Конгрегация. Гексалогия (СИ) - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" - Страница 371

Благожелательно улыбающейся собеседнице Курт не ответил, мысленно скрипнув зубами и вновь приложив немало усилий, дабы не брякнуть неумную и примитивную грубость; как ни крути, а оба они – и стриг, и эта несносная женщина – во всем правы. Ни разу еще ему не случалось принимать участие в подобном деле, не доводилось выслеживать в темных закоулках существо неслышное и невидимое и, что главное, не приходилось сталкиваться с подобной тварью в открытую, что вполне может произойти. Из всей их маленькой следственной группы именно он – самый неподготовленный, самый неискушенный и, если уж признавать честно, самый бесполезный…

От Адельхайды фон Рихтхофен он вышел в расположении духа подавленном и скверном; просвета в деле не виделось, а собственное участие в этом расследовании все более казалось никчемным и тщетным. На укоряюще?настороженный взгляд хозяина гостиницы Курт ответил взором безмолвным, но красноречивым, едва удерживаясь от того, чтобы высказать ему одному свое мнение относительно всех местных нравов и обычаев, и тот поспешно отвернулся, исчезнув из поля видимости неведомо куда и как.

Возвратившись в свое временное жилище, сегодня кажущееся особенно неоправданно роскошным и дорогим, Курт остановился посреди комнаты, оглядывая огромную пустую комнату. Заняться сегодня было решительно нечем, времени до ночи оставалось немало, и даже до вечернего богослужения, посетить каковое требовали приличия и должность, было еще далеко.

Бросив в окно тоскливый взгляд, Курт решительно отмахнулся сам от себя и, вздохнув, вынул свою дорожную одежду, и в самом деле отчищенную усердно и тщательно. Оружие он, переодевшись, закрепил по?походному и, выйдя на улицу под косыми настороженными взорами обслуги и редких посетителей, направился к ближайшим воротам города. Удивленные взгляды привратных стражей он, перейдя ров, ощутил всей спиной, однако на облепивших площадку дозорной башни солдат не обернулся и, не останавливаясь, перешел на бег, пытаясь хотя бы на время выбросить из головы все мысли и волнения.

Держась в нескольких шагах от рва, Курт видел еще множество любопытствующих физиономий над кромкой стены; отвлечься от происходящего вокруг и внутри себя самого полностью никак не выходило, не выходило повторить то, что произошло единожды в альпийском лагере под надзором Хауэра – озарение не шло. Во все четыре часа, что заняло возвращение к тем же воротам, он видел своих нечаянных зрителей, видел блеклый от весенней дымки альпийский хребет по ту сторону реки, прошлогоднюю траву под ногами, лишь чуть разбавленную редкими зелеными стрелками; видел распростертый на приземистом столике план этого города, исчерченный пометками, равнодушные лица прохожих, насмешливое – фон Вегерхофа, и четыре ряда фигур, движущихся по клетчатой доске по неясным, не ведомым ему правилам…

Глава 12

В эту ночь данных ему советов Курт предпочел послушаться – на то, чтобы бродить по ночному городу, не было ни физических сил, ни душевных; и те, и другие истощились после прогулки по Ульму дневному. Накануне воскресного дня, предваряющего Страстную неделю, город выглядел непомерно оживленным и беззаботным. Никто не пытался призвать к хотя бы видимому благочестию зевак, радостными гиками приветствующих уличную танцовщицу, устроившую свои демонстрации прямо напротив церковной площади, всем было глубоко наплевать на выкаченную к дверям одной из пивнушек огромную бочку – сия propaganda собрала подле себя не менее двух десятков и без того изрядно подогретых горожан; мелочи вроде жонглеров и дрессировщиков всевозможной живности он и вовсе перестал учитывать. Последней каплей в этом бедламе стала выходка владельца его гостиницы, предложившего майстеру инквизитору очередное «особое местное блюдо» – завернутое в тесто мясо, каковое именовалось «Herrgottbeschei?erle»[564]; и лишь произнеся это вслух, хозяин спохватился, наткнувшись на оледеневший взгляд своего постояльца.

