Змея - Малерба Луиджи - Страница 34

Я возвращаюсь назад по аллее, спускаюсь по отлогой порожке на южную сторону и вступаю в светлый и опрятный квартал, чем-то напоминающий некоторые кварталы Лозанны. В Лозанне я никогда не был, но именно такой я ее себе представляю. Указатель извещает, что я вступаю на территорию Пинчетто Нуово. Значит, вот это — Пинчетто Нуово, говорю я себе. Прекрасно. Я опускаюсь на какую-то ступеньку, кладу свой сверток на мраморную плиту и закуриваю сигарету. Нельзя позволять собакам свободно бегать в таком месте, говорю я себе. Вон здоровенная немецкая овчарка носится по аллеям, неуверенно обнюхивая деревья. Она подбегает, чтобы понюхать мой сверток, и я начинаю махать руками и кричать, чтобы отпугнуть ее.

Поднявшись, я снова принимаюсь ходить, но ноги ужасно ломит, а голова пылает, как рейхстаг тогда, при Гитлере. Издалека до меня доносится голос Мириам (я не хотел здесь называть ее имя), она снова зовет меня, но я не отвечаю. Я занят, я сейчас занимаюсь тобой, мог бы я ей сказать, но ничего не говорю. Слышатся чьи-то голоса и музыка вдалеке. Да что тут происходит? Можно было бы оставить сверток за кустом, перебросить его через ограду, положить под каким-нибудь кипарисом. А потом? То, что я сейчас делаю, не похоже ни на что из того, что я делал уже раньше. Но я же ничего не делаю, говорю я себе, просто прогуливаюсь, хожу туда-сюда, и все. Разве это называется что-то делать? Так что же все-таки происходит?

Я вышел на маленькую унылую поляну без деревьев, заполненную белыми обелисками — этакий восточный городок из тех, что можно увидеть на снимках в старой энциклопедии. В начале аллеи сквозь кусты олеандра проглядывает эмалированная табличка. Читаю надпись: Sanguesparso[9].Этот квартал называется Sanguespar so, говорю я себе. Здесь обширные участки, словно только что вскопанные под посадку персиковых деревьев или виноградных лоз (какие там лозы!). Оглядываюсь вокруг. Никого. Я мог бы вырыть здесь в свежей земле небольшую ямку, но не хочу оставлять свой сверток в таком унылом месте. Здесь совсем нет деревьев — даже птицам присесть некуда — нет ни капли тени летом, повсюду одни лишь цементные столбики и железные цепи. У моих ног валяется моток колючей проволоки. Уныние. Концлагерь. Вдруг в куче проржавевшего металла я вижу что-то интересное. Если только это не мираж. Из лома поднимается знаменитое чудо ботаники — черная роза. Роза загадки и сокровенной тайны. «Sub rosa» — так звали ее древние… Я оставлю мой сверток у черной розы, чуда ботаники, символа загадки и сокровенной тайны. Да нет же. Это совсем другая роза — бронзовая, отполированная дождями и почерневшая от солнца.

Я плетусь в другую сторону, к верхней части кладбища, к трем Уступам — первому, второму и третьему. Небо все темнеет, черная туча остановилась как раз между мной и солнцем, уже приближается ее холодная тень. Какой это закат, если солнце меркнет, вместо того чтобы медленно заходить. Я спускаюсь по Уступу первому, потом по второму, пересекаю террасу, занятую маленькими геометрически правильными клетками оград. Ни сантиметра свободного, пи клочка земли. Терпение, терпение, говорю я себе.

За Уступом третьим я вижу наконец участок с невысокими временными обелисками, деревянными колышками, обломками травертина, утонувшими в жидком бетоне, кусочками мрамора, гранита. Это уже на самом краю, у Восточной стены. Асфальт кончился, кончился и гравий, начались аллейки с утрамбованным грунтом. Табличка извещает, что мы еще в Семенцайо. Так называется эта отдаленная зона. Здесь я вижу двух женщин: они идут мне навстречу, опустив головы. Два хмурых лица, два букета цветов, две нары черных перчаток, две вуали на головах. Они меня даже не замечают, а если замечают, то делают вид, будто не замечают. Не поднимают глаз. Я оборачиваюсь и смотрю им вслед. Но что все-таки происходит? Ничего, говорю я себе, вон прошли две женщины, низко опустив головы, и даже не заметили меня, а если и заметили, то сделали вид, будто не заметили.

