Десятитысячеюртный байсун-конгратский народ бия Байсары, шумя и хлопоча, с криком «ха» — стал трогаться с места. Байсарыбий, приказав своим людям гнать весь его скот, возглавлял караван свой со скарбом своим, с казной своей, с драгоценностями. Ехал он на иноходце отличном. Женщинам тоже подали хороших коней. Мать Ай-Барчин отобрала для дочери гнедого иноходца, оседлала его золотым седлом со стременами золотыми, золотую сбрую надела на него, подтянула подпругу, положила на седло бархатную, пуховую подушку — повела коня к Барчин-ай. Крики и шум услыхав, увидав, что народ в откочевку собирается, увидав, что мать ей коня подводит, — заплакала Ай-Барчин и такое слово сказала:

— Для чего мне подан этот конь гнедой?

В путь зачем пускаться за своей бедой?

Чую наперед я свой конец худой!..

Что с моим отцом случилось, — не пойму!

Расцвела, как поза, я в родном дому, —

Неужель достанусь калмыку тому?

Сердца моего да не сгорит юрта,

Пусть она не рухнет, не стоит пуста!

Слишком рано роза сорвана с куста!

Как листок осенний, стану я желта!..

Что с моим отцом случилось, не пойму!..

Верной мужу быть всегда жена должна,

Но при нем вазиром быть она должна, —

Держит мужа ум в своих руках жена.

Если муж решил вступить на ложный путь,

Трудно ли жене придумать что-нибудь,

Обмануть его, на верный путь вернуть?

Что с моим отцом случилось, не пойму!

Матушка, послушай дочь свою Барчин!

Если ей румянец алой розы дан,

Пусть не пожелтеет, как сухой шафран.

Что с моим отцом случилось, не пойму!..

Снарядила ты напрасно мне коня.

На чужбину, мать, не увози меня!

Дочь свою за слово дерзкое прости, —

Увезешь — смотри, из рук не упусти.

Неужель не можешь ты меня спасти?

Ты свое дитя заставила рыдать, —

Родину свою должна я покидать,

Вряд ли вновь ее придется увидать!

Что с моим отцом случилось, не пойму!..

Школьных не увижу я друзей своих,

Жить придется мне средь калмыков чужих.

Много бед мы все натерпимся от них!

Розы по весне румяно зацветут,

Соловьи, любовью пьяны, запоют,

Только я веселой песни не спою, —

Я, бедняжка, слезы горькие пролью

Там, в стране калмыцкой, в том чужом краю.

Там похороню я красоту свою!

Калмыки спокойно жить нам не дадут,

Будут притеснять, жестоко угнетут,

Вашу дочь, быть может, в рабство продадут!

Чем же, мать моя, нам худо было тут?..

Что с моим отцом случилось, не пойму, —

Образумь его, вазиром будь ему!

Речь эту выслушав, мать Барчин-ай стала ее утешать, наставлять — и такое слово ей сказала:

— Э, Барчин, доверься матери своей.

Сердце без причин не рви на сто частей.

Белый свет увидев, станешь веселей,

В странствиях узнаешь много новостей.

Калмыки нас примут, как своих гостей.

А пройдут года — в родной вернешься край,

И тогда с друзьями школьными играй.

Ой, дитя мое, живи — не умирай!

Ты еще всего не можешь понимать,

Юный ум незрел, нельзя ему внимать,

Пожалей себя, не мучь родную мать!

Доченька моя, утешься, ободрись,

Ты отцовской мудрой воле покорись,

С участью своей на время примирись, —

На коня садись, мой стройный кипарис!

Слушай, Барчин-гуль, что я тебе скажу:

Я тебя, дитя, чем хочешь, ублажу.

Как невесту, в путь-дорогу снаряжу.

К счастью, может быть, нежданный наш отъезд.

Разве ты одна с родных уходишь мест?

Мало ль вас, красавиц, молодых невест?

Почему же их тоска-печаль не ест?

Посмотри на сверстниц, — шутки, песни, смех, —

Что же ты одна несчастна среди всех?

От всего народа нам нельзя отстать.

Пожалей, дитя, свою старуху-мать, —

Плакать перестань, — на иноходца сядь!

Свет в моей юрте убогой не гаси.

От обид и горя бог тебя спаси!

Все, о чем мечтала, у меня проси.

Я тебя утешу в прихоти любой.