По дороге на воскресную мессу поутру горожане и гости города, спешащие в ту же сторону, попадались нечасто. По чести говоря, Курт и сам не относился к числу добросовестных прихожан, однако, когда речь шла о местных жителях, столь безучастный взгляд на обязательные обряды был лишь отражением общей вольности во всем остальном – вплоть до равнодушия и даже предосудительности в отношении блюстителя германского престола. Даже если перехваченное письмо и окажется измышлением и несусветицей от и до, все равно где?нибудь, за одной из стен одного из домов Ульма, наверняка в этот самый момент произносится нечто крамольное в адрес Конгрегации или Императора, а то и зреет самый настоящий заговор. Начиная свою службу, выпускник номер тысяча двадцать один злился на трясущихся при виде Знака собеседников, раздражаясь на пережитки прежних страхов, однако всего за два года этой службы Курт ясно и четко понял одно: без этого страха перед грозной и всемогущей Конгрегацией или чем бы то ни было иным, способным покарать слепо и сурово, спокойствие скоро сменяется гордыней, надменностью и, в конце концов, вольнодумством, от чего один шаг до измены.

Древняя церковь, ближайшая к самым многонаселенным кварталам города, стояла в окружении кожевенных и красильных мастерских, отчего, идя in domum Domini[565], приходилось затаивать дыхание и ускорять шаг. Куда смотрела городская administratio, когда эта часть города устраивалась подобным образом, оставалось только гадать.

Зарождающийся снаружи храмовых стен утренний городской шум не стихал и внутри, невзирая на начавшееся богослужение, и от того, как запросто прихожане во время молитвословий обсуждают вчерашнюю погоду, нимало не смущаясь соседством человека со Знаком, в душе закипало не приличествующее сему месту озлобление, дошедшее к концу мессы едва не до бешенства. Того, что говорилось на проповеди по завершении службы, было почти не слышно – вокруг воцарился равномерный гул голосов, кое?кто из горожан уже начал расходиться, не дожидаясь окончания пастырских наставлений. Еще минуту Курт оставался в неподвижности, пытаясь совладать со все растущей злостью, и, наконец, решительно прошагал к кафедре, отстранив изумленного священнослужителя и встав на его место. Тот попытался возразить и умолк, уткнувшись взглядом в Знак, поднятый за стальную цепочку ко всеобщему обозрению.

– Служба не окончена, – четко выговорил Курт, и двое прихожан, уже подошедших к самым дверям, остановились, обернувшись на него с оторопелым удивлением. – Служба не окончена, – повторил он, повысив голос, – пока с этой кафедры слышится хоть одно слово. Это – понятно?

Тишина разнеслась по рядам собравшихся волною, прокатившись от кафедры к дверям и возвратившись обратно, и в устремленных на него лицах Курт увидел весь набор чувств, от любопытства и искренней заинтересованности до раздражения.

– Вы слышите своего священника еженедельно, – произнес он, все так же четко печатая слова, – и потому, быть может, знаете все, что он мог бы сказать. Возможно, отсюда столь невнимательное отношение? Возможно, я скажу вам то, чего вы еще не слышали.

Двое у порога, с видимым сожалением обернувшись на выход, тяжело вздохнули и потоптавшись, нехотя возвратились на свои места.

