Техника государственного переворота - Малапарте Курцио - Страница 6

В тот день мы изъездили город вдоль и поперек, вплоть до самых дальних окраин. Когда в десять часов вечера мы проезжали мимо отеля «Савой», кто-то окликнул Роллена по имени. В дверях отеля стоял генерал Булах-Балахович и знаком приглашал нас зайти: сторонник Пилсудского, но в том смысле, какой придается этому слову в России и в Польше, этот русский генерал командовал знаменитыми черными казаками, сражавшимися на стороне Польши против красных казаков Буденного. Генерал с наружностью бандита, храбрый солдат, искушенный во всех хитростях партизанской войны, дерзкий и лишенный предрассудков, Булах-Балахович был пешкой в руках Пилсудского, который использовал его и атамана Петлюру, чтобы поддерживать в Белоруссии и на Украине восстание против большевиков и против Деникина. Он со своим штабом разместился в отеле «Савой», откуда время от времени ненадолго отлучался, чтобы между двумя стычками понаблюдать политическую ситуацию: падение правительства Витоша не осталось бы для него без последствий, могло бы принести ему либо вред, либо пользу. За событиями внутри страны он следил с большим вниманием, чем за наступлением буденновской конницы. Поляки не доверяли ему, и сам Пилсудский обращался с ним крайне осторожно, как с опасным союзником.

Балахович сразу заговорил о политике, откровенно выразив мнение, что только государственный переворот, совершенный правыми, может спасти столицу от неприятеля, а всю страну от гибели. «Витош не в силах повлиять на ход событий и защитить армию Пилсудского с тыла, — сказал он. — Бели никто не решится взять власть в свои руки, чтобы положить конец хаосу, организовать всенародное сопротивление и защитить республику от грозящих ей опасностей, то через день-два мы станем свидетелями коммунистического переворота». Капитан Роллен полагал, что предотвратить коммунистический мятеж уже невозможно, а среди правых нет людей, способных взять на себя такую тяжелую ответственность. Если взглянуть на положение в Польше, возражал Балахович, ответственность за переворот покажется не такой уж тяжелой, ведь речь идет о спасении республики; что же касается трудности самого предприятия, то захватить власть смог бы любой идиот. «Но Халлер на фронте, у Сапеги нет серьезной поддержки, а Тромпшинский боится», — прибавил он. Тут я заметил, что среди левых, очевидно, также нет людей, которым эта задача была бы по плечу: что мешает коммунистам предпринять попытку переворота? «Вы правы, — согласился Балахович, — на их месте я бы так долго не тянул. Не будь я русским, чужим в этой стране, которая дала мне приют и за которую я сражаюсь, я уже успел бы совершить переворот». Роллен улыбнулся: «Будь вы поляком, — сказал он, — вы ничего бы еще не успели: в Польше всегда слишком рано что-либо делать до тех пор, пока не станет слишком поздно».

Балахович и в самом деле способен был сместить Витоша за считанные часы. Тысячи его казаков было бы достаточно, чтобы внезапно взять под контроль все нервные узлы города и обеспечить порядок на некоторое время. А потом? Балахович и его солдаты были русскими, и вдобавок еще казаками. Переворот, конечно, удался бы без особых трудностей; в этих обстоятельствах трудности наступили бы позже. Захватив власть, Балахович без промедления передал бы ее правым: но ни один польский патриот не принял бы власть из рук чужеземца. Создавшаяся таким образом ситуация принесла бы выгоду одним лишь коммунистам. «В конце концов, — сказал в заключение Балахович, — это был бы хороший урок для правых».

Вечером того же дня в Охотничьем клубе вокруг Сапеги и Тромпшинского собрались некоторые наиболее влиятельные фигуры из дворянско-помещичьей оппозиции. Из иностранных дипломатов присутствовали лишь граф Оберндорф, английский генерал Картон де Уайет и секретарь французской миссии. Все казались спокойными, за исключением Сапеги и Оберндорфа. Сапега делал вид, будто не слышит разговоров, которые велись вокруг него, и время от времени оборачивался, чтобы обменяться несколькими словами с генералом Картоном де Уайетом, обсуждавшим с графом Потоцким положение на фронте. За минувший день большевики ощутимо продвинулись в направлении Радзимина, деревни километрах в двадцати от Варшавы. «Будем сражаться до утра», — с улыбкой сказал англичанин. Граф Потоцкий всего несколько дней назад прибыл из Парижа и собирался вернуться во Францию сразу же, как только фортуна улыбнется Польше. «Вы, поляки, — заметил Картон де Уайет, — все похожи на вашего знаменитого Домбровского, который при Наполеоне командовал польскими легионами в Италии. Я всегда готов умереть за мое отечество, говорил Домбровский, — но жить в нем не готово.

