Греческий огонь - Малерба Луиджи - Страница 11

— Мне кажется, что ни один уголок Большого Дворца не должен остаться неизвестным императору. Теперь хозяин дома — он.

Феофано улыбалась Никифору на пороге своих покоев. Два стражника расположились по обе стороны двери, как будто ожидая, что они войдут вместе.

— Разве путешествие еще не закончено?

— Это зависит от вас, от того, не устали ли вы, от ваших желаний.

— Значит ли это, что я могу войти?

Вновь улыбнувшись, Феофано жестом пригласила Никифора переступить порог ее покоев. Никифор оглянулся на четырех вооруженных гигантов, которые все это время следовали за ними на почтительном расстоянии в десяток шагов, а теперь застыли у дверей в ожидании приказа.

Феофано сразу все поняла.

— Вы можете вполне довериться мне. Оставьте ваших стражей снаружи. В моих покоях вас подстерегают лишь такие опасности, от которых вас не смогут защитить вооруженные воины.

Насмешливая и вместе с тем соблазнительная улыбка играла на губах Феофано. Никифор тоже улыбнулся и последовал за ней, оставив своих людей снаружи.

— Я вынесла на своих слабых плечах двойной груз, — с обезоруживающей искренностью рассказывала Феофано, -груз государственного правления и не менее тяжкий груз вдовства. На троне, в Большом Дворце, и здесь, в моих покоях, не хватало мужчины. Теперь вы знаете, что можете рассчитывать на мою поддержку и дружбу. Мне кажется, я представила вам достаточное доказательство своей лояльности тем, что помогла избавиться от самого опасного вашего врага.

— Так же, как и вашего, — сказал Никифор с улыбкой, в которой промелькнула тень недоверия.

— Бринга был очень умен и понимал, что настоящий его соперник вы, а не я.

— Он был не только умен, но и вероломен. Если бы ему удалось с вашей помощью ликвидировать меня, то потом он с присущим ему коварством избавился бы и от вас.

— Мне каким-то чудом удавалось спасаться от этого дьявола, но без вашей помощи я бы в конце концов не выдержала и сдалась. Вы правы, говоря, что он был и моим злейшим врагом, но после его гибели мы можем считать себя в безопасности во Дворце, который он оплел паутиной заговоров и интриг. Ваше вступление на престол прошло удачно, но теперь, когда ваш злейший враг погиб, вы нуждаетесь в союзе с законной властью, которая легализировала бы в глазах народа ваше восшествие на престол.

Никифор в изумлении смотрел на Феофано, которая так легко перешла от лести и комплиментов к дипломатическим переговорам. Он решил убедиться, что правильно ее понял.

— Вы говорили о союзе. Но с кем?

— Со мной, — сказала Феофано. — Кроме того, что я регентша, я еще мать Василия и Константина, назначенных престолонаследниками усопшим императором Романом. Народ любит этих двух мальчиков, знает по портретам, не раз видел во время праздничных и официальных торжеств и может заподозрить, что вы имеете намерение лишить их прав на престол. Зачем вам этот ненужный и бесполезный риск? Я всегда восхищалась вашим мужеством, вашим военным искусством, восхищалась вами, но издали, как самая обыкновенная женщина, преклоняясь перед вами и почитая вас как героя. Теперь вы могли бы вознаградить меня за мою преданность и восхищение вами, закрепив уже существующий между нами союз юридически и официально.

Никифор удивлялся все больше: он был совершенно не готов к такому откровенному разговору, но, оказавшись в этой ситуации, был вынужден каким-то образом реагировать на нее, плохо понимая, что происходит. Слишком много событий случилось в этот день, и даже он, привыкший к сражениям и победам, был захвачен врасплох. Но откровенные признания Феофано требовали и от него такой же откровенности, если он не хотел с первых же шагов показаться слабым и нерешительным, что, разумеется, могло только повредить его жизни при дворе.

— Должен ли я расценивать ваши слова как брачное предложение?

— Да.

Никифор постарался скрыть свои чувства: он был польщен и изумлен одновременно.

— Но я намного старше вас, я — простой воин, а вы — изысканная и утонченная женщина, привыкшая к жизни при дворе. Многие годы я провел в лагерях вместе с солдатами и еще должен приспособиться к своему новому положению. Даже мое имя кажется мне неподходящим для той чести, которой я отныне удостоен.

— В мужчинах я ценю силу и мужество, — сказала Феофано, — это очень редкие качества.

