Посольский город - Мьевиль Чайна - Страница 35

«Я делаю то, что я делаю всегда. Я похож на того терранца, который плавает с рыбами. Я не непохож на того терранца. Я очень на него похож».

«Я не вода. Я не вода. Я вода».

Я никогда ещё не видела ни одной вполне вразумительной записи хозяйского разговора, но с этой всё обстояло по-другому. В ней мне почудилось глубокое подсознательное родство. Несмотря на всю её странность, она чуть-чуть, незначительно, но всё же больше походила на всеанглийский, чем весь остальной Язык. В ней отсутствовала обычная, скрупулёзно и педантично выраженная точность.

— Он не как другие конкурсанты, которые просто пытаются солгать, — сказал Скайл. — У него есть система. Он учит себя говорить неправду. Эти чудные фразы нужны ему для того, чтобы сказать сначала что-то правдивое, а потом перебить себя и солгать.

— Он не всё это говорил, — сказала я.

— Он учится, — ответил Скайл. — Мы ведь всегда знали, что ты нужна Хозяевам, так? Ты и такие, как ты. Точно так же им нужен тот расколотый камень, или те две несчастные кошки, которых они зашили в мешок. Им нужны сравнения, чтобы выражать определённые значения, так? Чтобы думать их. Им надо сначала воплотить сравнения в мире, а уж потом они будут их говорить.

— Да. Но… — Я посмотрела на бумагу. Перечитала то, что было на ней написано. Сурль/Теш-Эчер учил себя лгать.

«Я как тот камень, который был расколот», — повторил Скайл, — а потом идёт «я не он». У него ещё плохо получается, но он уже пытается перейти от «Я похож на камень» к «Я камень». Понимаешь? Та же компаративная терминология, но работает по-другому. Это уже не сравнение.

Он показал мне несколько старых книг, печатных и виртуальных: Леезенберг, Лакофф, у-зенХе, Рикер. Меня не удивили его странные вкусы, ведь именно они очаровали меня давным-давно. Но теперь и он, и его пристрастия вызывали у меня беспокойство.

— Сравнение, — продолжал он, — истинно постольку, поскольку мы так говорим. Мы убеждаем друг друга: это похоже на то. Ему этого больше недостаточно. Ему мало сравнений. — Он вытаращился на меня. — Он хочет превратить тебя в своего рода ложь. И всё изменить.

— Сравнение расшифровывает тему: оно действенно, эксплицитно, оно творит истину. С ним тебе не нужен… логос, как говорили раньше. Суждение. Тебе не надо… соединять несоединимое. Совсем иначе, если ты говоришь: «Это есть то». Когда оно совершенно не то. Так делаем мы. Мы называем это «разумом», эту подмену, метафору. Эту ложь. Мир становится ложью. Вот чего хочет Сурль/Теш-Эчер. Принести ложь. — Теперь он говорил очень спокойно. — Открыть дорогу злу.

— Меня беспокоит Скайл, — пожаловалась я Эрсуль.

— Ависа, — ответила она на мою попытку объяснить ей, чем именно. — Мне очень жаль, но я не совсем понимаю, о чём ты. — Она меня слушала: не подумайте, будто она просто взяла и сказала мне, чтобы я заткнулась. Эрсуль слушала, только не знаю что. Вряд ли я тогда выражалась ясно, я просто не могла.

— Я беспокоюсь о Скайле, — сказала я КелВин. Теперь я решила обратиться к ним. — Он слегка помешался на религии.

— Фаротектон? — спросил один из них.

— Нет. Не церковь. Но… — Я по крупицам собрала нарождающуюся теологию Скайла. Так называла её я, хотя он твёрдо стоял на том, что его верования не имеют никакого отношения к богу. — Он хочет защитить ариекаев. От изменения Языка. — Я рассказала КелВин об искушении, о том, что, по мнению Скайла, затевалось. — Он считает, что ставка очень велика, — закончила я.

Я всё ещё люблю этого человека и боюсь того, что с ним происходит, объясняла я. Вы можете мне помочь? Я не понимаю, почему он делает то, что делает, чего он боится, как ему вообще удаётся связать это со мной. Что-то в этом роде.

— Я поговорю с ним, — сказал один из КелВин. Тот, который молчал, посмотрел на своего двойника, вскинув брови, потом улыбнулся и снова перевёл взгляд на меня.

