Смерть ростовщика - Мале Лео - Страница 30

Она глупо попыталась сопротивляться:

– Короче, я разыграла перед вами спектакль?

– Совершенно верно.

– Интересно, зачем?

– Потому что вы убили Кабироля.

Ее лицо залила восковая бледность, и она с тихим криком забилась в кресло.

– И не падайте в обморок. Вам может не удастся столь же совершенная имитация, как в прошлый раз.

Она не упала в обморок. Нет, черт возьми! Она вскочила с кресла и, стоя передо мной, так что ее лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего, опершись обеими руками о стол, с бурно вздымающейся грудью под жакетом, пылко выкрикнула:

– Что ж, да! Я его убила. И знаете, почему? Из-за одной вещи, которая отныне никогда больше не повторится. Потому что он хотел помешать мне выйти замуж за Марёй. Он желал сохранить меня только для себя. Потому что я спала с ним. Да, валяйте, можете пялиться на меня сколько угодно. Вот я такая. Кабироль, Латюи. Вечно я спала со всякими отбросами. И когда я в ванной... Мне приходится часто принимать ванну. Тысячи и тысячи раз. Иногда на улице я замечаю, что моя грудь притягивает взгляды. Однажды мужчина, прошедший возле меня, бросил: "О! Какая грудь!" Но кто видел мою грудь...

Она яростно рванула борта своего жакета, оторвав пуговицу. Ее обнаженная грудь мелькнула перед моими глазами, приподнятая взрывом ярости.

– ...когда ее ласкали грязные лапы Кабироля. Кабироль! Латюи! Я внушаю вам отвращение, не так ли? Я всегда внушала вам отвращение. Мне даже не требовалось ничего говорить в тот день, когда я лежала в постели. Вы прекрасно поняли, что я отдаюсь. И я тоже заметила, что вы, вы... если бы я не вызывала у вас такого отвращения... Но я вызывала.

– В жизни, – сказал я, – только один человек по-настоящему внушал мне отвращение, и это Кабироль.

Она даже не услышала. Кое-как стянув борта жакета на груди, она упала в кресло. Пот покрывал ее лицо. Указав на телефон, она произнесла:

– Валяйте. Зовите полицейских.

– Заткнитесь и дайте мне вставить слово. Оставим полицейских в покое. Для них убийца – Латюи. Раз уж они закрыли это дело, не станем же мы теперь сообщать им новые факты, заставляющие снова его открывать. У них возникнет комплекс неполноценности.

Она глубоко вздохнула:

– Я... я не понимаю вашей позиции.

– Она крайне проста. Кабироль был негодяй. В тот день, когда он счел очень хитроумным взять в залог, без сомнения, в числе прочих вещей, плюшевого мишку бедного малыша нищих – потому что семья должна была дойти до самой крайней нужды, чтобы принести даже детские игрушки – да, в тот день, когда он сам себя считал хитроумным остряком, он упустил свою удачу. Присутствие медвежонка в его бедламе рассказало мне об этом типе больше, чем подробная биография или психологическое исследование. Его убили? Тем лучше! Пусть сам разбирается со своим убийцей. Во всяком случае, лично я пальцем не шевельну, чтобы поймать его. Напротив, он достоин определенного интереса. Последующие события повернули дело так, что убийца одного недотепы взял на себя роль козла отпущения. Он мог заплатить за двоих, и цепь замкнулась.

Я замолчал. Тишина. Вздох:

– А дальше?

– Дальше? Все. Что следовало сделать, то сделано. Не стоит к этому возвращаться. Только, повторяю вам, мне хочется, чтобы все было ясно между нами. Итак, я продолжаю... Я встречаю вас на лестнице в доме Кабироля. Вы не плачете. Когда вы плачете, вы скатываете платок в комочек. А он развернут. Чтобы спрятать ваше лицо. В предвидении возможной встречи. Я чуть не сбиваю вас с ног и отпускаю шуточку насчет стойкости вашей губной помады. Это напоминает вам кое о чем... Хм-м... Мне хотелось бы спросить... Я не вернусь больше к этому, но все должно быть сказано. Я надеюсь, вы вонзили ему в сердце нож для бумаг не в тот момент, когда он вас целовал...

Одетт закрыла лицо руками. Я пожал плечами:

– В конечном счете, это не более отвратительно, чем его грязные лапы на вашей груди. Но, кстати, к использованию ножа для бумаг... Он принадлежал ему?

– Он...

Ее словно вдруг охватила слабость, но она справилась с ней.