Феофано умела читать по глазам мужчин, и в этот момент она поняла, что ситуация в ее руках и что отныне суровый воин, блестящий стратиг, император Византии Никифор Фока пойдет за ней хоть на край света. И вот, почти прижавшись лицом к лицу Никифора, молодая женщина шепотом предложила ему ключ от последней, разделявшей их двери.

— Сейчас мы с вами находимся в особом, привилегированном положении, в том смысле, что мы здесь одни и нам никто не сможет помешать.

Сказав это, Феофано взяла Никифора под руку и направилась вместе с ним в спальню. Два евнуха, охранявшие покои регентши, попытались было в соответствии с полученным ранее приказом закрыть створки двери, но люди Никифора молча скрестили свои пики на пороге. Так дверь и осталась полуоткрытой: по одну сторону стояли два евнуха в шелковых туниках, по другую — четыре вооруженных гиганта. И те и другие ждали долго, не обменявшись ни единым словом о неожиданно затянувшейся встрече между Никифором Фокой и регентшей Феофано. На рассвете гвардейцы Никифора все еще оставались там.

10

Обряд бракосочетания императора Никифора Фоки с Феофано был совершен в Церкви Благовещения, находившейся на территории Большого Дворца, что позволяло обойтись без пышной свадебной церемонии. Обряд был совершен духовником Никифора, а не патриархом Полиевктом, известным своей строгостью и педантичностью при отправлении свадебных обрядов.

Маленький свадебный кортеж состоял из десяти силенциариев [23], подчинявшихся препозиту, трех доместиков, представляющих военное сословие, телохранителей и жезлоносца, который нес перед Никифором скипетр с орлом — символом империи. Затем следовали десять знаменосцев, которые несли знамена отдаленных провинций. Десять силенциариев, шедших впереди свадебного кортежа, размахивали своими золотыми плетками, добиваясь на всем пути его следования, и без того безлюдного, тишины и порядка, подобающих при выходе священной особы императора. Кортеж начал свой путь от покоев Никифора, проследовал к покоям Феофано, которая заняла место по правую руку от императора, медленно прошествовал через галерею Дафни по Царскому коридору и, спустившись по лестнице Дворца Буколеон, оказался у входа в Церковь Благовещения, украшенного разноцветными шелковыми ленточками, букетами, венками и гирляндами из цветов и фруктов, собранных в садах Большого Дворца. Поддавшемуся почти против своей воли этой волшебной атмосфере праздника Никифору казалось, будто над его головой летают ангелы и души святых, специально спустившиеся с небес, что-бы проводить его к алтарю. Длинная шелковая мантия, расшитая белым и розовым жемчугом, причиняла ему большие неудобства, закручиваясь вокруг ног, вынуждая идти медленным, размеренным шагом, как и подобало властелину целой империи, что, однако, не мешало ему бросать восхищенные взгляды на Феофано, которая шла рядом с ним уверенной походкой человека, достигшего своей цели.

Радость Никифора была вполне обоснована не только потому, что этот брак официально закреплял его восхождение па престол, но и начинал новую главу в его личной жизни, главу, которая впервые открывалась под счастливым знаком любви. Никифора взволновали и обеспокоили прозвучавшие под высокими сводами Храма слова патриарха о том, что император должен уподобиться Господу Богу. После первого порыва восторга он спрашивал себя, как ему обуздать свои чувства к слишком красивой и слишком молодой Феофано и как бы на его месте поступил Господь Бог. И вновь он сказал себе, что его искусство стратига, столько раз приносившее ему победу в войне, было совершенно бесполезно здесь, в неожиданной ситуации, уготовленной ему судьбой, но к которой сам он был совершенно не готов. Таким образом, радость от супружества была омрачена внутренними сомнениями. И реакция на этот брак высшей церковной власти также вскоре нарушила покой Никифора. Короновавший его патриарх Полиевкт, от которого держали в тайне предстоящий брак, едва узнав о нем, потерял все свое обычное спокойствие и благодушие. Он считал этот брак не только оскорбительным для своей власти, но и вообще кощунственным. Полиевкт был человеком добродетельным и суровым, озабоченным лишь соблюдением законов и интересов церкви, служению которой посвятил не только жизнь, но и душу. Твердый, властный и прямодушный, он не знал удержу в откровенности, так же как и в гневе, особенно если считал, что это вполне языческое средство может послужить на благо Святой Матери Церкви. Вот тогда-то, по рассказам очевидцев, от его гневных криков в мозаике Христа Пантократора на куполе церкви возникали трещины.