Конгрегация. Гексалогия (СИ) - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" - Страница 404

Глиняная лодочка качнулась в последний раз, замерев, и стриг коротко прихлопнул ее ладонью, словно огромное насекомое. Приподняв руку, он замер, глядя на выступившую на коже крупную алую каплю, и Курт, вздрогнув, отскочил назад, когда огромный массивный стол врезался в стену, разлетевшись от удара в куски и оросив комнату градом сухих щепок.

– Я найду эту тварь, – с шипением выдавил фон Вегерхоф, складывая слова через силу. – И порву на части. Очень медленно.

– Не сможешь, – возразил Курт тихо, стряхивая с плеча древесную труху, и, встретив неторопливо обратившийся к нему горящий взгляд, вздохнул: – Не стращай. Меня – нечего. Даже если мы его и найдем – это он порвет нас. И очень быстро. Ты сам сказал – он сильнее. Ты сам сказал – Арвид покидает город. Ты сам упомянул о том, что теперь неизвестно, как его искать. Мне жаль твою…

– Назови ее так еще раз, – предложил стриг с явственной угрозой, и Курт кивнул:

– Прости. Знай я, что такое может быть… Мне жаль, что так вышло, Александер. Сочувствую. Правда. Знаю, что слова «надо успокоиться» и «думай здраво» в таких ситуациях звучат…

– Бессмысленно?

– Именно. Но я их скажу. Полагаешь, я сам не хочу отыскать этого выродка? И не вздумай упомянуть сейчас о треклятых двух тысячах как моем стимуле. Но мы всё в том же положении, что и вчера или неделю назад: мы не знаем, как его искать и где.

– Теперь он найдет нас сам, – не сразу откликнулся фон Вегерхоф, отвернувшись, и прислонился к стене, обессиленно опустив голову. – Меня, если точнее. Когда – неведомо, но за мною он вернется. Теперь это дело принципа.

– Потому что, по его мнению, убийство любовницы неравноценно убийству птенца?

– И это тоже, – тихо согласился стриг. – С точки зрения того, кто живет в том мире, это вещи несравнимые. Затраты на это. Создать птенца – не слугу, вытянуть его, воспитать – это немало сил, нервов и времени. Найти любовницу – дело, быть может, одного дня. Для него – так. А кроме того… Кроме того, он никогда не простит мне, что той ночью я заставил его растеряться, и что я это увидел.

– Извини еще раз… – нерешительно возразил Курт, – однако… Тот парень не показался мне особенно растерянным. Я бы сказал, что он был довольно спокоен, учитывая ситуацию.

– Учитывая ситуацию… – повторил фон Вегерхоф с болезненной усмешкой. – Ситуация сложилась так, что он убил бы меня на месте, не увидь он того, что увидел, и не почувствуй того, что почувствовал. Он никогда не видел подобных мне, никогда о таких, как я, не слышал. Мои дневные похождения вкупе со многим другим – признак высшего, но высшего во мне он не почувствовал; он спросил о моем мастере – но сам же и должен знать, что принадлежность мастера к высшим не безусловно делает таковым его птенца; а о ядовитой крови не слышал вообще никто и никогда. Тогда я ушел живым, потому что он просто не знал, что ему со мной делать и чего можно ожидать от меня. И ты – так и остался бы на той улице, не спрятался бы ты от мастера вот так, в подвальной дыре в десяти шагах от него; он не заметил тебя, не услышал, не учуял – потому что был поглощен другим. Он растерялся – передо мной. Вот что занимало его тогда. И что не может не выводить из себя сейчас. Той ночью он фактически испугался конфликта со слабейшим. Это было видно. И это было для него…

– Постыдно? – подсказал Курт, когда тот замялся; фон Вегерхоф кивнул:

– Можно сказать и так.

– Позорно, – продолжил он. – Унизительно.

– Наверняка подобные слова он бормотал эти дни, круша мебель, распугивая птенцов по углам и придумывая для меня подходящую месть. Но и этого – ему будет мало.

– Иными словами, все это – не наказание, а предупреждение? «Это будет с тобой»?

– Да, – выдохнул фон Вегерхоф, прикрыв глаза, и когда стриг вновь поднял голову, отраженный зеркальный блеск в них исчез. – Он вернется… Вот только, если «успокоиться» и «думать здраво» – мы не можем полагаться на это. Он вернется только тогда, когда закончит те дела, ради которых был здесь, когда дело, кое мы пытаемся разрешить, уже будет нами проиграно. Ты прав – мы в прежнем положении: его надо искать. Ты прав: когда найдем, это мало что изменит. И ты прав: я ему не противник.

