмы утоления вашего голода? Что ж, спасибо, что решил не калечить.

Значит, я для него просто батарейка. Источник питания. Причем и в прямом, и в переносном смысле. Я нервно хмыкнула. Ксиль поморщился:

– Нет. Не просто батарейка. Поверь, я очень хорошо к тебе отношусь. Ты дорога мне не только как источник нужных эмоций. Просто для меня… для нас, – поправился он, – …это значит нечто иное, чем для людей. И любовь в том числе. Я не уверен, что способен на это чувство… в человеческом понимании. Шакаи-ар эгоистичны.

– Можно подумать, я надеялась на взаимность, – проворчала я. Как ни странно, от его нелепых и обидных признаний мне стало лучше.

– Надеялась, – снисходительно улыбнулся князь. – Боялась себе признаться, но втайне надеялась. И я не мог не счесть это для себя полезным.

– Вот зараза! – вспылила я, стряхивая с талии уже не столько поддерживающую, сколько обнимающую руку. – То ты нарочно говоришь гадости, то сочувствуешь, то я тебе дорога, то ты меня используешь… Да ты хоть когда-нибудь бываешь искренен?

– Я всегда искренен, – улыбнулся князь, притягивая меня обратно. – Просто я так устроен. И это – отличие номер три. Играю на нервах, держу в напряжении, довожу до нервного срыва. А когда получаю то, чего хочу, раскаиваюсь в своем поведении и стремлюсь загладить вину.

– Ты просто не умеешь держать себя в руках, – возразила я, опираясь на плечо. Обида обидой, но в третий раз уклоняться от объятий, против которых я, в принципе, ничего не имела, было откровенным лицемерием. Особенно если учесть, что обнимал меня эмпат. – Всем нам иногда хочется сказать что-то лишнее, хлопнуть дверью или довести до слез. Не со зла, а просто так, из спортивного интереса, получится – нет.

– Но люди могут сдержаться. А я – нет, – просто ответил Максимилиан.

– Что, все так серьезно?

Он рассеянно кивнул, снова отводя взгляд. Я помялась, но все-таки задала вопрос вслух:

– Скажи, Максимилиан… А это твое… то есть ваше свойство… В общем, ты когда-нибудь жалел, что ты такой… несдержанный?

– Дело не в несдержанности или самоконтроле. – Внезапно мне показалось, что глаза у него стали темными и страшными. Меня охватило какое-то иррациональное отвращение, будто я смотрела в колодец, на дне которого лежал гниющий труп – и противно, и рассмотреть хочется. – Эх, Найта… Ты не понимаешь, да и не можешь понять… О какой «сдержанности» может идти речь, если я двое суток пытал своего единственного друга только потому, что моя жертва на охоте умерла слишком быстро и я остался голоден? А он… – В голосе Ксиля не было ни грана раскаяния, только какое-то злое веселье. – …ты представляешь, когда я пришел в себя и понял, что натворил, он улыбнулся и сказал: «Бывает». И среди наших это считается нормальным. Нормальным…

Только увидев ужас в моих глазах, Максимилиан осекся и ласково провел ладонью по щеке.

– Теперь ты понимаешь, дурочка?

Он произнес это так нежно, что даже «дурочка» прозвучало не так обидно.

– Ты говорил сейчас о Тантаэ? – спросила я, уходя от ответа. – О том времени, когда вы жили в замке вдвоем?

– Да. Я много тогда натворил такого, чего бы себе сейчас не позволил.

Я потерла виски, избавляясь от ощущения неподъемной тяжести. Было почему-то очень грустно. Ксиль говорил о страшных вещах с непостижимым для меня равнодушием. Как будто остывшую золу ворошил. Но этой золы было столько, что невольно напрашивался вопрос: каким же тогда страшным был пожар?

– Знаешь, после того, что ты сейчас рассказал, я уже никогда не смогу тебя осуждать или злиться за плохое поведение. Да и любого другого шакаи-ар тоже, честно говоря… – неохотно призналась я. А, ладно. Не скажу вслух, так в мыслях прочитает.

– Значит, мне не стоило этого говорить, – заключил князь. И неожиданно признался: – Вообще-то я рассчитывал на противоположную реакцию. В смысле, хотел немного заглушить твои романтические порывы, – пояснил он в ответ на недоумевающий взгляд. – Так будет лучше. Особенно после того, как все закончится.

– Что закончится? – Под ложечкой засосало.

– Наше путешествие. При любом исходе переговоров через неделю мы расстанемся и вряд ли увидимся когда-нибудь еще.

– С чего такая забота о моих чувствах? – спросила я на автомате. Боги, а ведь он прав. Всего каких-то семь дней, и я потеряю его навсегда… Нет-нет-нет! Гнать эти мысли.

Резная дверь скрипнула, впуская нас внутрь. Мы что, уже пришли?