Станция мягких игрушек - Аренев Владимир - Страница 2

«Не верю», — улыбнулась женщина. «Врете вы все, наверняка ведь внуку покупаете».

«Ну внуку. А что, моему внуку такую игрушку нельзя? Почему? Или вы просто их не продаете?»

«Да продаю, — вздохнула она, — куда ж мне деваться? Только… не покупайте вы ее, ладно? Приедете домой, сходите в магазин…»

«Не могу, — объясняю, — нужно непременно белорусскую. Вы же знаете этих современных детей с их современными играми. Представьте, внук считает игрушечные ярлычки паспортами. У него каждый звереныш с документом. Одним словом, какая жизнь, такая и игра».

«Это вы точно сказали», — она словно встрепенулась вся. Неприметная с виду, в платьице невзрачном, с волосами, собранными в «кулачок», эта женщина неожиданно проявилась совсем по-другому: в глазах ее мелькнула такая мука, что я даже вздрогнул, невольно делая шаг назад.

«Это вы точно сказали», — повторила она притихшим голосом. «Какая жизнь, такая и игра. Не покупайте, езжайте себе по добру — по здорову».

«Никак не могу. Но если… если вы не можете продать, то я пойду к кому-нибудь другому, не беспокойтесь».

«А какая разница?»

«Это вы у меня спрашиваете?» — удивился я. «Откуда ж мне знать?!»

«Послушайте, — сказала она, и протянув руку, взяла меня за кисть, — послушайте, у вас была в детстве любимая игрушка?»

«Конечно. Но при чем…»

«Что? Что это было?»

Я помедлил. Все-таки нелегко рассказывать такое незнакомым людям: это почти интимная подробность, и чем ты старше, тем более личными становятся подобные воспоминания. Однако же я ответил: «Набор солдатиков. Помните, были такие…»

Она оборвала меня: «Подождите. Не то. Я говорю о любимой игрушке, а не о любимых солдатиках. Любимой мягкой игрушке. Той, с которой вы ложились в кроватку, с которой засыпали, которую пытались кормить шоколадом и никогда — манной кашей, потому что она, как и вы, терпеть не могла манную кашу…»

«Откуда вы знаете?!»

Женщина улыбнулась: «Какой же ребенок любит манную кашу?»

«Вы правы, у меня была такая игрушка. Собственно, я почему сразу не догадался? — я же никогда не называл его игрушкой. Он был чем-то большим, нежели просто вещь».

«Что это было?»

«Лева. Маленький голубоглазый львенок. Вы угадали, я на самом деле ложился с ним в кровать — (честно говоря, даже не мог заснуть без него, когда однажды Лева порвался, и мать взяла его, чтобы зашить). …Его звали Лева».

«Ведь правда, он был почти как человек?»

«Правда», — я потянулся за сигаретами. Эта женщина заставила меня вспомнить такое дремучее прошлое… Но, по правде говоря, я обрадовался этим воспоминаниям.

«Он был словно ваш маленький брат», — сказала она. «Ваша маленькая копия, я права?»

«Вы психолог?»

Женщина грустно улыбнулась: «Когда работаешь на фабрике мягких игрушек, поневоле начинаешь разбираться в подобных вещах. Видите ли, у вас, как и у тысячи тысяч других людей, в детстве был вот такой плюшевый братец. И вы росли вместе с ним — до определенного момента, а потом оказалось, что он уже не может рости дальше, и вы распростились. Он остался в Детстве, а вы ушли в Отрочество, если так можно выразиться. То же самое, по сути, происходит, с каждым ребенком. А знаете, почему?»

Я совершенно честно ответил, что не знаю.

«Потому что каждому ребенку нужен такой вот игрушечный друг. В маленьком человеке слишком много того, что сейчас принято называть энергией: мысли, чувства, эмоции, побуждения, смех, слезы, удивление… Боже мой, всего и не перечислить! А родители всегда заняты, они на работе; а бабушки с дедушками в нынешние времена редко нянчатся с внуками — им тоже приходится зарабатывать на жизнь. И все, что возникает в ребенке и должно выплеснуться, выплескивается на Любимую Игрушку. Да-да, именно с большой буквы.

Где-то я читала, что растения могут слушать музыку. „Музыку“! А в ребенке бурлит такой водоворот энергий… куда там музыке! И все это, как правило, направлено на игрушку».

«… И игрушка становится одушевленной!» — закончил я.

«Вы совершенно зря иронизируете. Поймите, ничто не возникает из ничего и не уходит в никуда. Кажется, еще Ломоносов понял, хотя и до него, наверное, знали.