– Я не сожалею о сделанном. Никогда я не пожалею об этом. Он валялся на столе. Я схватила его и ударила.

– Следовательно, не преднамеренно?

– Ошибаетесь, – возразила она, вздернув подбородок. – Говорю вам, я ни о чем не жалею. У меня в сумке был револьвер. Револьвер, найденный у него же однажды. Но я побоялась шума, и так как нож...

– О! От него шума не должно было быть много. Но все же больше, чем от ножа для бумаг, конечно. Странной формы была игрушка, правда? С чем-то таким на стволе. Глушитель?

– Возможно.

Я кинул на стол пистолет Латюи.

– Этот?

– Возможно!

– Так да или нет?

– Да, тот самый.

– Вы нашли его у Кабироля, а Латюи, в свою очередь, нашел его у вас.

– Да.

– Очень хорошо...

Я спрятал пистолет в ящик.

– Мать знала о вашей связи с Кабиролем?

– Никто не знал. Он умел вести скрытное существование. Вот почему я решила его убить. Никто бы никогда меня не заподозрил.

– Но, – заметил я, – вы все же предпочли не навлекать подозрений на женщину. Вот почему, после того как мое замечание привлекло ваше внимание к вашей же губной помаде, вы, поколебавшись, рискнули вернуться и стереть следы. И обнаружили меня без сознания.

– Да.

– Вас заинтересовало, кто я. Не отрицайте. Я почувствовал, как меня обыскивали.

– Да. Я... я заглянула в ваш бумажник... выяснила ваше имя по документам...

– И т. д., и т. п. Очень хорошо. Баду обнаруживает труп Кабироля. Статьи в прессе, но ни слова о Несторе Бурма. Ясно, оглушенного детектива уже не было на улице Фран-Буржуа, когда туда явился Баду, но и сам детектив не сообщает ни о своем присутствии на месте происшествия, ни о своей незадаче. Вы наверное призадумались об этом. Несмотря или, возможно, именно из-за ваших проблем. Потому что у вас были проблемы. На самом деле, если Нестора Бурма оглушили, то ведь не покойник же, а кто-то, уже находившийся у Кабироля. Некто, наверняка оказавшийся свидетелем вашего преступления. Некто, кого вам бы хотелось вычислить, чтобы использовать при случае. Может быть, Нестор Бурма знает, кто его оглушил? А так как он, похоже, тоже играет в прятки с полицией, не исключено, что с ним можно договориться и втереть ему очки, преподнеся в целом вполне достоверную историю. Или пококетничав с ним, если получится. Но... осторожно! Скромное очарование хорошего тона, исполненное смущения и стыдливости. Никаких голых ляжек или груди на виду. Это позже, в случае необходимости. Пока что вы не закидываете ногу на ногу и постоянно натягиваете подол юбки на колени. Однако для плавания в моих водах вплоть до того, как мы встретимся, вы выбираете предлог-алиби, многообещающий в самом своем легкомыслии. Предлогом-алиби станут трусики с кружавчиками. Очень выразительная деталь туалета. Пробуждает множество образов. Во мне и в самом деле пробудила, но образов другого порядка.

Одетт покраснела.

– Это так. О!.. – ее лицо запылало еще ярче, – ...я имею в виду... этого свидетеля. Это так... то есть, я так беспокоилась, что мне все казалось предпочтительней этого ожидания грядущей катастрофы... Вот почему я пришла к вам. Конечно же, я бы поступила лучше, ничего не предпринимая.

– Вовсе нет. Напротив, вам здорово повезло. Не предпринимай вы никаких шагов, все шло бы своим ходом. Латюи, подозреваемый полицией в убийстве Кабироля, со дня на день был бы арестован и, спасая собственную шкуру, выдал бы вас. Так как он не только вас видел, но, я полагаю, оглушив меня, чтобы забрать ключи и смыться, он встретил вас на лестнице, когда вы возвращались. И даже подождал, пока вы вернетесь, чтобы проследить за вами и выяснить, где вы живете и т. д. Его намерения очевидны: шантаж. Он осуществил их, но раньше, чем предполагал. Он надеялся дождаться, пока все утихнет, и остался в том же районе, чтобы быть неподалеку от вас на всякий случай. Короче, возвращаясь к вашим маневрам вокруг меня, повторяю, вам крупно повезло. Тем более, что ваша ложь совпала с тем, что мне сообщил комиссар Флоримон Фару, Но, черт возьми! Мое имя, ладно – Нестор Бурма... Оно необычно и запоминается... Но как получилось, что вы запомнили адрес моей конторы?