– Пока, – с нажимом уточнил Курт и, когда бесцветный взгляд поднялся навстречу, повторил: – Сейчас. Сегодня не противник. Ведь, как я понимаю, именно подобные ситуации подразумевали отец Бенедикт и Майнц, говоря, что ты имеешь кое на что право. Как я понимаю, и прежде тебе дозволялось это самое кое?что. Будем говорить прямо: если даже в здравом состоянии ты слабее него, то сейчас, по мерилам вашей братии, ты и вовсе хилей ребенка. Словом, брось играть в подвижника, Александер, и приводи себя в норму. Приходи в силу. Всеми доступными способами… Знаю, – поморщился он, когда фон Вегерхоф уныло усмехнулся, недоверчиво качнув головой. – Самого себя слушаю, и поражаюсь. Но ты нам не нужен полумертвым. Мертвым, к слову, тоже крайне малополезен.

– Мal necessaire[610], – негромко проронил стриг, глядя в пол под собою, и Курт покривился:

– De deux maux il faut choisir le moindre[611], сказал бы я.

– Ну, хоть кто?то из нас совершенствуется, – вздохнул фон Вегерхоф, тяжело оттолкнувшись от стены, и кивнул в сторону двери: – Выйдем отсюда. А ты, полагаю, и вовсе предпочел бы на время удалиться?

– К чему б это?

– Я обещал тебе завтрак, однако мой повар, видишь ли, от всего произошедшего в некотором роде потерял голову…

– Брось, – оборвал он, нахмурясь. – Ты что же – всерьез полагаешь, что я после всего вот этого мимоходом похлопаю тебя по плечу, скажу «бывает дерьмо» и отправлюсь жевать отбивные?.. Я, разумеется, вскоре действительно покину этот дом – но для того, чтобы вызвать стражу. По закону ты обязан поставить в известность городские власти; ты ведь намерен это сделать?

– Разумеется, – безвыразительно откликнулся фон Вегерхоф, на миг приостановился на пороге комнаты и зашагал по коридору к лестнице, так и не обернувшись на укрытое тело на кровати. – Все это нам на руку, верно? Наилучшее доказательство справедливости твоих слов. Если стража разнесет эту весть по всему городу, это будет весьма кстати.

– Не отрывайся на мне, – укоризненно выговорил Курт. – Это не я разгромил твой дом.

– Никакого сарказма, Гессе. Просто пытаюсь «успокоиться» и «мыслить здраво». Случившегося не исправишь, и все, что остается, это повернуть зло к добру. Теперь совету придется терпеть твои выходки, терпеть тебя самого в Ульме, смиряться с множеством твоих решений и с тем фактом, что кое?кто из горожан таки займет твою сторону, пусть и из соображений исключительно шкурных. Если произошедшее поможет нам найти эту мерзость, я, разумеется, не стану благодарить судьбу за гибель Эрики, но хотя бы смогу сказать, что была она не напрасной… Буду искренне благодарен, однако, если сейчас ты возьмешь эти неприятные заботы на себя. Я, с твоего позволения, останусь и… Просто хочу осмотреть дом. Бог знает, что тут еще может обнаружиться – быть может, нечто такое, чего посторонним лучше не видеть и не знать…

– Да, – не стал спорить Курт, удержавшись от того, чтобы обернуться на комнату с неподвижным телом на кровати. – Конечно. Я понимаю.

Привлеченные к происшествию стражи явились в дом с голубятней под крышей спустя полчаса. Курт встретил их на первом этаже у двери, над телом первого убитого, не оскорбившись на то, что никто из троих солдат не поприветствовал майстера инквизитора, равно как и не удивившись тому, что самый молодой из них, едва взойдя на ступени второго этажа, выбежал прочь, притиснув к губам ладонь.

– Силы небесные… – проронил один из оставшихся, оглядывая побоище на лестнице с ужасом, не решаясь подступить ближе к телу, возлежащему в кровавой каше; Курт вздохнул:

– Это вряд ли.

– Матерь Божья… – продолжил страж, ступив к подъему на третий этаж, и остановился, переглядываясь с товарищем, серым, словно бумага. – Это чем же его так?.. Лицо в затылок… не голова, а миска…