Вы видели когда-нибудь, как старые-престарые бабушки преображаются, стоит им лишь часок-другой побыть с внучонком? …А читают, читают в газетах про энергетических вампиров, обвешиваются чесноком, как гранатами! — вот вам, вампиризм в чистом виде. Только называть его лучше симбиозом. Или паразитизмом, как больше нравится. В конце концов, ребенок не страдает (как правило) от того, что бабушка „прибирает к рукам“ немножко его энергии: эта энергия и так хлещет через край…»

«И попадает на игрушку».

«Да, попадает на игрушку. Наматывается на нее, как нитки на катушку. И с какого-то момента времени не только ребенок воздействует на любимого медвежонка, но и наоборот. Возникает взаимосвязь».

«Слушайте, — спросил я, — вы часом не ведьма?»

Женщина тихонько вздохнула: «Наверное, ведьма. Бабка у меня была… лечила всех… и вообще. Говорили про нее всякое. Но если я и ведьма, то ведьма не ученая и, как это принято сейчас говорить, не практикующая. Не боитесь?»

«Да нет, вроде».

«Ну тогда я продолжу.

…Собственно, и продолжать-то нечего. Ясно и так: энергия „наматывается“ на игрушку не только от ребенка. Представьте: гостиная комната, телевизор, а напротив — сидит в модной итальянской стенке плюшевый заяц. Как украшение. Молодожены смотрят по коммерческим каналам боевики с кровью и „ждут“ ребенка. Появляется ребенок, и заяц, „наглядевшийся“ всяких там мордобоев торжественно сыну (или дочери) вручается: „Играй, ненаглядный“. Понимаете? Понимаете. Вот такие дела».

«Ваш пес тоже боевиков насмотрелся?»

Она взглянула на игрушку: «Этот? Нет, с ним случилось кое-что похуже. Да и не с ним одним. Не зря ведь мудрые люди говорят: „святая земля“, „проклятая земля“. За такими словами иногда кроется намного больше, чем можно себе представить. У нас в Белоруссии, сами знаете, в войну страшные дела творились: партизаны, немцы, все перемешалось, и уж что одни, что вторые… не играли они в героев, они жизнь спасали, свою и своих детей. И как раз за нашим городком было такое место… где сначала немцы партизан, а потом те — немцев пленных… убивали. Так и лес называется: Гробки. И все знали, что нельзя оттуда ни ягоды-грибы нести, ни деревья. „Проклятая земля“.

А нынче век-то современный, скоростной. Опять же, отцы и дети, вечная проблема. Казалось, живешь, оступаешься, разбиваешь лоб и говоришь им: ну не идите вы по тем самым тропкам, где мы, несмышленые, хаживали! Не слушают…

Приехала „фирма“, построили за городом фабрику игрушек. Иностранцы, им до местных суеверий дела нет, да и по-нашему они ни бельмеса. А переводчикам что за забота? — предупреждать дорогостоящих клиентов. Построили, значит. И рабсила как раз нашлась, молодежь наша местная. Все довольны, всем выгодно.

Словечко-то какое: „выгодно“! Противное словечко, когда его делают главнее иных слов.

Зажили припеваючи, как в сказке. Деньги иностранцы хорошие платят, тут ничего не скажешь. А есть желание — получи зарплату товаром. У нас теперь в каждом доме, считай, заяц стоит или зебра».

«Заяц?»

Понял я, что не случайно она этого зайца поминает.

«Да, — говорит, — заяц. Вот мои-то этого зайца и принесли в дом. Потом — внук, они ему и дали, пускай, мол, ребенок тешится… Помните, я говорила, что между игрушкой и дитем появляется взаимосвязь? Он и начал „разматывать“ тот „клубок“, что на зайце намотался. Маленький клубочек, незаметный — сколько там той злобы да крови осталось? — после войны-то, почитай, полсотни лет прошло. Ну, конечно, фильмы-боевики раздули огонек. А мальчонка и подхватил. Подрос чуть-чуть, и вот начинаются странности. Какую игрушку ему не подарят, — разорвет и испоганит. Только зайца не трогал. Только его одного, проклятого.

Потом Рита заметила: он тараканов давит. Что само по себе удивительно; конечно, дети не боятся гадов всяких, пока их родители этому не научат, но… мальчик ведь не просто их в руки брал или там… ну не знаю… одним словом, он их давил, и давил с наслаждением. Потом замучил соседского котенка…