Фирман султана - Малик Владимир Кириллович - Страница 10

— Что там?

— Не волнуйся, Ненко. Тебе ничто не угрожает.

Двери приоткрылись. В комнату бесшумно проскользнул Звенигора, а за ним Драган. Сафар-бей кинулся к стене, где висело оружие. Но Арсен молниеносно пересёк ему путь и направил в грудь чёрное дуло пистолета:

— Спокойно, Сафар-бей! Салям! Разве так принимают гостей?

— Что вам нужно? — побледнел ага.

— Уважаемый ага, Якуб уже все объяснил тебе. Но ты оказался бессердечным человеком. Поэтому приходится разговаривать с тобой несколько иначе. Позволь твои руки! Драган, давай верёвку.

— Урус, ты мстишь мне за то, что в Чернаводе я отправил тебя в плен? Но поверь, я потом передумал и хотел приказать…

— Я знаю об этом, — ответил Звенигора. — Якуб мне рассказал. И хотя благодаря тебе я почти год провёл на каторге, мстить не собираюсь. Но об этом успеем поговорить в дороге. Времени у нас там хватит. Вяжи, Драган!

6

На второй день в полдень, все тридцать гайдутинов, оставшихся зимовать в горах, столпились возле хижины воеводы. Младен стоял впереди. Только Златка осталась с больной матерью.

Снизу, по вьющейся горной тропинке, поднимались пять всадников. Гайдутины молча смотрели на них, собственно, на одного — с завязанными глазами. Он ехал вторым, сразу за Драганом.

— Быстрее! Быстрее!.. — закричал со скалы Яцько, размахивая шапкой.

Воевода волновался, хотя и старался не показывать этого. Но по тому, как он побледнел, а потом снял шапку и скомкал её в руке, гайдутины могли догадаться, какие чувства бурлят в сердце их вожака. Резкий ледяной ветер трепал его длинный седой чуб, бросал в лицо колючим снежком, но Младен будто не замечал холода. С обрыва неотрывно всматривался в приближавшегося к нему сына.

Наконец всадники миновали скалу, на которую забрался Яцько, и остановились перед хижинами, откуда открывался вид на глубокое ущелье, затянутое снежной мглою. Арсен снял повязку с глаз Сафар-бея.

— Здравей, воевода! Здравейте, другари! — поздоровался Драган, спрыгивая с коня. — Какво правите?[6]

— Здравейте! Здравейте! — Младен обнял каждого из прибывших и остановился перед Сафар-беем.

Наступила глубокая тишина. Все затаили дыхание. Хмурые обветренные лица гайдутинов повернулись к янычарскому аге. Противоречивые чувства бурлили в сердцах повстанцев. Так вот он какой, Сафар-бей, их самый злейший враг! Молодой, статный, удивительно похожий на госпожу Анку, он ловко сидел на коне, оглядывая чёрными жгучими глазами гайдутинов и их стан. Несмотря на усталость и волнение, которое охватило его, он старался держаться горделиво, не опускал глаз под пронизывающими взглядами гайдутинов.

Узнав воеводу, быстро спрыгнул с коня, застыл напряженно, не выпуская поводьев из рук.

— Здравей, сыну! — тихо произнёс воевода, пристально глядя в лицо аги.

Сафар-бей не выдержал взгляда воеводы. Опустил глаза. Арсен, что стоял рядом, мог бы присягнуть, что у него задрожали губы.

— Здравей… тате!

Слова эти, видно, стоили Сафар-бею огромного усилия, ибо голос его дрогнул и прозвучал хрипло.

Собравшиеся всколыхнулись, пронёсся лёгкий, почти не слышный в порыве ветра вздох. Старый Момчил крякнул, будто у него запершило в горле. Якуб отвернулся и молча вытер затуманившиеся глаза.

— Спасибо, сын, что приехал. Пойдём в хижину, — пригласил Младен. — Там твоя майка… ждёт тебя… О боже, слишком долго она тебя ждала, бедная!..

Они направились к хижине. Гайдутины гурьбой двинулись за ними, но у дверей остановились.

— Сейчас мы там лишние, — произнёс Якуб. — Пусть сами…

Но толпа не расходилась. Люди стояли на ветру. Снег таял на их лицах и стекал на мокрые кожушки. В мутном небе желтело круглое пятно чуть заметного холодного солнца.

Через некоторое время вышел Младен и кивнул Звенигоре:

— Арсен, зайди!