Минувшее, 8

КелВин, как и обещали, занялись Скайлом. Исследования моего мужа были интенсивными и антиобщественными, заметки, которые он писал для себя, попадались мне повсюду, но разобрать в них ничего было нельзя, его файлы были разбросаны по всему нашему информпространству. По правде говоря, мне было страшновато. Я не знала, как реагировать на то, что проступило теперь в Скайле. Пыл, с которым он взялся за работу, не исчез, и, хотя он пытался маскировать его, — после того первого разговора он больше не делился со мной своими тревогами — я видела, что он лишь разгорается.

Больше всего меня смущало то, что он пытался это скрыть. Я спрашивала себя, не считает ли он свою тревогу касательно перемен в некоторых привычках Хозяев единственно правильной реакцией на них, а наше отсутствие таковой — разрушительным фактором? Не Думает ли он, что все вокруг сумасшедшие и он должен прикидываться таким же? Я просмотрела все конспекты к его диссертации, дневники встреч, аннотации учебников, которые смогла найти, словно искала код к шифру.

Это помогло мне глубже вникнуть в его теории, хотя в основном они, конечно, оставались для меня отрывочными и путаными.

— Что вы думаете? — спрашивала я у КелВин. Их, казалось, смущала нехарактерная для меня нотка мольбы. Они ответили мне, что да, без сомнения, взгляд Скайла на вещи отличается от общепринятого, в том числе и интенсивностью. Но в целом беспокоиться не о чем. Бесценный совет.

К моему удивлению, Скайл начал посещать со мной «Галстук». Мне казалось, что вместе мы ещё меньше подходим для тамошней компании, чем порознь. О том, что я знаю о его одиноких визитах туда, я молчала. У меня не было никаких доказательств того, что он по-прежнему пытается убедить Хозяев говорить его. Вместо этого он принялся искать подходы к сравнениям. Он вступал в дискуссии, намекал на некоторые свои теории, согласно которым сравнения были высшей точкой и пределом развития Языка. Коммуникацией, порождающей правду. Меня немного удивляло то, что его, чужака и несравнение, не принимали в штыки. Даже напротив. Валдик слушал его внимательно, другие тоже. Но Валдик был умный человек, и я за него боялась.

Не следует преувеличивать. Думаю, что Скайл оставался самим собой, только сосредоточенности на чём-то внутреннем и рассеянности в нём стало больше, чем всегда. Я считала, что быть вместе мы уже не можем, но хотела убедиться, что с ним всё в порядке.

Во всём остальном то было неплохое для меня время. Город жил в перерыве между сменами. Только углубляясь в такие дни, Послоград полностью становился самим собой, ничего не ожидая и не празднуя. Такое состояние называлось у нас штилем. Разумеется, все понимали истинное значение этого слова, но, как это часто бывает со словами, для нас оно означало само себя и в то же время свою противоположность. Только в такие тихие, однообразные дни, отрезанные на нашей окраине от всего иммера, без контактов, между миабами, мы обращались к самим себе.

Фиесты и зрелища по свободным дням в конце каждого из наших длинных месяцев, ленты и музыка на кривых улочках. Танцы детей в голографических костюмах, радуга из наложенных друг на друга прозрачных световых покровов. Вечеринки. Иногда официальные; чаще нет; иногда костюмированные; изредка без одежды.

Штилевая культура была частью нашей экономики. Каждое посещение извне приносило нам предметы роскоши и новые технологии, оживлявшие местный рынок и производство: преддверие визита неизменно сопровождалось ростом расходов и нововведений, люди тратились не только от радости, но и от сознания того, что скоро наши предметы потребления изменятся, а товары нового сезона станут дорогостоящей модой. Между визитами, в штиль, жизнь замирала, всего становилось не то чтобы мало, но в самый раз, и местные праздники не только отмечали ход времени, но и означали некоторое послабление режима экономии.

Как-то ночью я была в постели с КелВин. Один из них спал. Другой гладил меня по боку, шёпотом поддерживая разговор. Редкий случай, быть только с одним из двоих. Меня так и подмывало спросить, как его имя. Кажется, теперь я его знаю. Я водила пальцем по его шее сзади, трогала обруч, аккуратно вставленный в изгиб пониже затылка. Я взглянула на его двойника, на спящую половину посла.