Исторические тайны Российской империи - Можейко Игорь Всеволодович - Страница 32

Кому же Сенковский заплатил за книгу?

А тем временем слава сказки выросла до высот невиданных и потому опасных. Сказку прочли во дворце. Кому-то она понравилась, а кого-то испугала.

– Кто автор? – спросил государь.

– Какой-то тобольский студент…

– Забыть о нем! И книжку запретить!

И той же осенью книга была запрещена, потому что оказалась не сказкой, а оскорблением власти. И знаете, что было написано в соответствующем указе: «Книга не соответствует современным понятиям и образованности». Тут только руками можно развести. Какие еще понятия? Почему современные?

Если свести воедино все намеки, свидетельства современников, обрывки документов и прочие косвенные улики, то можно прийти к мнению (как и сделал пушкинист Александр Лацис), что сказка написана Пушкиным.

Почему же он тогда не подписал ее своим именем?

Ответ прост. Пушкин понимал, что в таком случае она ни за что не увидит свет. И он был больше чем прав: несмотря на хитрость с разделением книги на две части и появлением в виде автора студента Пети Ершова, «Конек-Горбунок» продержался недолго. Пока во дворце не опомнились.

Вскоре сказка стала редкостью. Мало кто мог похвастаться, что читал «Конька» целиком.

У Пушкина же была еще одна надежда, которая также не сбылась. Он рассчитывал с ее помощью заработать денег, о которых не будет знать переживавшая от их недостатка Ж6НЙ Наташа. Надо же платить карточные долги!

Впрочем, Пушкин не очень расстраивался. Он был уверен, что все образуется, запреты будут сняты, уж он дождется. Ведь Пушкин был молодым, ему только исполнилось тридцать пять лет, вся жизнь была впереди. Если пока нельзя и заикнуться о том, что это он опубликовал сказку под псевдонимом Ершов, потому что власти просто взбесятся, да и друзья, посвященные в эту авантюру, пострадают, то через несколько лет он сделает все как надо.

Но ничего не сбылось.

Пушкин погиб через два с небольшим года. Ершов в своем Тобольске спился, но прожил еще двадцать с лишним лет. Когда с приходом к власти Александра II реакция в России на время отступила, а «кит выпустил на волю тридцать кораблей» и декабристы стали возвращаться домой, то одной из первых запрещенных книг, вновь увидевших свет, стал «Конек-Горбунок». И тут случилось нечто странное и печальное.

Опустившийся, безграмотный Ершов принялся переделывать «Конька» (возможно, с помощью Плетнева), чтобы сделать его банальным и безвредным, видно, сам не понимая, что делает. В издание 1856 года Ершов внес исправления в треть текста, и все они портили сказку! Словно Ершов прочел сказку, сам удивился тому, что выходило под его именем, и решил, с одной стороны, сделать ее безвредной и нестрашной для начальства, а с другой – отомстить Пушкину и доказать, что и он умеет сказки писать! Ничего из этого не вышло. Сказка нынче печатается по пушкинскому тексту.

Я уверенно пишу «по пушкинскому тексту», потому что исследования Лациса и других пушкинистов, считающих, что Ершов отношения к сказке не имел, что Пушкин и его друзья честно рассчитались с бедным студентом – шестьсот рублей, место учителя в гимназии и слава среди губернских барышень, чего еще желать? – эти исследования мне кажутся совершенно убедительными.

Ну не мог наш «гений одной ночи» создать лучшую российскую сказочную поэму! Во всей стране был лишь один человек, который это мог сделать. Пушкин.

И если бы они не были знакомы, если бы жили в разное время, в разных городах… Но за полгода до публикации сказки не ведомый никому студент приходит к Пушкину наниматься в переписчики, а летом следующего года он уже знаменитый автор.

Нет, скажете вы, такие случаи известны! Вернемся к тому же Грибоедову…

Грибоедов писал сатиру. И сатиру он писал как представитель российской элиты, как образованнейший человек своего времени, крупный дипломат. Мы знаем, как рождалось «Горе от ума». Других кандидатов в авторы нам не найти. И даже если нам очень захочется, Пушкина автором «Горя от ума» не сделать. Это разного стиля поэты. Грибоедов во многом привязан к веку просвещения – XVIII веку. Пушкин уже шагает по следующему. Грибоедов, смеясь, расстается с прошлым веком. Пушкин старается заглянуть в следующий.

