Под небом голубым - Аренев Владимир - Страница 22

И портила ее только бездонная тишина — абсолютная, как полет опускающейся на шею секиры.

21. О да, люди, пришедшие в город, были настоящими — за одним исключением. Они не имели разума и не могли разговаривать. Один среди немых толп, человек тщетно ходил в поисках потерянного мира. Его здесь не было — того мира, о котором он уже стал постепенно забывать. Только видимость, мираж, насмешка.

Город увеличился в размерах (или это только казалось?): стеклянные многоэтажки, стадионы, кинотеатры, магазины, — непонятно, как все это в нем вмещалось. И главное — зачем? Обитатели (человек не мог называть их людьми, слишком больно, слишком нелепо, слишком… слишком!) Обитатели не покупали еды в магазинах, не ходили в кинотеатры и на стадионы. Вернее, ходить-то ходили, но прийдя, просто вышагивали там — мертвые игрушки с батарейкой а-ля «Дюрасель» внутри. Человек пытался обращаться к ним, хватал за плечи, заглядывал в глаза, — но плечи выскальзывали из его рук, а глаза безвольно демонстрировали то единственное, чем были полны — пустоту. «Ладно, взрослые… но может, дети,» — думал он. Вот только детей в городе отыскать так и не смог. Иногда видел в толпе низенькие ребячьи фигурки, послушно державшиеся ручонками за платья мам, но когда подбегал — никого не находил.

Еще в городе появились деревья. Раньше человек видел растения только в саду, теперь же почти на каждой улице из асфальтовой дубленной кожи топорщились гладкие иглы голых стволов. Ни листочка на ветвях, ни цветка. Только однажды он заметил там что-то необычное, подошел, присмотрелся — оказалось, раздетая кукла. Она висела на веревке, которая обхватывала пластмассовую шею, — висела и покачивалась на ветру. Под деревом проходили Обитатели, но ни один не обращал внимания на странный предмет. Они вообще ни на что не обращали внимания: шли, натыкаясь на человека, больно ударяя его в грудь, наступая на ноги, — а он стоял и смотрел. Ему казалось, что на ветке, висит он сам, словно одновременно находится здесь — на мостовой, и там — на дереве: никчемная раздетая разломанная кукла, никуда и ни на что не годная; она не виновата в том, что она такова, но она и не может ничего с этим поделать, и поэтому нелепо висит, задохнувшись в веревочной петле, висит и болтает в воздухе раскоряченными вывернутыми ногами — пустая, пустая кукла!..

Он даже пошатнулся — настолько сильным было чувство тождественности с нею.

«Ну уж нет! Возможно, кукла и не способна ничего изменить — я способен!

/Что именно?/ …способен!»

22. На второй день Обитатели стали умирать от голода. Умерших поедали, но живые никогда не нападали на живых. Странно, человек думал…

Он захотел помочь им. Накормить. Он понимал, что не сможет спасти всех, но должен был сделать посильное. Не ради них — ради себя.

ЧЕЛОВЕК. СЕЙЧАС.

23. — Неужели они не могли питаться? — спросило существо. — Все обитатели во всех городах всегда имеют пищу. По крайней мере, если они попадают в свой город. А насколько я понял…

— Не знаю, — прервал его человек. — Не имею ни малейшего понятия о том, почему это произошло. Но они не могли есть — откуда? В магазинах лежали только теплые вещи, которые никому не были нужны; всякие украшения, вилки, ложки. А продуктов… наверное, не завезли.

— И все же странно…

— Да, меня тоже удивило… ха! «удивило» — я чуть с ума не сошел, когда увидел, что они поедают своих мертвецов. Но если задуматься…

— Это-то как раз не удивительно, — перебило его существо. — Я о другом. Странно, что не было пищи.

Они помолчали, глядя на звезды: как по команде, запрокинули головы и уставились на небо.

— Может, дело в том, каким тогда стал сад, — предположил человек.

ЧЕЛОВЕК. ВОСПОМИНАНИЯ.

