После прочтения уничтожить - Цветков Алексей Вячеславович - Страница 17

Второй мишенью культурной революции были «распространители вируса буржуазности»: ученые и остальная интеллигенция. Мао поставил задачу: приблизить людей умственного труда к рабочему классу и оторвать их от сомнительных корней. Профессора после лекций мыли университетские сортиры или перевоспитывались на рисовых полях. . Урок в школе нередко заканчивался восстанием учеников, спонтанным судом и публичным избиением учителя.

Художники в обязательном порядке учитывали пожелания рабочих. Так, в старинных парках у дворцов цзяофани потребовали вставлять статуям стеклянные глаза, «чтобы не только мы видели прошлое, но и герои прошлого могли удивиться народным подвигам». Большинство театров закрылись, уступив свои сцены пропагандистским шоу и митингам. По просьбам хунвейбинов высшее образование сократилось до трех лет, из которых львиная доля времени отводилась изучению маоистской диалектики и истории революций.

Поразительно, но культурная революция при всем ее драматизме не стала крахом ни для науки, ни для экономики Китая. Именно в годы «красного угара» китайцы синтезировали инсулин, запустили спутник, создали оригинальную модель водородной бомбы и вполне успешно конкурировали с СССР в области исследования элементарных частиц.

Китайский ВВП вырос за этот период почти в два раза. Темпы роста производства составляли по 10 % в год. . Все это делалось без привлечения иностранного капитала. Главным капиталом назывался «энтузиазм разбуженных масс». Идеологи хунвейбинов утверждали, что их модель обгонит всех хотя бы потому, что оплата труда каждого работника оценивалась всем коллективом на общих собраниях.

Даже средняя продолжительность жизни китайцев, несмотря на повсеместное насилие, выросла за период правления «великого кормчего».

В 1969-м председателю казалось, что «ребята с драконьими глазами» завелись по всему миру. И осталось последнее усилие, чтобы новый человек, как гомункулус алхимиков, родился, наконец, из колбы. Мао видел себя уже не китайским, но мировым лидером.

Когда в 1970-м он понял, что международное восстание вновь отложено, то всерьез пытался упразднить свой пост Председателя и исчезнуть. Ему не дали уйти приближенные. Без него они не знали, что делать, потому что у Мао не было метода, но была великая интуиция. Его юмор стал мрачнее, а стихи — глубже.

Он подобрел к США и даже пригласил в гости президента Никсона. Пинг-понговые ракетки тех лет с портретами президента и Председателя стоят на сегодняшних аукционах сумасшедших денег. Помиловал Мао и то, что осталось от его партии. Разочаровавшись в реальности, вождь занялся собой, все реже показываясь на людях и все презрительнее воспринимая тех, из кого не получился новый человек.

— Не пора ли мне уже к Марксу? — спрашивал он своих девушек и добавлял, глядя на красный флаг в окне: — Я вижу себя обезьяной, всю жизнь игравшейся с зонтиком.

Вождь любил интенсивный и ежедневный секс. Презирая условности, он слушал доклады подчиненных в объятиях трех-четырех нагих наложниц. Прежде чем попасть к Мао в спальню, девушки проходили краткий курс маоизма и сексуальной даосской алхимии. Семьи наложниц считали хотя бы одну ночь с «великим кормчим» невиданной честью. После смерти вождя многие получили пособия на детей. В нынешнем Китае у Председателя есть сотни, если не тысячи, потомков.

Четвертая жена Мао была в восторге от его сексуальных возможностей, хотя он был старше ее на двадцать лет. Опасаясь импотенции не меньше, чем реставрации капитализма, до последнего года жизни Председатель практиковал эротическую магию, буквально поняв даосское учение о бессмертии того, кто лишит невинности тысячу девственниц. Успел он это сделать или нет, мы не знаем. Во всем, кроме секса, оставался аскетом: по-солдатски обтирался мокрым полотенцем, вместо чистки зубов полоскал рот чаем, спал без матраца на деревянном топчане, который возил с собой даже за границу. Есть любил традиционную крестьянскую дыню с перцем.

— Если бы Ленин пробовал нашу дыню, он бы тоже ее полюбил, — часто повторял Мао.

. Революция, как он и ожидал, в Китае наконец-то кончилась вместе с его смертью в 1976-м. Последнюю жену и ближайших трех товарищей тут же судили, переложив на них все грехи, а «кормчего» канонизировали. Нелюбимое им конфуцианство, т. е. традиционный китайский консерватизм (чиновники, ритуалы, уравновешенность и рациональность) восторжествовали очень быстро, правда, в сочетании с его же посмертным культом. Теперь, упокоившись в мавзолее, Мао стал в сознании миллиарда людей кем-то вроде основателя новой императорской династии. В этом есть противоречие, но «противоречие» было его любимым словом.

На купюре в 100 юаней до недавнего времени председателя изображали вместе с соратниками по партизанской войне. Теперь он остался там в одиночестве.

Красный пояс

«Красные стражники» и «неистовые коммунары» точно знали, что делают: создают будущее для всего человечества. Для наступления такого будущего достаточно было избавить землю от «высохших трупов прошлого» и расчистить место, на котором мог бы родиться завтрашний день. Оказалось, расчищали место совсем для другого — оно идеально подошло не для нового человека, а для государственного капитализма по-китайски: новая бюрократия успешно торгует дешевой рабочей силой и получает инвестиции со всего мира.

Когда в начале 1970-х Мао понял, что лозунг «Рабочий класс должен управлять всем!» остался лозунгом, энтузиазм хунвейбинов не бесконечен, новый народ не возникает, а бюрократия является незаменимой и неискоренимой силой, то согласился свернуть эксперимент и больше почти не выступал, шутливо называя себя «музейным идолом с трижды зашитым ртом». Мы все создаем общее будущее, а значит, и заранее осознаем его в себе, хотя бы отчасти. Смотрим из этого возможного будущего на себя, как на экспонат в историческом музее

Официально культурная революция продолжалась вплоть до смерти председателя, но самые рьяные сторонники «великого скачка в коммунизм» были отстранены от дел либо загадочно погибли. Хунвейбинов отослали в деревню, где бывшие профессора и партработники так и не справились с уборкой риса.

Отдельные коммуны цзяофаней дожили даже до наших дней. Это заповедники для тех, кто не смог или не захотел вернуться в так и не побежденную реальность. Там ежедневно читают речевки, проводят митинги, вывешивают лозунги и критикуют себя и других за буржуазные грехи. «Общим стал не только рис, но и палочки, которыми ты его ешь!».

Но, закончившись в Китае, революция покатилась дальше по всему третьему миру.

Мао превратился в мировой бренд почти сразу. В 1968-м молодежные бунты накрыли половину мира. Многим казалось, что нужно последнее усилие, чтобы старый мир был выпотрошен, выкинут и забыт.

В том году во Франции и по всей Европе портреты Мао украшали залы восставших университетов. Его идеями упивался изобретатель нового кино Жан-Люк Годар, снимавший кинолистовки на тему «Пекин и Париж рядом». В его фильме «Китаянка» студенты Сорбонны просыпаются под звуки пекинского радио, а по вечерам танцуют «Твист Мао». Интеллектуалы из «Либерасьен» творили из Председателя икону, старательно не замечая перегибов. «Наши родители годятся только на то, чтобы отправиться на перековку в трудовые коммуны!» — гласили настенные дацзыбао пылающего парижского бульвара Сен-Мишель.