Родинку иметь ты хочешь над губой, —

Щечку я тебе надрежу[8] — бог с тобой!

Только не упрямься — на коня садись…

Э, дитя, твои косички расплелись,

Шелковой волнистой пряжей развились, —

Дай-ка я твою головку причешу,

У тебя, дитя, загадку я спрошу —

Может быть, тебя немного рассмешу:

Если бы за каждый волос брать калым,

Сколько взять калыма за Барчин-аим?

Беден был бы мир со всем скотом своим!.

Что в твоем сердечке, твой отец не знал,

Как я ни просила, — он не уступал,

Снарядиться в путь, не медля, приказал.

Коль откочевать решили в край иной

Десять тысяч юрт — весь наш народ родной,

Можно ли тебе остаться тут одной?

Знай, мое дитя, — мне тоже тяжело,

Только все равно придется сесть в седло!

Пусть от дум твоя не сохнет голова, —

Год иль два пройдут, иль даже дважды два,

Ты в Конграт вернешься, только будь жива!

Вещие мои да сбудутся слова!

Птицей быстрокрылой ты, дитя, была, —

Горе надломило легкие крыла.

Резвым скакуном, тулпаром ты была, —

Но копыта сбились — ты изнемогла.

А теперь, дитя, благоразумной будь,

Не горюй, не плачь, — пора нам ехать в путь.

Видя, что весь народ байсунский откочевывает, смирилась Барчин, отобрала себе в спутницы сорок сверстниц-прислужниц и села на скакуна. Десятитысячеюртный народ тронулся в путь.

Для задержек людям больше нет причин.

Шестьдесят верблюдов-наров подают,

И на них грузят приданое Барчин.

Соблюдал свое величье Байсары, —

И установил обычай Байсары:

Он две конных пушки у себя имел —

Перед откочевкой он стрелять велел.

Двинулись в дорогу люди Байсары.

Высокопородны все и матеры —

Первыми пошли верблюды Байсары.

Меж одним верблюдом и другим — аркан,

Каравану вслед шагает караван.

Вьюки на горбах — паласы да ковры,

Много в них атласа, бархата, парчи.

Мало ли добра имеют байбачи!

Только скорбь влюбленных не изгонишь прочь:

Едет Барчин-ай, печалясь день и ночь.

Байсары не знает, как печальна дочь,

Если бы и знал, не мог бы ей помочь!..

Едут люди, едут много дней подряд.

Родины утрата — горше всех утрат.

Далеко остался их родной Конграт,

И калмыцкий край — далеко, говорят.

Истомились люди телом и душой, —

Как-то примет их калмыцкий край чужой?

Не на горе ли пустились в путь большой?

Нет теперь хозяев у родной земли!

Сколько дней тащиться по степной пыли?

Девяносто гор в пути перевали!

Едет и в уныньи думает народ:

«Что с Байсуном ныне?» — думает народ,

«Станет он пустыней! — думает народ, —

Проклят будь кривой, коварный небосвод!

Должен стать пришельцем вольный скотовод.

Калмыку рабом не станет ли узбек?

Если край отцов покинул человек,

Значит, сам себе он голову отсек!..»

Днем идут, а ночью — станут на ночлег,

До зари поспят — и снова в путь с утра;

Перевалят гору — новая гора.

Э, не ведать шаху Байбури добра!

Далека страна родная, далека!

Истинно, печаль скитальцев велика,

Доля чужака, где б ни был он, — горька!

Но уж, коль судьба такая суждена,

Скоро ль, наконец, калмыцкая страна?..

Едет Ай-Барчин, тоской удручена,

Едет меж прислужниц-девушек она.

Сорок с ней подруг, но всех милей одна, —

Как с родной сестрой, она с Суксур дружна.

Сердце открывает сверстнице своей,

Неразлучна с ней, с наперсницей своей…

Держат баи путь с зари и до зари,

На уме одно, о чем ни говори:

До чего довел их жадный Байбури!

Если бы не он, — шайтан его бери! —

Жили б у себя в Байсуне, как тюри.

А пришлось им, знатным баям и тюрям,

Ехать в край чужой к неверным калмыкам,

Может быть, на голод, может быть — на срам!

«Мир несправедлив!» — так баи говорят,

«Правит в мире кривда!» — баи говорят…

Держат баи путь под солнцем, под луной

Пыльною, ковыльной целиной степной,

Снится им цветущий край, Конграт родной,

Плещет Коккамыш озерною волной.