24. Вообще-то, он подозревал, что сейчас в городе несколько садов. Да только от количества мало что зависело. Люди сторонились ограды (оград?). Огибали сад, как речной поток огибает остроклыкий камень, торчащий над водой; огибали и шли дальше, чтобы упасть и /сломаться/ умереть в двух шагах от пищи. Умирали они молча, как и жили, и только в последний момент отчаянно распахивали глаза (будто норовили вырваться из тела наружу, убежать, улететь — безрезультатно), приоткрывали рот и тихонечко выдыхали. Воздух, покидая легкие, создавал некое подобие вздоха,

— но только подобие. А потом тело застывало (слава городу, хоть не рассыпалось) и ближайшие Обитатели неспешно подходили к нему, чтобы съесть. Не было толкотни и давки, все происходило очень торжественно и прилично. От этого человеку становилось еще противнее.

Ему тоже было неудобно пробираться в сад. Ограждением служила колючая проволока с наколотыми на шипы алыми треугольными флажками — издалека флажки напоминали капли крови или розовые лепестки. Свободного прохода не было, приходилось переступать через проволоку, и почти всегда колючки цеплялись за одежду, хотя и не рвали ее. Это, да еще то, что после встречи с людьми/не-людьми он испытал сильнейший шок (от которого очень долго потом не мог оправиться), сделало посещения сада человеком редкими. Он опустился: долго не мылся, мало ел, несколько раз, когда никого вокруг не было, испражнялся в небоскребах, театрах, в концертном зале. Но спать продолжал по-прежнему у себя в комнатушке под городом, подозревая (а отчасти и надеясь), что и нынешние Обитатели пришли сюда не навечно.

Но хотя голод — а затем вымирание — лишь помогли бы ему избавиться от неприятных «гостей» и тягостных воспоминаний, человек решил помочь Обитателям.

Поначалу он хотел найти в каком-нибудь из магазинов подходящий инструмент и разрезать проволоку. Пошел в один, другой, третий… В каждом из них когда-то видел большие массивные кусачки, много кусачек, — а теперь не мог отыскать ни одной пары. Человек провел в поисках полдня /а на улицах каждую секунду умирали, умирали, умирали не-люди/ и лишь потом начал догадываться: город против. Город не хотел, чтобы его ограду разрезали кусачками. Пришлось подчиниться.

Тогда человек отыскал сад и стал обрывать с веток маленькие кислые плоды желтого цвета, которыми все это время питался сам. Он швырял плоды за проволоку, но Обитатели не обращали на них внимания. Шли, как шли, и наступали на плоды, чтобы двумя шагами позже упасть на них и умереть от голода.

Вот тогда-то разочарование, обида, боль — много, очень много боли — хлынули через край и затопили сознание. Человек опустился на колени и зарыдал; плакал сейчас не он, плакала душа, проклятая душонка, которая позволяла себе такую роскошь как страдание. Он знал, что со стороны выглядит омерзительно, но ничего не мог поделать, — и вздрагивал телом, размазывая рукавом нестиранной рубахи застоявшиеся слезы.

Поэтому не заметил, как снова началось Преображение.

25. Его внимание привлекли непонятные звуки. Колючая проволока вибрировала, флажки на ней трепыхались наколотыми на булавки бабочками. Человек вытер ладонью влагу с лица и поглядел туда, откуда расходились вибрации. Странно, Обитатели, прежде такие спокойные и бесцельные, теперь куда-то торопились. А несколько из них так спешили, что зацепились одеждой за проволоку и никак не могли выбраться — видимо, очень уж нервничали. «Вероятно, неподалеку кто-то издох», — ему хотелось быть грубым и циничным. «Или, может, в магазины наконец-то завезли продукты».

Человек мельком взглянул на небо и отметил еще одну деталь: в некоторых местах пропали небоскребы. Город из-за этого казался пустым, наполовину лысым.

«Опять исход», — решил он с облегчением. То, что не-люди наконец-то исчезнут и перестанут раздражать память своим присутствием, показалось слишком неожиданным, чересчур щедрым подарком от судьбы. Даже не верилось…

Проволока затряслась сильнее. Обитатели, повисшие на ней неуклюжими марионетками, очень хотели вырваться из металлического плена, но у них ничего не получалось. Взлетали в воздух вытянутые руки со скрюченными пальцами, нервно вздымались и опадали грудные клетки, беззвучно шевелились губы, из их уголков текла вязкая зеленоватая слюна. Некоторые из не-людей, застрявших на ограде, прямо здесь и умирали от голода, единицам удавалось оторваться и убежать, большинство же тряслось и отчаянно кричало — не голосом, глазами. Человек даже потянулся заткнуть уши — таким ощутимым, болезненным был этот крик.