Посольский город - Мьевиль Чайна - Страница 7

0.3

Каждый учебный год во втором подмесяце декабря устраивались испытания. В основном для того, чтобы установить, что мы узнали за год занятий; но отчасти с целью выявить более редкие способности. Мало кто из нас обладал дарованиями, столь высоко ценимыми в других местах, снаружи. Нам говорили, что мы, послоградские, не той породы: у нас неправильные мутагены, неподходящий аппарат, да и стремления к высокому не хватает. Многие дети к самым заковыристым экзаменам даже готовиться не стали, но моё стремление держать их нашло поддержку. Полагаю, это значит, что мои учителя и дежурные родители видели во мне какие-то задатки.

С большинством предметов я справилась на «отлично»; «хорошо» получила по риторике и творческому заданию по литературе, что меня порадовало, а также за чтение стихов. Но оказалось, что наиболее выдающиеся результаты я, сама того не подозревая, показала в испытаниях, об истинной цели которых даже не догадывалась. Я разглядывала задания на экране причудливого плазменного монитора. Каждое нужно было выполнять по-своему. Вся процедура занимала около часа и походила на игру, так что скучно мне не было. Я перешла к следующим заданиям, которые проверяли не знания, а реакции, интуицию, контроль внутреннего уха, нервозность. Их главной целью было выявление потенциальных иммерлётчиков.

Проводившая эти испытания женщина, молодая, в модной снаружи шикарной одежде, взятой взаймы, выменянной или выпрошенной у бременских служащих посольства, просмотрела вместе со мной мои результаты и объяснила мне, что они означают. Я видела, что они произвели на неё кое-какое впечатление. Без жестокости, но настойчиво, желая уберечь меня от возможных будущих огорчений, она повторяла мне, что выводы делать рано и что это лишь первая ступень из многих. Но пока она мне всё это объясняла, я уже решила, что стану иммерлётчицей, и стала. Тогда я только начинала ощущать узость Послограда, брюзжать на его тесноту, но после результатов экзамена моё нетерпение усилилось.

Став старше, я обманными путями добывала себе пригласительные билеты на Балы Прибытия, где втиралась в компанию мужчинам и женщин извне. Кажущееся безразличие, с которым они перебрасывались названиями стран и планет, будило во мне удовольствие и зависть.

Лишь килочасы, или годы спустя, я поняла, что моя судьба вовсе не была предначертана заранее. Что многие студенты, более способные, чем я, потерпели поражение; что и у меня могло не получиться улететь. Моя история была типична, как волшебная сказка, их сюжеты были более просты и правдивы. От этой случайности меня даже затошнило, как будто я всё ещё могла провалить экзамен и остаться, хотя я давно уже жила вовне.

Даже те, кто никогда не погружался, уверены, что знают — по крайней мере, представляют себе, как они говорят, — что такое иммер. Ничего подобного. Однажды мы поспорили об этом со Скайлом. Во время нашего второго разговора (первый был о языке). Он полез со своими суждениями, а я ответила, что меня не интересует, как привязанный к земле представляет себе иммер. Мы лежали в постели, и он подразнивал меня, пока я распространялась о его невежестве.

— О чём ты? — сказал он. — Ты же сама не веришь в то, что говоришь; ты слишком умна для этого. Ты просто травишь мне ваши иммерлётчицкие байки. Знаем, слышали. «Никто, ни учёные, ни политики, а уж тем более чёртовы гражданские, не понимают этого так, как мы!» Любите вы нос задирать. Только чтобы отбить у людей охоту лезть в ваши дела.

Я даже расхохоталась, так он кипятился. И всё же, сказала я ему, всё же иммер неописуем. Но он и тут стал со мной спорить.

— Никого ты этим не обманешь. Думаешь, я не прислушивался к тому, как ты говоришь? Знаю, знаю, твоё дело не болтовня, ты же у нас простой флокер, бла-бла-бла. Как будто ты не читаешь стихов, а язык принимаешь как данность. — Он покачал головой. — Короче, если все будут рассуждать так, как ты, я скоро без работы останусь. «Неописуем», как же. Ничего неописуемого не бывает.