– Святой Августин, – продолжил Курт, дождавшись полной тишины, – говорил так: «Душа уподобляется тому, что она любит; любит ли она земные вещи, она становится земной». А я скажу, вслед за Псалмопевцем – «вот человек, который не в Боге полагал крепость свою, а надеялся на множество богатства своего, укреплялся в злодействе своем». Говорю ли это о ком?то одном среди вас? Нет. Повторю ли вслед за Христом притчу о верблюде, уподобленном богачу у входа в Царство Небесное? Нет. Соломоновы закрома ломились от запасов, а ларцы от слитков, но возьмете ли на себя смелость сказать, что в райском пребывании ему было отказано? Не думаю. Не в серебре будет препона, когда придет время протиснуться в узкие врата; и библейские святые цари, и кое?кто из святых Нового Времени вовсе не отличались ни бедностью, ни пренебрежением к богатству. Просто перед райским порогом они бросили раздутый мешок с добром, могущий застрять в тесных вратах. «Не тленным серебром или золотом искуплены вы» – это слова апостола Петра. Помните ли вы их или нет – неважно; это не имеет значения, потому что всякий из вас и без того знает это. Он это слышит с детства, осознает пусть не духом, но разумом, ибо – а чем же еще искупляется человеческая душа на последнем суде? Уж наверняка не монетами или дорогими тканями, не недвижимостью, не «деловой репутацией» и тем паче не связями, обеспеченными мздой или как?либо еще. Не всем тем, на что вами полагается столько сил, трудов и времени. Для этого искупления вам вообще ничего не надо делать – оно уже совершено за вас. Искупление Кровью – самое большее, чего только может требовать любой закон, любая традиция, любой мир; это плата кровью за грех. И подумайте – не вашей кровью, не чьей?либо из людей, от человечества вообще ничего не было взято и ничего не было истребовано для того, чтобы прегрешения его были забыты, проступки прощены, жизнь получила надежду, а смерть – жизнь из жизней. Ведь все было сделано за вас . Единственное, чего ждет Искупивший – того, чтобы вы это искупление приняли. Всего лишь протянули руку и взяли. И что я вижу? Вам попросту лениво сделать даже такую малость! Вообразите: ваш отец сделал нужные взносы, оформил за вас все эти многочисленные бумаги и договорился вместо вас с власть имущими – то есть, дал вам в руки готовое дело, и все, чего он ждет в благодарность, это воспоминания о нем. Все, что от вас требуется, это почтить его вниманием. Пару раз в неделю потратить на него два часа своего времени. Знаю по долгу своей службы, что взывать к совести – занятие бесполезное. Совесть пробуждается сама или же упорно молчит. Поэтому сейчас я призову в союзники ваш разум. Разумное ведение дела – это всегда знание; вы исследуете, подкупаете, подслушиваете или размышляете сами, высчитывая, что принесет верный доход, а что оставит вас без гроша. Что надо, а что не до лжно делать, куда вкладывать и о чем заботиться. Если у вас есть данные о том, что через год наибольшим спросом будет пользоваться нечто, вы, пусть и не оставляя своего основного занятия, начнете понемногу вкладывать в это свои капиталы. Так вот вам деловой прогноз от настоящего эксперта: спустя недолгое время ваши капиталы истощатся, ваши векселя потеряют силу, ваши вложения прогорят, и в цене будут иные вклады. Пусть вы не испытываете нежных чувств к отцу, давшему вам ваше самое большое богатство – вашу душу! – подумайте хотя бы об этом. Так приходите к Нему не потому что хочется, а потому что после, когда настанет время, Он спросит – «отчего ты не приходил?». Принимайте данное вам искупление не потому что признательны, а чтобы после не услышать «уйди прочь, неблагодарный». Исполняйте закон не из уважения к нему и не по благородству души, а для того, чтобы не обрести кару. Выкажите уважение Тому, от Кого зависит ваша судьба – и не на ближайшие годы, а навеки. Вы платите налог потому, что радеете о процветании государства? Нет. Не грабите впрямую вашего конкурента потому, что уважаете его? Да бросьте. Вы делаете все это, потому что иначе к вам явится ревизор, каковой вынесет вам порицание, а после передаст свой отчет тем, кто придет после него – уже не предупреждать вас, а карать. Так учтите: ревизор уже здесь. Ревизор уже видел ваши дела и слышал ваши слова. Подумайте об этом. Подумайте о том, что будет внесено в перечень ваших дел. Благочестие? Человеколюбие? Пусть не смирение – хотя бы скромность? Хоть что?