Драконье горе - Малинин Евгений Николаевич - Страница 72

– Что умею? – не понял я.

– Все умеешь!… Память назад гонять умеешь!…

– Да если б я умел! – приподнявшись с пенька, воскликнул я… и тут же замолчал. Совершенно неожиданно я понял, что действительно могу «сгонять назад» свою память и посмотреть, что произошло прошлым вечером и этой ночью. И сделать это не так уж и сложно, только…

Я пошарил глазами вокруг себя и сразу же отыскал подходящую травинку. Аккуратно сорвав ее, я поднес к носу тоненький стебелек и вдохнул чуть пряный травяной запах. Затем я откусил измочаленный кончик и взял травинку в зубы таким образом, что ее кончики более или менее равными частями торчали из уголков рта, а середина стебелька оказалась прикусанной.

После этого я выпрямился на своем пеньке и, уставившись прямо перед собой чуть прикрытыми глазами, попытался припомнить, что я видел, подъезжая к оврагу. Моя шустрая память немедленно и в деталях показала мне окружающий пейзаж, причем в его движении – мы все-таки ехали к оврагу. Едва этот пейзаж поплыл мимо моего внутреннего взора, как я быстро, стараясь не выпустить травинки изо рта, пробормотал коротенькое заклинание, сидевшее, как оказалось, в моей голове, и пейзаж чуть дернулся, на мгновение как бы размылся и в следующий момент… поплыл в другую сторону!…

Несколько секунд я понаблюдал это «обратное» движение, а затем попытался, используя его как своеобразный разгон, перекинуть память в события прошлого вечера. В следующую секунду на мои глаза опустилась непроницаемая тьма, но едва я успел подумать, что теряю сознание, как она рассеялась, и я увидел перед собой стол в старухиной столовой, за которым мы вчера ужинали!

– …ело у нас к Демиургу!… Секретное!… – услышал я собственный голос.

Мамаша Берта тяжело вздохнула в ответ:

– Вот… Все с делами… И никто к нему не заедет просто так… поболтать!…

«Вперед, вперед!» – поторопил я свою память, и она послушно перескочила чуть вперед.

– Чтоб ты знал, милый, – довольно проговорила Берта, – я лучшая нянька на всем белом свете!

– Лучшая кто?!!

– Нянька лучшая!… И представь себе, недоверчивый сэр, что сам Демиург умолял меня нянчить его малыша!…

– Выходит, у ва… нашего Демиурга… ребеночек появился?…

В моем вчерашнем голосе выразилось самое неподдельное изумление, а в моей сегодняшней голове изумление было не меньше – так вот что мне вчера сказала старуха и что я никак не мог вспомнить утром! А разговор между тем продолжался:

– И давно это случилось?

– Я ж тебе сказала – почти восемь лет назад…

– А, ну да!… А почему ты… домой вернулась?

– Я занимаюсь только малышами!… – гордо ответила фрау Холле и неожиданно звонко икнула, чуть не сбив мою работающую память. – А Кушамандыкбараштатун уже сильно подрос…

– Кто… прости… подрос?…

Я сам, сидя на пеньке, чуть было не повторил этот вопрос, но вовремя спохватился, что… вспоминаю.

– Да ты что, совсем, что ли, запьянел?! – уставилась на меня матушка Берта с нескрываемым возмущением, затем как-то странно повела из стороны в сторону глазами, пошевелила бровями и продолжила: – Я ж тебе объясняю – я нянька, занимаюсь совсем маленькими детьми… Когда малыш Демиурга – Кушамандыкбараштатун подрос, я ушла из горной резиденции. А уж он так ревел, так ревел! Никак не хотел со мной расставаться!

Бабка замолчала и погрузилась в воспоминания, но я-вчерашний был, по-видимому, совершенно бесчувствен, поскольку грубо их нарушил:

– Кто ревел? Демиург ревел?…

Однако слушать то, что ответила фрау Холле, я не стал, первый вопрос был для меня ясен.

«Вперед, вперед!…» – снова подстегнул я свою память, и она снова послушно метнулась вперед, смазав пропускаемые события и разговоры.

Я увидел, что нахожусь в маленькой комнате и, сидя на кровати, стаскиваю с себя камзол. Сделать это было необычайно сложно, поскольку нижняя часть камзола застряла между мной и матрацем, а приподняться мне почему-то не приходило, в голову. Тем не менее мне удалось справиться с непослушной частью своего костюма, после чего я в один миг расправился с рубашкой и упал головой на подушку, совершенно позабыв о штанах. Накрыться одеялом я тоже позабыл… А потом все погрузилось во мрак, видимо, я заснул…

Через минуту я толкнул свою память вперед, но и там был беспросветный мрак. Я повторил эту операцию, и снова оказалось, что мне вспоминать нечего.