Я прижала ладонь к его рту. Тем не менее, так оно и есть, сказала я ему.

— Пусть считается, — продолжал он говорить сквозь мои пальцы всё тем же лекторским тоном, хотя и глухо, — что слова не могут быть референтами, тут я с тобой согласен, в этом трагедия языка, однако наши асимптотические попытки их употребления тоже нельзя сбрасывать со счетов. — Я сказала ему, чтобы он заткнулся. Сказала, что это правда и что я говорю это ему, как Хозяин.

— Ну что ж, — ответил он. — Перед лицом истины отступаю.

Я долго изучала иммер, и всё же моё первое погружение в него невозможно описать, и я на этом настаиваю. Вместе с горсткой других членов команды и имигрантов, получивших карты на вылет, а также со служителями посольства из Бремена, которые, закончив дела, возвращались домой, меня привезли к моему кораблю на кече. Моё первое назначение было на «Осу Колькаты». Этот квази-автономный корабль-город, погружавшийся под собственным флагом, был зафрахтован на один рейс Дагостином. Помню, как я вместе с другими новичками стояла в называвшемся «вороньим гнездом» наблюдательном пункте и следила за тем, как огромной стеной проплывала мимо нас Ариека, пока наш корабль медленно и осторожно двигался по небу в точку, откуда начнётся наше погружение. Там, под иллюзорно неподвижным облачным пологом её неба, остался Послоград.

Штурман подвёл нас вплотную к Руинам. Разглядеть их было трудно. Сначала они походили на линии, прочерченные в пространстве, и вдруг мгновенно облеклись скудной плотью. Она то редела, то вновь уплотнялась. Оказалось, что в поперечнике они имеют несколько сот метров. Руины вращались, каждый их выступ двигался, причём согласно собственной программе, вся их капельно-решётчатая филигранная структура описывала сложную спираль.

По строению Руины напоминали «Осу», но были не в пример древнее и казались в несколько раз больше. Было похоже, что они — это оригинал, а мы — их уменьшенная копия, пока вдруг они не повернулись к нам другой плоскостью и не стали меньше, или просто отдалились. Они то совсем скрывались из виду, то показывались отчасти.

Офицеры, блестя подкожными приращениями, напомнили нам, новичкам, о том, что мы собираемся делать, и о том, чем опасно погружение. Они, Руины, демонстрируют это и то, почему Ариека так и осталась аванпостом, недоступным, недоразвитым, лишённым спутников после той первой катастрофы.

Я бы действовала профессионально. Да, я готовилась к своему первому погружению, но я выполнила бы все приказы и думаю, что не допустила бы ни одной ошибки. Но офицеры помнили, что значит быть новобранцем, и посадили нас, кучку неопытных иммерлётчиков, в кресла наблюдателей. Сидя в них, мы могли реагировать, когда нужно, однако никакое количество тренировок не гарантировало нас от тошноты в самый первый раз. Когда выдавалась свободная минута и можно было понаблюдать и предаться восхищению, мы предавались восхищению. В иммере есть течения и грозовые фронты. В иммере есть отрезки, пересечь которые можно, обладая лишь бесконечным умением и почти бесконечным временем. Именно техники, которыми я владею сейчас, плюс соматический контроль, мантрическая отрешённость и инструментализированный прозаизм, которые сделали из меня иммерлётчика, позволяют иммерлётчикам сохранять ясное сознание и работоспособность при погружении.

По карте до Дагостина или любого другого центра не так уж много миллиардов километров. Только этими Евклидовыми звёздными картами пользуются лишь космологи, некоторые экзотерры с непонятной нам физикой да религиозные номады, мучительно дрейфующие на скоростях, не достигающих скорости света. Я была потрясена, когда увидела их впервые, — в Послограде карты не были общедоступными — однако к путешественникам вроде меня они вообще не имеют отношения.

Взгляните лучше на карту иммера. Перед вами огромная изменчивая сущность. Вы можете тянуть её, вращать, измерять её проекции. Разглядывайте этот световой фантом как угодно, и даже с учётом того, что это будет плоское или трёхмерное воспроизведение топоса, который противится нашим попыткам его понять, ситуация всё равно будет качественно иной.