Пассажир без багажа - Ануй Жан - Страница 2

ЮСПАР(мечтательно). Сопляк…

ГЕРЦОГИНЯ(восхищенно повторяет). Сопляк! Когда Альбер пришел сообщить мне об этом чудесном, об этом неожиданном успехе, он еще с порога крикнул: «Тетя, больной сказал слово, относящееся к его прошлому: он выругался!» Признаюсь, я затрепетала, друг мой. От предчувствия какой-то грязи. Я была бы в отчаянии, если оказалось бы, что такой прелестный юноша — и вдруг низкого происхождения. Подумайте только, наш малыш Альбер ночи напролет с ним не спит — даже похудел, дорогое дитя, — расспрашивает, делает ему в зад уколы, и вдруг после всех этих трудов память к нему вернется и выяснится, что малый до войны был каменщиком! Но сердце говорит мне, что это не так. Ничего не поделаешь, дорогой мэтр, я неисправимая мечтательница. Сердце мне подсказывает, что пациент нашего Альбера был до войны знаменитостью. Лично я предпочла бы, чтобы он оказался драматургом. Великим драматургом.

ЮСПАР. Ну, знаменитостью-то вряд ли. Его бы давно уже узнали.

ГЕРЦОГИНЯ. Но фотографии ужасно скверные… И потом, война — великое испытание, разве не так?

ЮСПАР. Я что-то не припомню, вроде даже не слышал, чтобы какой-нибудь знаменитый драматург пропал без вести во время войны. Эти господа публикуют в журналах каждое свое даже малейшее перемещение, а уж тем более… исчезновение.

ГЕРЦОГИНЯ. Ах, жестокий, жестокий! Вы разбили мою самую заветную мечту. Но все равно, в нем чувствуется порода, в этом вы меня никогда не разубедите. Взгляните, как на нем сидит этот костюм. Я заказала ему костюм у портного, который шьет на Альбера.

ЮСПАР(надевая пенсне). Ах вот в чем дело, а я-то думал: что-то не узнаю приютского костюма…

ГЕРЦОГИНЯ. И вы не догадались, дорогой мэтр, что если я все-таки решилась поселить Гастона у себя в замке и собственнолично развожу его по семьям, которые требуют к себе пациента Альбера, неужели же я допустила бы, чтобы он щеголял в серой бумазее?

ЮСПАР. Прекрасная все-таки мысль устраивать очные ставки в домашних условиях.

ГЕРЦОГИНЯ. Верно? Как только наш малыш Альбер стал во главе приюта, он так прямо и заявил. Сказал, что найти свое прошлое Гастон сможет, лишь вновь окунувшись в атмосферу этого прошлого. И естественно возникла мысль — свозить его в пять-шесть семейств, которые представили наиболее веские, наиболее волнующие доказательства. Но Гастон у Альбера не единственный пациент, и речи быть не могло, чтобы Альбер бросил приют и сам разъезжал по домам. Просить у министерства кредита, чтобы организовать надежный контроль? Но вы же знаете, какие они в министерстве жмоты? Ну что бы вы сделали на моем месте? Я сказала: «Есть!», как в четырнадцатом году.

ЮСПАР. Пример, достойный подражания!

ГЕРЦОГИНЯ. Я и думать без дрожи не могу о тех временах, когда в приюте царил еще доктор Бонфан, когда каждый понедельник семьи валом валили в приемную на пятиминутное свидание с Гастоном и торопились на ближайший поезд!.. Пойдите узнайте в таких условиях родную мать и отца. О нет, нет, доктор Бонфан умер, и я знаю, наш долг молчать, но не будь молчание о мертвых священным, я сказала бы как минимум, что он ничтожество и преступник.

ЮСПАР. Ну, уж и преступник…

ГЕРЦОГИНЯ. Не выводите меня из себя. Господи, как бы я хотела, чтобы он не умер, чтобы я могла в лицо ему это сказать. Преступник! По его вине этот несчастный с восемнадцатого года болтается по психиатрическим больницам. Просто ужас берет при мысли, что пятнадцать лет его продержали в Пон-о-Броне и не сумели выудить у него ни слова о прошлом, а наш малыш Альбер всего за три месяца добился слова «сопляк». Наш малыш Альбер великий психиатр!

ЮСПАР. И к тому же очаровательный молодой человек.

ГЕРЦОГИНЯ. Дитя мое дорогое! К счастью, с его приходом в приюте все изменилось. Очные ставки, графологическая экспертиза, химические анализы, полицейские расследования, — словом, было сделано все, что в человеческих силах, лишь бы Гастон нашел своих родных. И со стороны клинической то же самое, Альбер решил лечить его самыми новейшими методами. Вообразите, он уже сделал ему семнадцать искусственных абсцессов!