нибудь? Нет. Зато там будут записаны измышления человеческого разума, который силится обмануть Господа Бога. Все здесь знают, о чем я говорю, все знают, что это не просто образный оборот речи. Человеческий разум сочинил еще немало сказок, которые призваны скрыть от самих же людей истину, которые лгут в первую очередь самому человеку. Что еще есть в копилке людских выдумок? «Гуси возникли из упавших в реку веток деревьев, поэтому гусиное мясо можно есть в пост перед Рождеством». Небылица, измышленная для того, чтобы оправдать собственную слабость и пренебрежение. «Чтобы весь год быть здоровым, в зеленый четверг[566] надо есть зелень и вешать зеленые ветви в доме». Вчера я уже видел съезжающихся сюда крестьян и торговцев, нагруженных лиственными пряностями так, что их запасами можно было бы выкормить быка. Неужто практичные ульмцы впрямь полагают, что эта побасенка правдива? И – что бы вы ни думали, накануне страстного дня ринетесь скупать пучки травы, исполняя никчемный ритуал, просто потому что он приятен и необременителен – ведь приправа всегда пригодится, да и так или иначе что?то понадобится в рыночных рядах. Да, в этом храме вы не найдете товаров со скидкой, а обменщиков из Дома Господнего изгнал еще Христос. Зато здесь вы можете заключить выгодный договор, и такого предложения, поверьте, вам не сделает больше никто и никогда. Я вижу, вы, наконец, обратили внимание на то, что происходит под этими сводами. Я слышу, наконец?то воцарилась тишина, которая здесь и должна была быть изначально. Почему? Вы надеялись услышать от меня что?то новое, чего не слышали еще прежде? Что нового я мог сказать? Все это вам уже известно. Или эти тишина и внимательность – потому что на вас, гордецов, прикрикнули? Потому что повелели проявить почтение? Если с вами нельзя иначе, что ж, я это учту. Если иначе вы не способны думать, как только после стука кулаком по столу, если ничего иного не привыкли уважать, кроме силы, превышающей вашу. В вас нет почтения к этому клиру, к самому богослужению, к Правителю небесному, а посему я не удивлен уже и тому, что видел в этом городе еще – полнейшее отсутствие уважения к власти земной. Зато вижу, как покривились сейчас ваши лица… Неблагодарные свиньи. Да, вы не ослышались, господа властители людских кошельков. Я назвал вас свиньями – неблагодарными тварями, которые с удовольствием забывают все то, что мешает им жить, как заблагорассудится. Вы забыли разрушенный Ульм? Вы забыли едва было не разразившуюся на всю Германию войну вольных городов с курфюрстами? Забыли войска австрийского герцога, стоящие под вашими стенами? Кто уберег ваш город от вторичного разрушения, кто встал на вашу защиту, кто оградил ваши трясущиеся от страха животы от клинков солдат? Император. Рудольф Второй фон Люксембург, если кто?то здесь забыл его имя, чему я бы не удивился. Его слова хватило для того, чтобы вы ощутили себя на высоте – как же, сам Император в лицо курфюрстам бросил, что он на стороне свободных городов! Император прислал свои войска для защиты! В те дни он был хорош, верно? И стал ненавистен, когда возвратилась мирная жизнь, и все, чего он просит теперь от вас – это помнить об оказанной помощи и быть готовыми, если придется, ответить тем же. А я вижу, что здесь зреют совсем иные помыслы. Ждете, когда же я вслух произнесу слово «предательство»? Ждете, знаю, ибо впервые вижу на ваших лицах тень подлинного чувства. Вижу страх. Итак, я говорю это: я вижу в этом городе предательство. Я скажу, что отличает предателя, изменника от противника, от оппонента: правдивость. Прямой противник говорит о своей вражде открыто, прямо и стойко встречая ответ на свои слова, каким бы он ни был. Изменник плетет заговор втихомолку, исподволь, готовя удар в спину. Это я и вижу здесь. Так вы ведете себя с царем земным, так вы относитесь и к Вседержителю небесному. Так имейте достоинство. Имейте смелость спросить себя самих, кто вы и для чего проходит ваша жизнь. Обратитесь, наконец, к вере и верности, о которой столько написано в законах мирских и церковных, или открыто провозгласите: мы по ту сторону. Не входите в эти двери, если не готовы – оскверняя собою дом Господень, вы лишь, по слову Соломонову, сами собираете себе на голову горящие угли. Не называйте себя верными подданными, выпрашивая у императорского трона очередную привилегию – после, когда настанет час, каждая буква вам зачтется. Подумайте. Пока – у вас есть еще время.