Здесь не ездят на автомобилях (строго запрещено), на аллеях нет переходов, светофоров, нет регулировщиков уличного движения. Сторожа сторонятся посетителей, издалека сюда все еще доносится жужжание электрического шлифовального станка, потом наступает тишина, какая-то птица вскрикивает на кипарисе в Пинчетто Веккьо, ящерица выскальзывает у меня из-под ног и сливается с разводами на мраморе. Проходят двое англичан, разговаривающих по-английски. Холодная тень все надвигается. А что будет потом, когда черная туча уберется? Солнце уже сядет? — спрашиваю я себя. Я только время теряю на все эти вопросы, вот если бы кто-нибудь заставил меня наконец-то что-то сделать. И снова издалека долетают голоса, музыка. Это они меня зовут? Долго ли еще мои желания будут тянуть меня куда-то вверх, долго ли они будут сохранять это направление? Быть может, настанет день, когда они тоже повернут вниз. Подвалы, клоаки, катакомбы, земная глубь…

Как приятен запах свежей, только что вскопанной земли. Появляются люди с лопатами и принимаются копать, одни копают, другие снимают старые мраморные плиты, чтобы заменить их новыми, копают молча, делают глубокие ямы, иногда приносят дерево и сажают его, а иногда деревьев не сажают: приходят небольшие группы людей, тихо переговаривающихся между собой, а с ними еще мужчина во всем черном. Когда его голос немного повышается, можно разобрать латинские фразы, так хорошо гармонирующие с тишиной; они реют в воздухе, а потом мягко ложатся на вскопанную землю, на жесткий мрамор, на траву, растущую по обочинам утрамбованных дорожек.

Внизу, у самой Восточной стены, — сарай для инструментов и еще мастерские — столярная и по обработке мрамора и бронзы, где распиливают доски и льют металл. Целый завод, огороженный звукоизоляционными плитами. За помощью к городу здесь обращаются лишь в самом крайнем случае, это настоящая автономная организация (с муниципалитетом она связана чисто формально). Есть тут и питомники, где выращивают цветы и всякие растения, а в самой глубине размещены оранжереи, где можно найти розы в январе и гиацинты в августе. И работники здешние отличаются от тех, кто трудится за стеной, у них своя униформа — серый комбинезон с высоким воротничком, вроде тех, какие носила пехота в 1915 — 1918 годах.

В конторе я спросил, можно ли нанять небольшую бригаду рабочих, за деньги, разумеется. Чем глубже будет яма, тем я стану спокойнее, говорю я себе. Нужны свидетельства, разрешение, матрикулярные данные. И участок надо приобрести. Вот тогда можно будет им распоряжаться. Когда человек становится владельцем, говорят они, если вы, например, владелец, то можете делать со своим участком все что угодно. Существуют еще правила строительства, притом весьма разумные, они касаются, главным образом, высоты.

Чем конструкция ниже, тем больше свобода выбора. Но сколько стоит это место вечного покоя? Миллионы. Никаких скидок здесь не делают — слишком велик спрос, поясняют мне, все хотят купить, цены постоянно растут, вокруг этого дела крутятся посредники, спекулянты, жулики, которые покупают участок, чтобы потом его перепродать или монополизировать. Процветающее торговое предприятие, настоящий проходной двор. Вот, говорит человек, сидящий за столом, у нас есть свободных тридцать метров в районе Новых Участков (аристократический квартал). Они неделимы, с прекрасным видом на окрестности. Да, цена слишком высока. Зато здесь есть все, что вам может понадобиться, говорит он, — мрамор, бронза, цветы, тишина. Аминь.

Все начинается сначала в деревнях, на окраинах маленьких городков, куда я добираюсь на своем «Фиате»-универсале в солнечные дни, под дождем, а однажды даже и в снег. Я подхожу к воротам низких каменных стен, выкрашенных желтой или белой краской, заглядываю внутрь, прошу разрешения зайти. Часто ворота бывают заперты на висячий замок. Под мышкой у меня все тот же сверток. Мой случай не совсем обычный, по-видимому, тут уж ничего не поделать. Я жду часами, хожу взад-вперед, читая высеченные на мраморе имена и даты, расспрашиваю сторожей, наблюдаю за козами, которые щиплют траву, растущую между плитами. Никто не выполнит эту работу лучше, чем коза. Человек в черном говорит мне, что это невозможно, что нужно соблюдать существующие правила, но я-то знаю, какие дела творятся повсеместно: кости одного человека смешивают с костями другого, списки часто пропадают, и маленькое отступление от правила можно бы все-таки (делать. Но человек в черном говорит: нет. Я настаиваю. Давайте, говорю, решим этот вопрос раз и навсегда. Но человек в черном твердит свое «нет».