Километры саванов - Мале Лео - Страница 9

Растянувшись на диване, размышлял перед сном.

Определенно Левиберга шантажировали. Сомнений не оставалось. Эстер, сама мне в том не признаваясь, несомненно, хотела бы, чтобы я обнаружил повод шантажировать ее брата, как средство давления на него. Очень сплоченная семья. Как сложенный кулак, которым намерены смазать по зубам другого. Леа. Есташ. Вивиана. Иветта. Благие вести от Марсо. Невинная и классическая фраза, оповещающая о капитуляции. Л. Е. В. И... Леви…

Я погрузился в сон, но мысль продолжала работать. Во всяком случае, я так предполагаю, потому что несколькими часами позже я внезапно проснулся, словно под действием откровения.

Если анаграмма Л. Е. В. И. что-то означала, то, наверное, и Благие вести оказались там не случайно. Речь не шла ни о церкви, ни о бульваре, хотя, конечно, лишь путем подсознательных ассоциаций моя мысль подобралась к Леменье. Этот Леменье был презабавной сволочью, знаменитым шантажистом, почти абсолютно неграмотным, едва умеющим написать и прочесть по буквам свою фамилию и с помощью набранных среди безденежных журналистов и чахлых поэтов "негров" издающим "конфиденциальный" листок. Не будучи лишен юмора, он назвал его "Благовещение". Если уж мне вздумалось узнать, чем намеревались шантажировать богача Рене Левиберга, следовало стучать в дверь кабинета толстяка Леменье. Несомненно, его дверь окажется благовестной.

Глава четвертая

Фальшивая нота

Он жил на расстоянии мушкетного выстрела от Биржи, по улице Фейдо, в доме, уже обреченном на снос, но пока что основательно укрепленном подпорками из брусьев. Из окон шестого этажа, где у Леменье находились музыкальный салон, редакция его листка и личные апартаменты, он мог созерцать финансовый Храм с Колоннами, где обычно подвизался. На северо-западе вид театра "Опера-Комик" обязан был в должном направлении вдохновлять его клиентов. Я знал и место и персонаж. Однажды я уже заходил сюда, чтобы его припугнуть. Вполне успешно. Я надеялся, что сегодня мне снова улыбнется удача. Только что пробило восемь. У подножия своей постели он будет податливее. В этот относительно ранний час, на мирной и тихой улице, здание выглядело заброшенным. До редакции "Благовещения" тянулись одни лишь конторы сомнительных торговых фирм, и на широкой лестнице со скрипучими и истертыми ступеньками мне никто не встретился, за исключением двух уборщиц. На шестом царила абсолютная тишина. Сюда не доносился шум улиц Ришелье и святого Марка, которые никак не назвать пустынными. Миновав дверь с дощечкой, на которой можно было прочесть "Благовещение, периодическое издание финансовых вестей", я позвонил в ту, что находилась на противоположном конце лестничной площадки, вела в личные покои издателя-висельника, и на которой не было никаких дощечек. Я позвонил и ждал. На лестнице одна из уборщиц затеяла шумную суматоху с металлическим ведром. Позвонил снова. По-прежнему ничего. Я почувствовал, что о мою ногу тихо трутся. Опустив взгляд, увидел уличного кота, полосатого обладателя единственного глаза, из тех котов, что ведут собачью жизнь. Он посмотрел на меня своим единственным глазом и ласково мяукнул. Я показал ему на дверь, перед которой топтался:

– Он что, ушел в город разучивать гаммы?

Хищник не знал. Он снова мяукнул и стал кружиться по лестничной площадке. Похоже, он пересек рабочее пространство уборщицы. Его лапки оставляли мелкие влажные следы. Я видел, как он приблизился к другой двери и толкнул ее мордочкой. Она бесшумно повернулась на своих петлях, и зверек проскочил в щель. Я проследовал за ним в темный вестибюль, куда выходила еще одна дверь. Фыркнув, кот отпрыгнул, с вздыбившейся шерстью, с прямым, похожим на оживший ерш хвостом. Налетев мне на ноги, он вприпрыжку умчался.

