Расплата - Малков Семен - Страница 2

Чувствуя, что Иван Кузьмич сидит сам не свой и тупо глядит в одну точку, словно не слыша, о чем идет речь, она повернулась к нему.

– Ну вот что. Выкладывай все свои неприятности, пока Света не прибежала. Тогда уж некогда будет поговорить.

Григорьев тряхнул головой, будто отгоняя навязчивые тяжелые мысли, и заговорил каким-то чужим, надтреснутым голосом:

– Плохи мои дела, Вера. Не представляешь даже, как мне худо! – И умолк: как ей объяснить?

– Да ты что? Не заболел ли? – испугалась она, недоверчиво глядя на него: невероятно – Иван Кузьмич всегда отличался железным здоровьем.

– Думаешь, меня рак или инфаркт прихватил? – криво усмехнулся Григорьев. – Ошибаешься! С болезнями иногда можно справиться, хоть несколько лет пожить. А тут… близкий конец просматривается.

Вера Петровна поняла наконец, что дело нешуточное. Уменьшила огонь на плите, сняла фартук и уселась за стол напротив мужа.

– Хватит говорить загадками! Объясни, что произошло! Сняли? Понизили? В этом, что ли, трагедия?

Иван Кузьмич посмотрел на нее как-то неузнаваемо – растерянно и жалко. Он потерял вдруг всю свою самоуверенность; сказал просто:

– Меня, наверно, убьют, Вера. И очень скоро.

Это прозвучало так дико, что она усомнилась, в своем ли он уме, но вопрос застрял у нее в горле. Григорьев вдруг вытаращил глаза и, задыхаясь, схватился за грудь.

– Скорее… дай мне что-нибудь!.. Сердце… Валидол, что ли… – прохрипел он, сползая на пол.

Впервые у Ивана Кузьмича произошел сердечный приступ. В тот раз она так и не узнала, о чем он собирался рассказать.

В клинической больнице Григорьев пробыл больше месяца. Обнаружили у него микроинфаркт, самочувствие быстро пришло в норму, но ему предписали лечение в стационаре.

Все это время Вера Петровна и Светлана по очереди регулярно его навещали. Условия в Кремлевке идеальные, но, невзирая на это, они всегда что-нибудь ему приносили – фрукты, напитки, коробку конфет.

Здоровье его улучшалось, но не настроение. Занимаясь делами, можно еще отвлечься от мрачных мыслей, но здесь, в больнице, когда целыми днями предоставлен самому себе, они просто одолевают. Предчувствуя приближение беды, Иван Кузьмич сделался нервным, капризным и раздражительным.

В этих условиях он не возобновлял прерванного разговора с женой – не время здесь и не место. Лишь когда врачи разрешили ему подолгу гулять по территории, открыл он ей свою тайну. В тот день они сидели на лавочке в укромном уголке парка, тепло укутавшись, – погода стояла прохладная, был конец мая. Первой заговорила Вера Петровна:

– Очень ты нервным стал, Ваня. Врачи говорят – здоровье твое в норме, но я этого не чувствую. Что же с тобой все-таки происходит? Неужели есть доля правды в том, что ты мне тогда сказал? – Она строго глядела ему прямо в глаза, словно требуя прямого, честного ответа.

Иван Кузьмич помялся – никак не мог решиться, – не потом, посмотрев на жену теплым, как когда-то, взглядом, молвил тихо:

– Тебе наши дела трудно понять, да и незачем знать все детали. Попробую донести главное. – Поглубже вздохнул и начал монотонно объяснять:

– В моих руках – финансы партии, в том числе секретные вклады в зарубежных банках. Огромные суммы в валюте. Номера счетов, по которым можно получить к ним доступ, известны очень узкому кругу лиц, в том числе, конечно, мне.

Увидев по побледневшему лицу жены, что до нее доходит смысл его слов, печально подтвердил:

– Вот-вот. Сообразила? Отсюда и грозит мне беда. Слишком много знаю! Пока нужен – цел. А снимут – постараются ликвидировать. Не поверят, что безвреден. Не станут рисковать.

Пораженная этими простыми и страшными словами, этим жутким открытием, Вера Петровна не знала, что подумать, что сказать. Наконец выдавила из себя:

– Неужели, Ваня, у вас там есть… такие люди? Способные убить своего товарища, заслуженного человека, Героя Труда?