ЮСПАР. Семнадцать! Но это же чудовищная цифра!

ГЕРЦОГИНЯ. Да, чудовищная, а главное, потребовала редкостного мужества от нашего малыша Альбера. Ибо, скажем прямо — это дело рискованное.

ЮСПАР. А Гастон?

ГЕРЦОГИНЯ. А на что ему жаловаться? К его же благу все делается. Правда, зад у него будет дырявый, как шумовка, но зато он вспомнит прошлое. А наше прошлое — это же лучшая часть нас самих! Любой порядочный человек не колеблясь сделает выбор между своим прошлым и кожей на заду.

ЮСПАР. Само собой.

ГЕРЦОГИНЯ(заметив подошедшего во время разговора Гастона). Ведь верно, Гастон, вы бесконечно признательны доктору Жибелену за его неусыпные труды над вашей памятью, особенно после стольких лет, бесцельно потерянных доктором Бонфаном?

ГАСТОН. Крайне признателен, герцогиня.

ГЕРЦОГИНЯ(Юспару). Вот видите, я его за язык не тянула. (Гастону.) Ах, Гастон, друг мой, как это волнительно — но так ли — знать, что за этой дверью, быть может, бьется сердце матери, старика отца, который уже протягивает к вам для объятий руки!

ГАСТОН(как-то по-детски). Знаете, герцогиня, я уже столько нагляделся на добрых старушек, которые по ошибке принимали меня за сына и тыкались мне в щеку мокрым носом; на старичков, которые тоже по ошибке кололи мне щеки небритым подбородком… Вообразите себе, герцогиня, человека, у которого четыреста пар родителей. Четыреста пар, и каждая готова его приголубить. Пожалуй, многовато.

ГЕРЦОГИНЯ. А маленькие дети, бамбинос! Малютки, которые ждут своего папочку. Посмейте только сказать, что вас не томит желание расцеловать этих крошек, посадить их к себе на колени!

ГАСТОН. Пожалуй, получится не совсем удобно, герцогиня. Самым младшим и то должно быть уже двадцать.

ГЕРЦОГИНЯ. Ах, Юспар… У него прямо какая-то болезненная потребность осквернять все самое святое.

ГАСТОН(вдруг мечтательно). Дети… У меня были бы сейчас маленькие дети, настоящие, если бы мне разрешили жить на свободе!

ГЕРЦОГИНЯ. Но вы же отлично знаете, что это невозможно!

ГАСТОН. А почему? Потому что я не помню ничего, что делал до того весеннего вечера восемнадцатого года, Когда меня нашли на сортировочной станции?

ЮСПАР. Увы! Именно поэтому!..

ГАСТОН. Людой почему-то пугает мысль, что человек может жить без прошлого. Даже на подкидышей и то косо смотрят… Но им хоть успевают преподать кое-какие наставления, А мужчина, взрослый мужчина, который имеет разве что родину, да и то не наверняка, зато не имеет ни родного города, ни традиций, ни имени… Это же похабство! Скандал!

ГЕРЦОГИНЯ. Во всяком случае, дорогой Гастон, вы только что сами дали блестящее доказательство тому, что нуждаетесь в воспитании. Ведь я же запретила вам произносить это слово.

ГАСТОН. Какое? Скандал?

ГЕРЦОГИНЯ. Нет. (После минутного колебания.) Другое…

ГАСТОН(продолжает мечтать вслух). Ни справок о судимости… Хоть об этом-то вы подумали, герцогиня? Вы доверчиво не убрали столовое серебро, а в замке моя спальня всего в двух шагах от вашей… А что, если я уже убил трех человек?..

ГЕРЦОГИНЯ. По вашим глазам видно, что не убили.

ГАСТОН. Вам повезло, раз они почтили вас своим доверием. А я вот иногда часами, до отупения вглядываюсь в свои глаза, стараюсь обнаружить в них то, что они видели, а они не желают ничем со мной делиться. Ничего я в них не вижу.

ГЕРЦОГИНЯ(улыбаясь). Успокойтесь, Гастон, во всяком случае, вы не убили этих троих. И вовсе не обязательно знать ваше прошлое, чтобы быть уверенным в этом.

ГАСТОН. Ведь меня же нашли на вокзале у поезда, на котором привезли из Германии военнопленных. Значит, на фронте я был. Значит, я, как и все прочие, выпускал эти штуковины, а они не совсем то, что требуется для нашей бедной кожи, которая не выносит даже укола шипов розы. Я-то себя знаю, я не отличался меткостью. Но в военное время генеральные штабы рассчитывают скорее на количество выпущенных пуль, чем на ловкость сражающихся. И все же будем надеяться, что я не сумел попасть в трех человек…