Долгим тем путем так думают они:

«Коль идем — дойдем!» — так думают они.

С криками «курхайт!», снуя туда-сюда,

Гонят чабаны несчетные стада.

«Э, с таким скотом», — так думают они,

«Мы не пропадем!» — так думают они,

По чужой земле кочуя долго так,

Чтоб иной джигит, как баба, не размяк,

Иногда устроят по пути улак.

Переходят баи горы Алатаг.

От одной горы и до другой горы,

Переваливая перевалы так,

Десять тысяч юрт кочуют с Байсары.

Носит он джигу на голове не зря:

В племени своем он господин, тюря!

Сколько на горах весной тюльпанов есть!

Сколько у него овец, баранов есть!

Ни его верблюдов, ни коней не счесть.

На калмыцких землях он решил осесть, —

Путь туда — не месяц и не два, а шесть!

Братом оскорбленный, странником он стал,

Пред лицом насилья чести он не сдал.

Сделать дочь снохою брата не желал, —

Из Байсун-Конграта он откочевал.

Он себе две медных пушки приобрел, —

Парная упряжка, кожаный чехол!

Любит он свое величье объявлять

И завел обычай — по пути стрелять.

Перешли они все девяносто гор, —

Вновь необозримый впереди простор.

Кочевать придется до каких же пор!

Где же он живет, язычник тот, калмык?

Он каков на вид, каков его язык?

Чем он промышляет, как он жить привык?.

Гонят чабаны отары их овец.

Где скоту начало, где ему конец?

Нет числа скоту, да славится творец!

Слышат баи крики, видят — суета;

Зашумел народ, как видно, не спроста:

Скот уже вступил в калмыцкие места!

Степь лежит пред ними — зелень, красота!

Э, свежа трава калмыцкая, густа!

А степи калмыцкой имя — Чилбир-чоль.

Вот он, наконец, пред ними Чилбир-чоль!..

Нет и нет конца потоку байских стад.

В Чилбир-чоль вступили первые стада,

Задним — путь еще шесть месяцев сюда, —

Задние отары топчут Коккамыш!

Э, таким скотом Байсун не посрамишь!

Шаху калмыков подушную платить —

В том для Байсары большого нет вреда, —

Брату своему платить с юрты — беда!

Хватит им скота на многие года…

Держат баи путь, свой направляя скот.

Затмевает пыль высокий небосвод.

«Путь мы завершаем», — баи говорят,

По чужой земле ступая, говорят:

«Что судьба нам даст? — вздыхая, говорят. —

Калмыки, быть может, зла не сотворят,

Но вернемся ль мы когда-нибудь в Конграт?..»

Барчин-гуль тоской-печалью налита,

Стала, как осенний лист, она желта.

Не сбылось ее желание-мечта,

Выпало ей горе в юные лета!

Суженый ее, Хаким ее — далек!

Плачет Ай-Барчин, а людям — невдомек…

Едет весь народ байсунский кочевой

Дальнею дорогой полугодовой,

На чужбину едет, край покинув свой,

Едет по зеленым землям калмыков,

Корм скоту в пути — подножный, даровой,

Лакомится скот диковинной травой.

Встретится калмык — качает головой,

Встретится другой — глядит, как сам не свой,

А в себя придет — поднимет плач и вой!

Ой, не травы это, это — злак живой! —

Баям труд неведом хлебный, полевой, —

Хлебные посевы спутали с травой!

Вот, что с ними сделал небосвод кривой!

Край в пятнадцать дней пути — опустошен.

На земле калмыцкой — горький плач и стон:

Тамошний народ на голод обречен,

Смотрит на пришельцев, горем поражен.

Чем кормить ему своих детей и жен?

Видя, как потоки байских стад текут,

Из своей страны иные прочь бегут.

«Кто этот народ?» — калмыки говорят.

«С виду — благороднолики», — говорят.

«Но от них ущерб великий!» — говорят.

«Что наш плач и крики?» — говорят они.

«Знать дадим владыке», — говорят они.

«Ой, мы горемыки!» — говорят они.

Даже не слыхали про Конграт они…

вернуться

Речь идет об искусственной родинке — «холь», делая которую, надрезают или накалывают кожу в нужном месте, чтобы пустить под нее краску.

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года) - Автор неизвестен - Страница 5