Звенигора переступил порог хижины. В горнице горела свеча, пахло воском. Анка лежала на широкой деревянной кровати. Глаза её блестели. Дышала она тяжело. Возле неё сидела заплаканная Златка. Сафар-бей стоял у изголовья, и мать держала его руку в своей, словно боялась, что вот-вот он уйдёт от неё. На лице Сафар-бея неловкость и смятение.

Анка заметила казака, прошептала:

— Арсен, подойди ближе!

Звенигора приблизился к кровати. Стал рядом со Златкой.

— Спасибо тебе, что привёз мне сына… Я так рада… — Голос Анки прерывался. Ей тяжело было говорить, и Звенигора сделал движение, как бы желая её остановить, но она отрицательно покачала головой: — Нет, нет, дай мне сказать… У меня так мало времени… Ты очень любишь Златку?

Вопрос был неожидан, и Арсен смутился. Но тихо и твёрдо ответил:

— Очень! — и взглянул на девушку. Её бледные щеки загорелись румянцем.

— А ты, доченька?

— Я… тоже, — прошептала Златка.

Анка помолчала, внимательно вглядываясь в смущённое лицо дочери. Собравшись с силами, заговорила снова:

— Дайте друг другу руки… Вот так… Прежде я боялась, Арсен, что ты отберёшь у меня дочку, которую я едва нашла. А теперь сама вручаю тебе… Береги её… Она здесь, в гайдутинском стане, стала такой сорвиголовой… Я рада за вас… Будьте счастливы!.. Младен, дорогой мой… — Она подала ему свободную руку, и воевода, опустившись на колени, прижался к ней щекою. — Вот мы и собрались… наконец… всей семьёй… Я так счастлива… мои дети снова со мною…

У Младена вздрогнули плечи, из груди вырвалось глухое горестное рыдание. Златка плакала навзрыд, не сдерживая себя. Звенигора почувствовал, как по щеке покатилась тёплая слеза, но не смел поднять руку, чтоб вытереть её. Сафар-бей стоял бледный, закусив губу. Он прилагал все силы, чтобы не проявить, как он привык думать, малодушия, но и в его глазах стояли слезы.

Анка закрыла глаза и откинулась на подушку. Дышала тяжело, прерывисто. Из последних сил сжимала сыновнюю руку. Боялась хоть на миг выпустить её.

Отдохнув немного, встрепенулась. Заговорила тихо, но ясно:

— Ненко, сынок… родной мой… Я знаю, как тяжело тебе привыкнуть к мысли, что я… твоя мать… Я понимаю тебя… Ты — отломанная ветка, которую ветер унёс далеко от дерева. Ты и не помнишь того дерева, на котором рос… А я помню… твой первый крик… Потом лепет… До сих пор вижу твои весёлые чёрные глазки, густые кудри… Помню каждый твой шаг от первого дня до того самого часа, когда… когда… Потом наступило тяжёлое время… долгие годы поисков, надежд и разочарований… И все это время ты жил в моем сердце рядом со Златкой… маленьким черноволосым мальчиком с тремя длинными шрамами на ручке… Потому так легко и узнала после стольких лет разлуки… Ведь ты — моя плоть… моя кровь…

Она судорожно сжала руку Сафар-бея. Широко открытыми глазами долго смотрела на него, словно старалась навеки запомнить каждую чёрточку. Потом перевела взгляд на Младена.

— Младен… — прошептала совсем тихо, чуть слышно: каждое слово давалось ей с большим трудом. — Младен, положи свою руку… на руку… нашего Ненко… Вот так… Арсен, Златка… вы тоже…

Арсен и Златка подошли к изголовью, положили свои руки на руку Сафар-бея.

— А теперь поклянитесь… поклянитесь… что никто из вас никогда не поднимет друг на друга… руку… хотя и придется быть в разных станах… Умоляю вас!.. Не поднимайте руки на моего сына!..

— Клянусь! — тихо произнёс воевода.

— Клянусь! — глухо отозвался Звенигора, и к его негромкому голосу присоединилось лёгкое, как вздох ветерка, Златкино:

— Клянусь!

Опустилась тишина. Немая, тревожная.

— Ненко, а ты?..

— Клянусь! — выдавил из себя Сафар-бей и опустил глаза.

Звенигоре казалось, что за всю свою жизнь, полную тревог, смертей и невзгод, он никогда не переживал минуты тяжелее этой. Нестерпимо больно было ему смотреть на этих людей, в семью которых он входил, на их муки и страдания. Его огрубевшее в боях и неволе сердце мучительно щемило, а глаза наполнились слезами.

Младен сдерживал рыдания, клокотавшие глубоко в груди. Все опустили головы. Только Златка не скрывала слез.