Медный король - Дяченко Марина и Сергей - Страница 5

Добывать еду и есть. Больше ничего. Развияр бродил по острову, собирая обломки раковин, но их было мало, тусклых, некрасивых. Он помогал старику разделывать рыбу и – иногда, если повезет – ощипывать пойманных птиц. Старик молчал. Развияр смотрел на рыбью чешую, сложенную в узоры, и у него перед глазами возникали страницы переписанных книг – он помнил их почти все.

Однажды днем, спрятавшись в тени маяка, Развияр стал читать вслух – не последнюю книгу о «Путешествии на Осий Нос», а ту, что переписывал раньше, когда «Крылама» только вышла из порта Фер. Это была история о фаворитке самого Императора, очень редкая в Фер и запрещенная в Империи. Хозяин Агль собирался продать переписанный экземпляр в Мирте – за большие деньги. Развияра вовсе не интересовали похождения фаворитки: она одинаково обходилась со всеми мужчинами. Его интересовали картины чужой жизни, приукрашенные, но все-таки похожие на правду.

Развияр читал, полузакрыв глаза, мысленно переворачивал страницу и читал дальше: город у подножия вулкана… Темные лабиринты со слепыми стражниками… опочивальня императора, белые и синие огни… Длинный зал, бассейны, подсвеченные сверху и снизу, толпы придворных, музыканты с морскими раковинами…

Тень маяка переместилась. Развияр перебрался, догоняя ее, на другой камень. Тень раздвоилась и слилась снова; подняв голову, Развияр увидел старика – тот сидел на камне, глядя на далекий город Мирте.

Развияр смутился. Он долго молчал, прежде чем снова начал читать вслух. То ли от жары, то ли от монотонного плеска волн память у него помутилась – он бросил книгу о фаворитке и мысленно открыл другую. Это были «Поучительные сказания о людях, животных и прочих тварях» – разные истории, записанные одна за другой, и невозможно было отличить вымысел от правды. О том, как верные жены летают на праздник к королеве цветов, но палуба воздушного корабля проламывается под ногами неверных жен. О том, как сытуха пожелала стать крыламой. Как дочка дровосека решила выйти замуж. Об огненных личинках, живущих в черном яйце: «Когда треснет скорлупа – выйдет огненная тварь на свободу, и станет служить тебе три дня и три ночи, подчиняясь словам и желаниям. Ей не страшны ни стрела, ни клинок…»

Развияр водил пальцем по ладони, выписывая невидимые знаки; книги рассказывали обо всем, но ни в одной из них не было слова «гекса».

Тень опять переползла. Развияр сидел на солнцепеке, а рядом, тоже на солнцепеке, сидел старик и смотрел на горизонт.

Старик по-прежнему ничего не говорил. Каждый день, погасив маяк и закончив заботы о пище, он садился в тени, и чуть поодаль садился Развияр. Внимательно смотрел на свою левую ладонь – рано или поздно на ней появлялись воображаемые знаки, тогда Развияр водил по ним пальцем и читал вслух.

Иногда старик сидел долго. Иногда скоро поднимался и уходил. Развияр читал сам себе, потом, когда жара становилась невыносимой, окунался в море. Его одежда заскорузла от соли, он ходил голышом, как старик. Белая кожа шелушилась на плечах и руках, облезала клочьями, но Развияр уже не чувствовал боли.

– А что такое «гекса»? – спросил он однажды у старика.

Надежда на ответ была слабенькой. Тем не менее Маяк отозвался почти сразу:

– Это племя.

– Где они живут? – спросил Развияр, обрадованный успехом.

Но на этот раз старик не ответил.

Прошло много дней. Развияра тошнило от вареной рыбы, он смотреть не мог на водоросли. Кусочек хлеба снился ему днем, когда он засыпал под створками огромной раковины, и ночью, когда пламя в маяке выло и билось на ветру.

Он рассказал все переписанные им книги, некоторые по два и по три раза. От скуки он вспомнил книги на чужих языках; их было немного, всего-то три или четыре, зато они были толстые. Знаки на желтых страницах ничего не значили, они чередовались безо всякого смысла, и только некоторые походили на буквы. Развияр придумывал звучание каждой букве и проговаривал их вслух. Получалось очень смешно, какое-то рыбье бульканье пополам с птичьим свистом; иногда, проговорив фразу-другую, Развияр валился на спину и начинал хохотать, и старик смотрел на него, как на полоумного.

Однообразие жизни на острове, ревущее пламя маяка, книги, прочитанные вслух и перелившиеся в сны, сны, ставшие бредом в жаркий полдень – все это могло свести с ума. Но страшнее всего для Развияра была догадка, ставшая подозрением, ставшая кошмаром и переросшая в уверенность: вся его жизнь пройдет здесь, на острове у подножия маяка. Из года в год он будет, как старик, бродить голышом, варить рыбу на масляной горелке, зажигать и гасить маяк. Имени у него не останется; он станет Маяком, а потом умрет, и его тело сбросят в воду – наконец-то море получит его, как и было велено. Это приговор, а остров – отсрочка, длинная и скучная. И, поверив в это, Развияр решил подняться на вершину маяка и броситься оттуда вниз головой.

Неизвестно, исполнил бы он свое решение или нет, но два события случились одно за другим, и все изменилось.

– Фру!

Крысы в колесе замедлили ход. Знакомая лодка развернулась кормой к берегу, знакомый бакенщик поднялся, удерживая равновесие, и сложил ладони рупором.

– Эй! Маяк! Забирай горючку!

Развияр лежал в укрытии, в хижине под крышей из раковины. Старик велел ему убраться с глаз, как только стало ясно, что какая-то лодка идет прямиком к острову.

Старик, кряхтя, спустил в воду широкую темную доску – единственную доску на острове, служившую и столом, и ложем. По этой доске предстояло вкатить наверх бочку с фонарным маслом для маяка.

– А где малой? – крикнул бакенщик. – Зови, пусть помогает!

Развияру было видно из своего укрытия, как старик повернул голову, испытующе глядя на бакенщика.

– А что? – удивился тот. – Утопил ты мальчишку, что ли?

– Иди! – крикнул старик.

Тогда Развияр вышел. Вдвоем со стариком они вкатили бочку по доске и оставили в выемке среди камней. Бакенщик, не скрывая любопытства, разглядывал голого загорелого Развияра; старик тем временем сходил за пустой бочкой, скинул в воду, она закачалась на волнах, и бакенщик ловко подцепил ее багром.

– Эй, гекса, – крикнул бакенщик, – да ты отъелся на свободной жратве!

– Иди, иди, – проворчал старик.

Бакенщик весело крикнул своим крысам:

– Ну! Пошли, милые, пошли, к обеду успеем!

И ушлепал по направлению к городу.

На солнце железная бочка разогрелась так, что обжигала ладони. Развияр и старик вкатили ее наверх. Это была непростая работа: Развияр не понимал, как прежде старик мог один с ней справляться. Прокатить по доске, оставить в выемке, перенести доску выше, подсунуть под бочку. Снова перекатить, оставить на уступе, перенести доску выше… Наконец, бочка встала на свое место у основания маяка, старик вытащил затычку и просунул в отверстие жирный, промасленный конец фитиля.

– Пожарим рыбу сегодня, – сказал, обращаясь к бочке. – Ты трубочку-то возьми и горючки отцеди… Покажу, как.

Впервые старик заговорил сам. Впервые предложил заняться хозяйством; раньше он все делал один, а Развияр помогал как мог, по собственному разумению. Развияр и удивился, и увидел в этом добрый знак.

Старик научил его отцеживать масло из бочки (с непривычки несколько капель попало Развияру в рот, он с отвращением сплюнул). Потом Маяк велел наскрести соли с камней, а сам поджарил рыбу на железном листе, щедро сдабривая маслом и посыпая солью. Когда солнце склонилось и с моря подул прохладный ветер, Развияр и старик, устроившись у берега, ели вкусную, в нежной корочке рыбу и запивали ее дождевой водой, и смотрели на Летающий Город Мирте.

– Может, ты маг? – спросил старик.

– Я? – Развияр удивился. – Да был бы я маг, ходил бы по воде!

Далекие бирюзовые мосты меняли цвет, становясь изумрудными.

– И ушел бы отсюда?

– Да.

– Если ты не маг, откуда все это знаешь? Ты бредишь чужими словами. Может быть, ты заколдован?