Чёрный всадник - Малик Владимир Кириллович - Страница 19

— Ну, я тебя совсем не понимаю, — удивился Ненко.

— Ты смог бы оказать Болгарии и её друзьям неоценимую услугу: мы знали бы тогда самые тайные замыслы Стамбула, указы султана, приказы и распоряжения военных властей…

— Вот как?! Стоит подумать!

— Пусть извинит меня Якуб, что я так откровенно говорю, — воевода положил руку на плечо своему старому другу. — Может, твоему уху и тяжко слушать такие слова, потому как речь идёт о том, чтобы расшатать, а если удастся, то и свалить страшного великана, который называется Османской империей. Ведь это твоя родина, Якуб!

— Младен, — тихо ответил тот, — на свете, кроме жестокости и произвола, существует ещё и справедливость. К сожалению, я ни разу не встречался с нею ни в янычарских сейбанах[30], ни в замках бейлер-беев и санджак-беев, ни во дворце падишаха. Везде господствует несправедливость. Так пристало ли мне, человеку, обогащённому горьким житейским опытом и всю жизнь стремящемуся наказать эту несправедливость, защищать её теперь?

— Спасибо, Якуб! Ты мудрый человек! — Младен обнял старого товарища. — И конечно, ты знаешь, ибо я не раз говорил тебе об этом, что мы выступаем не против турок, не против Турции, чтобы уничтожить её и поработить её народ. Мы выступаем против своего рабского положения, в которое ввергла нас Порта, против посягательств султана и его ненавистных пашей на нашу землю и плоды нашего труда, против гнёта и насилия, против стремления султана убить нашу веру, наш язык, наш извечный уклад жизни, растоптать наше человеческое достоинство!

— Аминь! — улыбнулся Якуб и крепко пожал Младену руку. — Теперь мне понятно, почему мы должны служить в орте Азем-аги…

4

Всю следующую неделю гетман болел. У него ломило руки, ноги, поясницу. Голова трещала от нестерпимой боли. Непрерывно трясла лихорадка. Вечерами, когда бывало особенно тяжко, он бредил: то молился богу, то выкрикивал страшные проклятия, то разговаривал с людьми, которых давно уже не было на свете, — матерью, отцом, братом Тимошем… От него ни на минуту не отходил, как верный пёс, Свирид Многогрешный, следил за каждым шагом и каждым движением Якуба, приставленного Азем-агой к больному.

Болезнь прошла внезапно, как и началась. Но слабость осталась, а с нею — разбитость, скверное настроение. Гетман заскучал и крикнул, чтобы кто-нибудь вошёл.

За дверью послышались шум, топот ног.

— Кто там?

Дверь приоткрылась и показалась пепельная голова Свирида Многогрешного.

— Это я, ясновельможный пан гетман. — Круглая физиономия хорунжего расплылась в угодливой улыбке.

— Заходи.

Многогрешный вошёл в комнату, пригладил рукой жиденький чуб и низко поклонился.

— Слава богу, вы живы и здоровы, пан гетман… А я подумал, с вами что-то случилось — так вы крикнули…

— Я уже чувствую себя хорошо… С чем пришёл?

— У меня очень важные вести…

— Ну, рассказывай! — Гетман подложил себе под голову вторую подушку, чтобы удобнее было сидеть, и указал на стульчик: — Садись!

— Ясновельможный пан гетман. — Многогрешный осторожно присел на вычурный стульчик с кривыми позолоченными ножками и понизил голос до шёпота: — Пока вы болели, я порасспросил своих доверенных людей, которые оставались в Немирове нашими глазами и ушами…

— Ну и что?

— Страшно даже подумать…

— Говори!

— Ясновельможный пан гетман, — торопливо затараторил Многогрешный, — всем хорошо известно, сколько трудов вы положили на то, чтоб возродить отцовскую славу… Да не все ваши помощники искренне помогают…

— Кто? — Юрась впился взглядом в желтовато-серые глаза хорунжего.

— Наказной атаман Астаматий во время похода вашей ясновельможности на Левобережье принимал тайного посла от Серко и долго толковал с ним за закрытыми дверями…

— О чем?

— К сожалению, не удалось дознаться… Но дознаемся! Того посла, запорожца Семашко, семья которого живёт в Немирове, я приказал арестовать и посадить в яму. Правда, несмотря на то что ему всыпали полсотни палок, он ничего определённого не сказал… Должно быть, мало всыпали… Зато…

— Ну, ну!

— Зато доподлинно стало известно, что Астаматий, этот хитрющий волох, изрядно вытрусил карманы и сундуки богатых немировских горожан и присвоил большую часть собранного… В казну поступило золота и серебра, а также драгоценных вещей только на полторы тысячи злотых. А сколько прилипло к его рукам, одному богу ведомо!..

Гетман заскрипел зубами, едва не задыхаясь от злости. В последнее время он все свои силы отдавал тому, чтобы как можно больше людей перегнать с левого берега Днепра на правый, а также поскорее пополнить свою казну, так как считал, что без подданных и без денег он ничто. Потому и следил ревниво за тем, чтобы ни один злотый, ни один червонец или динар, ни одна золотая или серебряная вещица не миновали его казны.

— Ах ворюга! Изменник! Грабитель! Хитрый волошский лис!.. Я давно подозревал, что он неискренний, коварный, подлый человечишка!.. Но куда же смотрел полковник Вареница? Я же приказывал ему неотступно следить за каждым шагом Астаматия!

В глазах Многогрешного заиграл радостный огонёк.

— Ваша ясновельможность пригрела на груди змею! Полковник Вареница в сговоре с Астаматием…

— Не может быть!

— Мои люди доносят, что не раз видели их вдвоём. Астаматий частенько заезжал к Варенице, до полуночи пьянствовал с ним… А горничная Вареницы Настя хвасталась подругам, что хозяин подарил ей золотые серёжки… Откуда они у него? Ведь до тех пор, пока вы не вручили ему пернач полковника, был гол как сокол!.. Вместе со мной, благодаря вам, выбрался из турецкой неволи, так что, кроме вшей, — пусть извинит меня пан гетман за грубое слово, — ничего не привёз с собой на Украину. А теперь, вишь ли, дарит дорогие серёжки своей полюбовнице. Какой богатей нашёлся!..

— Что ещё?

— Немировский сотник Берендей…

— И этот? О боже!..

— Он выпустил из ямы нескольких острожных, не положив за них в казну ни одного шеляга[31]. Сказывают, на этом он крепко погрел руки… Из корчмы не вылазит!

— Все?

— Все.

— Как переселенцы?

— Голытьба… Перетрясли всех — ни злотого не нашли… Временно живут на Шполовцах. Весной заставим пахать, сеять…

— А те… девчата?

— Их поселили, как и приказано вашей ясновельможностью, тут рядом… На Выкотке… Слежу за каждым шагом…

— А турки?

— Азем-ага взял их на службу.

— Угу… Это хорошо… Однако их нужно остерегаться, а то они обо всем будут докладывать Азем-аге.

— А он — каменецкому паше Галилю, великому визирю и самому султану, — досказал Многогрешный.

— Об этом мог бы и не напоминать: сам знаю… А вот кто из наших доносит Азем-аге — хотелось бы проведать.

— Кто же? Астаматий и Вареница, безусловно, причастны к этому…

Юрась кисло поморщился.

— Может, и ты? А?

Многогрешный испуганно перекрестился:

— Что вы, пан гетман!.. Вот вам крест, я ваш самый преданный слуга! Как пёс, готов каждому вашему недругу горло перегрызть!

— Ладно, ладно, верю, — небрежно махнул рукой гетман, а потом, видя, как его слова взволновали хорунжего, добавил: — Ты единственный, на кого я могу положиться… Так что ты предлагаешь сделать с изменниками?

— Предлагать и решать может ваша ясновельможность. А моё дело — доложить обо всем правдиво, как на духу.

— Ты схватил их?

— Без вашего приказа? — удивился Многогрешный. — Как бы я посмел?

— Взять ворюг! Немедленно! И держать под усиленной стражей!.. Малость окрепну — сам допрошу их!

— Будет сделано, ваша ясновельможность. Но…

— Ну, что ещё?

— Кого же назначить на их места?

Юрась ненадолго задумался. Потом решительно сказал:

— Без наказного атамана обойдусь: сам управлюсь! Полковником назначу Коваленко, а сотником… — Он выдержал паузу, пристально посмотрел на Многогрешного. Тот преданно склонил голову, ожидая благодарности за верную службу. — Сотником… будешь ты, Свирид! Служи мне честно — и я никогда не забуду про тебя!