Таковы были люди, собравшиеся в клубе, таковы были их разговоры. Вдали слышался гром орудий. Утром, перед тем, как расстаться, посол Томазини просил вечером ждать его в Охотничьем клубе. Было уже поздно, и я хотел уйти, как вдруг вошел Томазини. К нашим сообщениям о непредусмотрительности правительства Витоша он отнесся серьезно, однако для него это не было новостью. Несколькими часами раньше сам Витош жаловался ему, что не чувствует себя в безопасности. И все же Томазини был уверен, что среди противников Пилсудского и Витоша нет людей, способных решиться на государственный переворот. Единственными, кто вызывал у него беспокойство, были коммунисты; но боязнь все испортить каким-нибудь неосторожным демаршем мешала им ввязаться в пусть и не слишком опасную, но бесполезную авантюру. Было ясно, что они уже считают себя победителями и намерены спокойно дожидаться Троцкого. «Вот и монсиньор Ратти, — сказал Томазини капитану Роллену, — решил соблюдать уговор, принятый нами ранее. Нунций и я останемся в Варшаве до последнего момента, что бы здесь ни случилось». Позже Роллен не без иронии заметил: «Как будет жаль, если ничего не случится!»

Вечером следующего дня, когда стало известно, что большевистская армия захватила Радзимин и начала штурмовать один из мостов на окраине Варшавы, дипломатический корпус спешно эвакуировался в Познань. В столице остались только папский нунций, посол Италии, а также временные поверенные в делах Соединенных Штатов Америки и Дании.

Ночью в городе царила паника. На следующий день, 15 августа, в праздник Успения, варшавяне шли в процессии за статуей Богоматери, громко взывая к ней о помощи, моля спасти Польшу от вражеского нашествия. Но когда уже казалось, что все потеряно, что с минуты на минуту из-за угла улицы навстречу процессии выедут красные казаки, город молниеносно облетела весть о первых победах генерала Вегана. Армия Троцкого отступала по всему фронту. Троцкому не хватило одного необходимого союзника: Катилины.

IV

«Мы рассчитывали на революцию в Польше, но революции не произошло», — заявил Ленин Кларе Цеткин осенью 1920 года. Если считать, подобно Хорэсу Рамболду, что хаос — самое необходимое из условий, благоприятствующих государственному перевороту, то в чем оправдание польских катилинариев? Армия Троцкого у стен Варшавы, исключительная слабость правительства Витоша, тревожные и бунтарские настроения в народе, — разве все это не создавало благоприятные условия для восстания? «Любой идиот мог бы захватить власть», — говорил Балахович. В 1920 году таких идиотов было полно не только по всей Польше, но и по всей Европе. Как же могло случиться, что при таких обстоятельствах в Варшаве никто, даже коммунисты, не попытался совершить переворот? Единственным человеком, не питавшим иллюзий насчет возможной революции в Польше, был Радек. Ленин признался в этом Кларе Цеткин. Радек, знавший о бездарности польских катилинариев, утверждал, что революцию в Польше можно вызвать лишь искусственно, извне. Известно, что Радек не питал иллюзий и относительно катилинариев в других странах. Хроника событий, развернувшихся в Польше летом 1920 года, убедительно показывает несостоятельность не только поляков, но и катилинариев всей Европы.

Если непредвзято взглянуть на ситуацию в европейских странах в 1919-1920 годах, то невольно возникает вопрос: каким чудом Европа смогла преодолеть такой тяжелый революционный кризис? Почти во всех странах либеральная буржуазия оказалась совершенно неспособной защищать государство: ее система защиты сводилась, и сводится до сих пор, к применению тривиальных полицейских мер, которыми во все времена, вплоть до наших дней, пользовались как абсолютистские, так и либеральные правительства. Но неспособность буржуазии отстоять государство компенсировалась неспособностью революционных партий противопоставить устаревшей системе обороны современную наступательную тактику, то есть полицейским мерам — революционную технику.