Григорьев только взглянул на нее, как взрослый на ребенка, и нервно рассмеялся.

– До чего же ты наивна, Вера! Раньше ты меня этим злила, а теперь мне просто жаль, что до сих пор ничего ты не поняла в нашей сложной, жестокой жизни. – Перестал смеяться и с откровенной ненавистью изрек: – А это и не люди, а серые волки в человечьей шкуре, оборотни! Не зря говорят в народе: нет хуже тех, кто из грязи да в князи. Стелют мягко, делают вид, что скромные, служат народу, а ради денег и власти не пожалеют ничего и никого.

Искренне негодуя, Иван Кузьмич начисто забыл, что история собственной его жизни очень схожа с биографиями тех, кого так страстно обличает. Умолк на минуту, мрачно размышляя, и заключил, будто говоря об обыденном, простом деле.

– Убивать сами, конечно, не будут, белых ручек не замарают. У них в распоряжении спецслужбы, располагающие профессиональными убийцами: те умеют ликвидировать людей без шума, без скандала. Так что можно заказывать гроб и белые тапочки, – невесело пошутил он, чтобы хоть как-то разрядить напряжение.

Вера Петровна подавленно молчала. В голове у нее не укладывалось, как такое возможно… А где же закон? Неужели для них он не писан и никто не может их остановить?..

Все эти вопросы ей хотелось задать мужу, но, видя его состояние и понимая их бесполезность, она не произнесла больше ни слова. Григорьев тоже угрюмо молчал, только прощаясь у ворот, пообещал, чтобы немного приободрить и себя и ее:

– Но ты не думай, я не сдамся. Буду бороться как могу. Считал только нужным тебя предупредить, потому что это очень серьезно.

Вполне резонно готовясь к самому худшему, считая такой исход не только реальным, но и близким, Григорьев не мог не думать о дочери. Не родной он ей отец, но он ее вырастил и по-своему любил. Ему ли не знать все стороны советской действительности – не только лицевую, но и изнанку. Предупредить придется дочь о подводных камнях, что ее подстерегают, когда отца не будет рядом. С болью в душе сознавал он, что жизнь может с ней обойтись особенно круто, – ведь жила и росла она в тепличных условиях и практически не знала забот.

Сегодня, в этот солнечный, теплый день, Светлана обещала его навестить; прогуливаясь по парку, он пошел ей навстречу, на ходу обдумывая, о чем и как с ней говорить. Еще издали он увидел ее стройную фигуру: идет своей красивой, плавной походкой, гордо неся златокудрую головку. На ней длинное джинсовое платье, в руках пакет. Красива, эффектна, что и говорить… Он даже остановился, любуясь дочерью, и издали помахал ей рукой, самодовольно оглядываясь по сторонам: пусть все видят, какая у него дочь!

Когда она подошла и поцеловала его, Григорьев предложил:

– Давай посидим где-нибудь в укромном местечке, потолкуем за жизнь, а? Нехочется идти в душное помещение. А фрукты я потом заберу с собой.

В его любимом уголке парка они уселись рядом на белую скамью.

– А теперь расскажи: как идут твои дела в театре, какие успехи? – Он взял ее руки в свои, любуясь ее свежим цветом лица и синими, как небо, глазами.

«Все-таки здорово похожа на чертова профессора! – беззлобно подумал Иван Кузьмич. – А этот дурень даже не подозревает… Вот ведь что жизнь с нами делает».

– Давай выкладывай отцу все досконально. Я ведь знаю эти театральные интриги, – добавил он требовательно и ворчливо, но глаза его смеялись.

Светлану обрадовало его хорошее настроение – привыкла уже, что отец всегда хмурый и озабоченный. Ответив ему улыбкой, она охотно стала посвящать его в закулисные тайны:

– Сначала, пап, меня зачислили в хор, сольных номеров совсем не давали. И так довольно долго: в театре хороших голосов много, пробиться в солисты, даже на третьи роли, очень трудно. – Оглянулась, не слышит ли кто, и понизила на всякий случай голос: – На первых ролях у нас только жены нашего руководства или любовницы членов правительства. Да тебе ведь это ведомо…

Григорьев промолчал, и она продолжала:

– Поскольку к их числу я не отношусь, пользоваться этим методом не намерена, то вроде проявить свои способности мне не светит. Тем более что не принимаю участия во всяких групповых склоках, что постоянно будоражат труппу.