Ну ладно, скажете вы. Давайте найдем еще кого-нибудь. Например, Шолохов в двадцать с небольшим лет написал «Тихий Дон» и замолчал до конца жизни. Во-первых, отвечу я, Шолохов писал «Тихий Дон» несколько лет, а после него взялся за «Поднятую целину». Эта книга слабее «Тихого Дона», но, без сомнения, написана тем же человеком.

Любопытную деталь подглядел Лацис. В 1834 году Соболевский, лицейский друг Пушкина, помогал ему приводить в порядок библиотеку. Они расставляли книги по полкам не по алфавиту, а по темам – словари к словарям, биографии к биографиям. В описи пушкинской библиотеки, составленной тогда, «Конек-Горбунок» стоял под номером 741. А если обратиться к каталогу, то окажется, что под номерами с 739 по 748 – всего десять книг – стоят книги, написанные под псевдонимами. Если сказку написал Ершов, зачем было Пушкину ставить ее на «псевдонимную» полку?

Но представьте себе мучения учителя Ершова, который знает о пустоте своей славы, готов на все, чтобы добиться признания, и так этого признания страшится! Как он сидит над книгой, как будто написанной им самим, и кромсает ее, только чтобы доказать Пушкину, когда-то благодетелю, а теперь злейшему, хоть и мертвому, врагу, что он, Ершов, писатель посильнее Александра Сергеевича.

Впрочем, эта тайна до конца не разрешена и не будет разрешена, пока не появится на свет с какого-нибудь чердака записка Пушкина или Ершова с признанием…

Тогда Ершов лишится последнего убежища – посмертной славы, улиц и памятников в родных местах.

ДВОРЕЦ В СОФИИ. КОРНЕТ САВИН

Почему эта книга попала в букинистический на углу Моховой и проспекта Калинина, в дом, где располагалась приемная всесоюзного старосты, не понимаю. Ведь на ее титульном листе было написано: «Екатеринослав, 1918 год». Из чувства самосохранения товаровед не должен был ее покупать.

И денег у меня не было, а стоила она дорого – рублей десять.

На первой странице была фотография автора – Николая Савина, пожилого солидного господина. Но написана книга была в третьем лице и, как я понял, надиктована Савиным какому-то местному журналисту.

Вернее всего, когда я листал книгу, то в голове у меня зашевелились воспоминания – где- то я слышал или читал об этом человеке. Что- то необычайное было связано с этим именем.

Если бы эту книгу напечатали в Москве, а не в разгар Гражданской войны в «белой» половине России, я не стал бы тратиться. А так купил. И не жалею.

Жалею лишь о том, что ее у меня потом украли.

Сам же расхваливал и пересказывал главы знакомым…

Уже дома я вспомнил, откуда мне известно это имя.

Я открыл «Записки следователя» Шейнина и прочел очерк «Корнет Савин».

Там рассказывалось о молодом офицере, авантюристе, которому вечно не везло. Какие только великолепные схемы разбогатеть он ни придумывал, в последний момент его планы срывались. Но Савин был неутомим и непотопляем.

Впоследствии я прочел и другие рассказы о Савине. Не знаю уж, откуда авторы их черпали сведения, но я пришел к мнению, что создание действительно исчерпывающей биографии Савина – дело будущего, и оно потребует немалых трудов.

По крайней мере, противоречия между известными мне источниками немалые. И начинаются они с рождения героя.

По одним сведениям, родился он в Калужской губернии в семье богатого помещика. В своей биографии Савин выбрал себе другого отца и другую родину. А именно: он утверждает, что родился на Камчатке, где его отец был губернатором, а мать, урожденная графиня Тулуз-Лотрек, разделяла с отцом все тяготы жизни.

Учился Савин в Петербурге, в военном училище, принадлежал к золотой молодежи и чуть не вылетел из училища, повздорив в театре с градоначальником. Служил он корнетом в Варшаве, где на всю жизнь полюбил польскую танцовщицу, попал в неприятности, потому что нарушил закон, бежал в Бельгию, там был арестован и выдан России, но по пути выпрыгнул из поезда, сломал руку, с трудом добрался до тамошнего монастыря, где сообщил монахам, что руководит борьбой российских католиков против самодержавия, за что и получил в монастыре убежище.