Тут я решил, что, по-видимому, можно прекратить «гонянье» памяти назад, поскольку свое утреннее пробуждение и все последовавшее за тем я помнил прекрасно, как вдруг в окружавшую меня темноту вкрался узенький, едва заметный лучик света… Я понял, что дверь в нашу с маркизом спальню бесшумно приоткрылась.

На несколько секунд все вокруг замерло, и только этот едва заметный лучик колебался в темноте, а затем дверь все так же бесшумно распахнулась, и в комнату вплыла янтарно светящаяся свеча, бросая чуть колеблющийся свет на очень выразительное лицо нашей хозяйки. Мне сразу показалось, что старуха совершенно пьяна, хотя держалась на ногах она довольно твердо.

Бесшумно вплывя, иного слова я подобрать не могу, в комнату, она с минуту разглядывала по очереди меня и лежащего напротив сэра Вигурда, пока наконец не решила, кто же ей все-таки нужен. Определившись, она повернулась в мою сторону и, не глядя протянув руку, прилепила свою свечу прямо у моего изголовья.

Не успел я подумать, что старая карга может закапать мое благородное лицо свечным воском, как та вдруг рыгнула и злобно зашептала:

– И не надо меня торопить!… Я же сказала, что все сделаю, как надо!…

При этом она явно обращалась не к тем, кто присутствовал в комнате. Еще что-то нечленораздельно, но очень сердито прошипев, старуха снова сосредоточила свое внимание на моей персоне. Фрау Холле так пристально посмотрела мне в лицо, что я невольно попытался зажмурить глаза, и она немедленно отреагировала басовитым шепотом:

– Ишь, помаргивает, лиходей… Сразу видно, вспоминает что-то… Ничего, щас ты у меня перестанешь что-то вспоминать!…

И она нетвердой рукой полезла в карман своего фартука.

Из кармана появилась тряпица, завязанная в небольшой узел. Старуха плохо слушающимися пальцами развязала узел и начала выкладывать его содержимое прямо мне на живот, шепотом бормоча:

– Корень бузины… лягушачьи лапы… слеза сизого селезня… а это что? Это зачем же я это взяла?… Ах, ну да!… Крокодилья чешуя это для… ага… Омела?! Ну вот уж омела здесь совершенно ни при чем!… Или при чем… Надо собраться… с мыслями… Петрушка!… Корень!… Но это же для завтрашнего супа!… Так! начнем все сначала! Это сюда…

И она уложила что-то холодное и скользкое на мои плечи.

– Это под сердце…

И на грудь мне легла шероховатая, чуть теплая ветошь.

– А это на голову… Ведь он сквот, значит, помнит головой.

И мне на лоб упали три… нет, четыре горячие капли.

– Так, готово… – проворчала старуха. – Начнем!… Хорошо, что ты спишь!

Она набрала в грудь воздуху и дунула мне в лицо с такой силой, что пламя свечи на стене заколебалось. Выдохнув весь запас воздуха, старуха вместо того, чтобы вдохнуть, принялась быстро и на первый взгляд бессистемно размахивать надо мной руками. Прошла минута, другая, и вдруг мне показалось, что эти темные мятущиеся руки превращаются в узкие длинные крылья… нет, в плавники… нет, снова в крылья! Послышался шорох воздуха, разрезаемого перьями на тоненькие ломтики, и вдруг в тон этому шороху старуха тихо завыла!

Сначала шорох и вой звучали отдельно и… дисгармонично, но вскоре они стали переплетаться самым странным, неожиданным образом, тонуть друг в друге, выталкивать друг друга на поверхность звучания, и наконец из них сложилась тоскливая, заунывная мелодия. Эта мелодия, казалось, просачивалась внутрь моего тела сквозь поры кожи, наполняла меня, растворяла мое существо, поглощала меня. Мне стало вдруг все безразлично, сонно, вяло…

И именно в этот момент мелодия кончилась, причем смолкли и шорох воздуха, и вой старухи. Я снова увидел ее лицо, оно было совершенно трезво и бесконечно устало. Бабка медленно провела сухой прохладной рукой по моей груди и тихо шепнула: