Детектив США. Книга 5 - Филипс Джадсон Пентикост - Страница 28

— Полагаю, ежегодная прибыль составит двадцать миллионов.

— Долларов?

— Фунтов.

Шартелль хохотнул и покачал головой.

— Ну и ну! Поросенок подобрал себе кандидата-ниггера, который будет приносить ему двадцать миллионов в год, и просит о помощи.

— Он предупреждал, что вы так и скажете.

— Что именно?

— Кандидат-ниггер.

— Вас это нервирует?

— Не слишком, мистер Шартелль.

— Позвольте мне внести ясность.

— В смысле?

— Поросенку на это глубоко наплевать.

Тишина становилась все гуще. Я закурил привычную «Лаки Страйк», но дым пах прелой соломой, а Шартелль разглядывал меня с легкой улыбкой, как смотрят на пятнадцатилетнего подростка. И был прав: я сам не дал бы себе больше тринадцати.

— Послушайте, мы можем сидеть тут всю ночь и вы будете подкалывать Даффи, но я у него на жаловании, так что не обижайтесь, если я не буду вам подпевать.

Шартелль усмехнулся.

— Знаете, Пит, не стоит кипятиться из-за того, что я сказал ниггер.

— Я и не кипячусь.

— Знаете, юноша, я могу показать вам членские билеты Эн-Эй-Эй-Си-Пи и Си-Эр-И. Или благодарственные письма моих цветных друзей, активно участвующих в борьбе за гражданские права. Или, как южный джентльмен, могу сказать, что лучше других понимаю цветных, потому что вырос вместе с ними, как, собственно, оно и было, а свою старую цветную няньку я любил больше, чем кого бы то ни было. Я могу прямо сейчас представить вам доказательства, реальные доказательства того, что моя любовь к неграм безгранична, а закончить рассказом о том, как чуть было не женился на стройной азиатке, которую обхаживал в Чикаго, но она убежала с коммивояжером фирмы, продающей пожарные машины. Наверное, он нашел более веские аргументы, раз увел ее от меня. И я говорю «ниггер» только потому, что не могу слышать тех, кто пытается произнести ни-и-гро, а это слово застревает в горле, как рыбья кость. Говоря ниггер, я не вкладываю в это слово ничего обидного, потому что придерживаюсь теории расовых отношений Шартелля, созданной на основе многолетних взаимоотношений черных и белых и долгих часов учебы и раздумий. Как вы заметили, я по натуре человек общительный.

— Заметил.

— Так вот, теория Шартелля о гармоничных расовых отношениях простая и честная. Или мы должны дать ниггерам их права, причем не на словах, а действительное право на все, от голосования до прелюбодеяния, должны заставить их иметь эти права, подкрепить и поддержать их законом, суровым законом, следить за исполнением которого ФБР будет до тех пор, пока самый последний из ниггеров не станет равным протестанту англо-саксонского происхождения. Я не зря сказал «или». Или мы даем им право жениться на наших дочерях, если они у нас есть, и заботимся не только о том, чтобы они могли занять равное с нами положение в обществе и получить такое же образование, но и об их экономических правах, то есть предоставить им те же возможности и средства, которыми обладают белые в погоне за счастьем, дать возможность жить не в лачугах, а на респектабельных городских окраинах. Вот тогда они будут такими же, как вы, белокожие, с вашими крепкими моральными устоями, вашей христианской добродетелью и вашим драгоценным единством. Разумеется, они, пройдя этот путь, могут что-то потерять. К примеру, свою самобытную культуру, а это не пустяк. И я говорю: или мы делаем все это для них и они становятся такими же, как все, или, клянусь богом, мы должны загнать их в свинарники! — и кулак Шартелля с силой опустился на стол.

— Что значит «ваша» христианская добродетель, Шартелль? Вы такой же, как я.

— Нет, юноша, отнюдь. Моя пра-пра-пра-прабабушка была очень милой негритянкой из Нового Орлеана. Так, во всяком случае, говорил мне отец. То есть я на одну шестьдесят четвертую — цветной, а в большинстве южных штатов это уже очень много. Так кто имеет больше прав сказать ниггер, чем мы, ниггеры?

— Вы смеетесь надо мной, Шартелль.

— Возможно, юноша, но как знать наверняка? — он усмехнулся. — Но вы не собираетесь убеждать меня, что это имеет какое-то значение?

Глава 2

Следующим утром мы завтракали вместе. Поздним вечером накануне Шартелль взял тайм-аут, сказав, что ночью хорошенько обдумает предложение Даффи. «Я хочу уделить вашему предложению самое серьезное внимание, — как писал один конгрессмен своему избирателю, пожелавшему построить мост над Большим Каньоном».

На завтрак он пришел в темном костюме, синей рубашке и галстуке в сине-черную полоску, который, должно быть, позаимствовал у другой английской военной части.

— Ночью я кое-кому позвоню, Пит, — он намазал гренок маслом.

— Кому же?

— Двум приятелям в Нью-Йорк. Поросенок хвастался там своими успехами. Этого, впрочем, следовало ожидать. Но более интересно другое — у вас объявился соперник.

— Кто же?

— Другое рекламное агентство.

Наверное, такое же выражение, как и у меня, появилось на лице Эйзенхауэра, когда ему сказали, что Макартур уволен.

— Какое?

— «Ренесслейр».

— О. Или лучше: о, о, о.

— Я отреагировал точно также. Одно упоминание «Ренесслейра» действует на нервы. Как скрежет ножа по тарелке.

Я на мгновение задумался.

— Отделения в Лондоне, Стокгольме, Копенгагене, Брюсселе, Париже, Мадриде, Франкфурте, Цюрихе, Риме, в дюжине городов США, Гонконге, Бомбее, Токио и Маниле. Что я упустил?

— Торонто, Сидней, Сеул и Йоханнесбург.

Существует несколько типов рекламных агентств. Состоящие из одного-двух сотрудников и существующие на подачки таких же крохотных радиостанций и газет. Быстрорастущие, хватающиеся за все и вся, ракетой рвущиеся к успеху, чтобы затем раствориться в общем рисунке делового мира. Есть агентства вроде «Даффи, Даунер и Тимз», концерны с многомиллионными оборотами, движимые прелестями, гением, излишествами и нравами карнавала денег. И, наконец, есть десяток агентств, размеры, финансовая мощь и безжалостность которых сравнимы разве что с их чудовищной посредственностью. Именно они ответственны перед нацией за нынешний уровень телевидения, радио, значительной доли американской субкультуры, которая столь прибыльно эксплуатируется за рубежом.

В этом десятке «Ренесслейр» по своему могуществу занимал третью или четвертую позицию. Если остальные делали деньги на плохом вкусе американской публики, то «Ренесслейр» решил стать совестью мира.

— Они организовали у себя управление международных дел, — задумчиво заметил Шартелль. — Оно сочетает в себе худшие черты Морального перевооружения, Корпуса мира и Международного общества ротарианцев. У них есть лекторское бюро и они готовы доставить оратора в любое место в течение двенадцати часов, при условии, что слушателей будет не меньше пятисот. И он произнесет речь на языке аудитории. У них есть отделы Океании, Юго-Западной Африки, Италии, Исландии. Насколько я знаю, даже Антарктиды.

— Нам об этом известно, — кивнул я. — Они рассылают тексты речей. Их переводят и дают оратору для выступления. Они наводнили этими речами весь мир.

— Помнится, в прошлом году они проводили предвыборную кампанию в Калифорнии.

— Кого они поддерживали?

— Их клиент играл в кино злодеев. Тот, кто играл героев, отстал на полмиллиона голосов.

— Вы в ней участвовали?

— Собирался, но разузнал, что к чему, и решил, что связываться не стоит. Я не смог рассчитать, каким будет расклад голосов. Но, похоже, под влиянием «Ренесслейра» многие избиратели в последний момент передумали.

Ложкой я выводил на скатерти замысловатые узоры.

— За кем стоит «Ренесслейр»?

Шартелль выудил из кармана полоску бумаги.

— Имя я записал. Как раз хотел спросить вас о нем. Клиент «Ренесслейра» — мусульманин. Что вы о нем знаете?

— Образование получил в Аги, говорит с чистейшим оксфордским акцентом, если таковой существует. Богат, личный самолет, конюшня «роллс-ройсов». Наследный правитель нескольких миллионов альбертийцев, живет во дворце к югу от Сахары, подробное описание которого можно найти на страницах «Тысячи и одной ночи». Англичане его любят, потому что у него не забалуешь.