Я проник в помещение. Благодаря пробивающемуся через щели в ставнях дневному свету вполне можно было оглядеться вокруг. Захлопнувшаяся за мной дверь была массивна и хорошо обита, и обивка хотя и поистрепалась, была звуконепроницаемой. Звуковая изоляция кабинета была выполнена из подручных средств, но вполне эффективна. Здесь можно было скрежетать зубами, рыдать и петь, ничто не вырывалось наружу. Как же приходилось там попотеть жертвам Леменье! А теперь, хотя при нынешних обстоятельствах вряд ли следовало желать наступления большой жары, даже она не заставила бы попотеть самого ожиревшего шантажиста. Его скрипка была разбита, и песенка спета до конца.

Я нажал выключатель. Под потолком загорелась лампа.

Для вампира он не так уж сильно кровоточил. А свинца не экономили. Похоже, что разрядили три пули. Одна угнездилась в груди, другая в шее и третья в левом глазу. Он походил на только что подвернувшегося мне кота – так же одноглаз и так же взъерошен. Одет по-домашнему, и из-под распахнутой пижамы виднелась волосатая грудь. На одной ноге туфля, другая не обута и, наподобие самого персонажа, грязна. Застыв, как сама Справедливость, силу которой он наконец-то испытал на себе, Леменье раскинул сто килограммов своего пованивающего тела на истертом линолеуме. Он и при жизни не походил на Адониса, сейчас же выглядел просто отталкивающе. Величие смерти, какой вздор! В правой руке он сжимал винтовку 22-го калибра, с которой оборонялся. Но безуспешно.

Вокруг него царила страшная неразбериха отнюдь не артистического характера. Вывороченные ящики, раскиданные бумаги. Такая же картина и в других комнатах, куда я решился заглянуть на цыпочках. Тот, кто отвесил Леменье причитавшуюся ему дозу, по всей видимости охрип и, не в силах дальше петь, передал слово товарищу Браунингу. После этой очистительной операции он поспешил разыскать свое личное досье и прихватить его с собой. В свою очередь и я осторожненько порылся. Но я ничего не извлек, только пришел к убеждению, что существовала куча людей, которых исчезновение Леменье озадачит. Теперь полицейские займутся картотекой, которую поддерживал в порядке шантажист. Мне же оставались лишь философские размышления. А поскольку я мог предаться им в более подходящем месте, то решил сменить обстановку. Мимоходом подцепил на полке две переплетенные подшивки "Благовещения". Подобный тип изданий представляет собой сокровищницу иной раз оказывающихся полезными сведений.

Открыл обитую дверь. До моих ушей донеслись звуки модной песенки "Сволочной Пари ж", насвистываемой веселым подмастерьем. "Сволочной Париж"! Очень кстати. Хоть и не удивительно! Свистун поднимался по лестнице и направился к Леменье!

Отскочив одним прыжком от двери, я укрылся в прилегающей к кабинету комнате. Свист прекратился. Молодой и жизнерадостный голос протрубил:

– Что же это такое? Транжирим электроэнергию и не запираемся? Что...

Внезапно пропала молодость, пропала жизнерадостность. Фраза завершилась чем-то вроде отвратительного брюшного урчания, мерзким звуком ломающегося механизма.

– Дерьмо! – произнес голос.

Голос певчего дрозда изменился до неузнаваемости.

– Дерьмо! – с дюжину раз повторил он.

Даже Леменье заслуживал более достойных прощальных слов, но дрозд был слишком ошеломлен, чтобы об этом подумать. Через приоткрытую дверь я мог его разглядеть. Развязный юный хлыщ, но сейчас, наткнувшись на труп, он позеленел от страха. Угловатые черты лица, чуть скошенный нос. Серая шляпа на белокурых кудрях, на манер мелкого громилы. Клетчатый пиджак, серые фланелевые брюки. Его пальцы судорожно сжимали кожаную папку. Там, внутри, небольшая статейка. Статейка, которую он принес сдать. Статейка, которая никогда не будет оплачена. В последний раз, чтобы приободрить себя, он повторил полюбившееся ему слово и медленно, уставившись на прах Леменье круглыми, словно блюдца, глазами, спиной приблизился к двери и удрал.

Выйдя из своего укрытия, я слинял вслед за ним. На лестнице я никого не встретил и выскочил без помех на улицу Фейдо. В надежде, что этот малый решил принять лекарство, которого его душа требовала, я решил обойти окрестные забегаловки. Молодого человека нигде не оказалось. Я вернулся в помещение агентства "Фиат Люкс".