Кероглу.Азербайджанский народный эпос.(перепечатано с издания 1940 года « Кёр-оглы») - Автор неизвестен - Страница 5

Все сказанное нами в какой-то мере обрисовывает эпоху зарождения, исторические условия и идейное направление эпоса «Кероглу», а также дает некоторое представление о том, насколько велика роль, которую сыграло это произведение в истории азербайджанского народа. Освободительное движение под руководством Кероглу, возникшее в Азербайджане и превратившееся затем в серьезное антифеодальное восстание, было художественно отображено в знаменитом эпосе азербайджанского народа.

Возникновение среди народов Средней Азии собственного варианта эпоса «Кероглу» несомненно связано с идеями свободы и братства азербайджанского дастана. Широкое распространение и известность получил эпос и среди турецких народов Анатолии и Балкан. Однако здесь он превратился в небольшое повествование, напоминающее сказки, созданные в городской среде, которое постепенно переходит в рассказ. Подобное изменение жанра вызвано либо тем, что турецкие исследователи не могли собрать все части эпоса и восстановить его полностью, либо тем, что подвиги Кероглу давно забыты турецкими народами. В упрощенном до сказки турецком варианте эпоса изменилось и его идейное направление. Сам герой изображен не как предводитель народного движения, выступавший против султанского деспотизма и феодального строя, а как «качаг» (беглец), борющийся с Болу-беком, мелким, феодалом, чтобы отомстить за личную обиду. Вероятно, причина такого видоизменения жанра в том, что героический эпос, имевший когда-то огромное социальное значение, с течением времени утратил свою силу и идейно обнищал, или же варианты его были собраны в городской мещанской среде. Если мы сравним наш вариант со среднеазиатским, то увидим, как последний в некоторой степени еще носит следы специфических особенностей древних легенд, чего нельзя сказать о турецком варианте, целиком утратившим свою эпическую сущность и отражающим идеологию городского мещанства.

Такое сравнение еще раз доказывает азербайджанское происхождение эпоса, послужившего основой для грузинских, курдских и аджарских вариантов. Интересно, что у этих народов проза эпоса представлена чаще на их родном языке, что же касается поэзии, то она всегда бывает на азербайджанском, и это опять-таки доказывает возникновение эпоса на азербайджанской почве. Еще большим подтверждением этого служат песни Кероглу, написанные по-азербайджански на грузинском алфавите.

Как указывалось в начале, исследование эпоса начато, в основном, после установления Советской власти. В 1927 году Вели Хулуфлу издал часть дастана отдельной брошюрой. В 1936 году был опубликован вариант, записанный со слов известного азербайджанского ашуга Гусейна. Несколько глав-ветвей эпоса выпущены в свет в 1941 году Гумметом Ализаде, заслуги которого в области собирания фольклора очень велики. Безусловно, все эти издания представляли определенную ценность, но не снимали необходимости создания единого текста путем сравнения всех глав-ветвей и вариантов. Институтом литературы и языка имени Низами были организованы и посланы экспедиции в различные районы страны, собравшие более пятидесяти вариантов. Используя эти материалы, а также гошма Кероглу, написанные в XVII, XVIII и XIX веках азербайджанским и грузинским алфавитами кандидат филологических наук М. Г. Тахмасиб в 1949 году создал научно-критический текст эпоса; в 1956 году им же был издан переработанный и более точный его вариант. Настоящее издание «Кероглу» является переводом варианта 1956 года с сильно сокращенными комментариями.

Все сделанное не дает право считать исследование эпоса завершенным. Кроме известных нам семнадцати глав-ветвей, имеются еще и другие, давно забытые, восстановление которых до сих пор не представляется возможным.

КЕРОГЛУ

АЛЫ-КИШИ

Много лет Алы-киши[7] пас коней Гасан-хана. Так и загубил он жизнь на ханской службе. Стал стар и сед, опекая табуны своего господина.

Каждое утро, едва занимался рассвет, Алы-киши гнал коней в поле, весь день пас их, а к ночи пригонял обратно в загон. В горах, на скалах и в долинах уже не было места, куда бы ни ступала его нога.

Как-то раз Алы-киши погнал табун к морю. Кони паслись на берегу, а старик сидел в сторонке, прислонясь к камню. Только успела заняться заря, смотрит, вдруг из моря выходят два жеребца. Вышли они и ворвались в табун. Покрыли двух кобылиц и снова ушли в море. Столько лет пас Алы-киши табуны, а такого не видывал. Поспешно поднявшись, он пометил обеих кобылиц. Но о том, что произошло, никому ни слова!

Шли месяцы Алы-киши считал дни и ночи, не спуская глаз с тех двух кобылиц. Когда же пришло время, он не отходил от них, ждал пока они не ожеребились.[8]

Жеребята росли-росли и стало в табуне двумя конями больше.

Однажды тогатский Хасан-паша приехал в гости к Гасан-хану. Гасан-хан торжественно принял пашу. За беседой паша сказал хану:

— Гасан-хан, слышал я, есть у тебя славные, чистокровные кони. Подари мне двух жеребцов из своего табуна.

Гасан-хан, выразив полную готовность услужить гостю, призвал к себе Алы-киши.

— Завтра не выгоняй табун в поле. Я выберу для паши двух коней.

Едва Гасан-хан произнес это, как Алы-киши вспомнил про жеребцов. Чтобы хан не ударил лицом в грязь перед пашой, он поднялся с зарей, поймал жеребцов, привязал их в загоне, а табун погнал в поле.

Вскоре Гасан-хан и паша пришли в загон. Посмотрел паша, видит, стоят на привязи два длинных, тощих жеребца, и понял, что их приберегли для него.

Усмехнулся паша и сказал:

— Гасан-хан, мне говорили, что у тебя есть настоящие племенные кони. А это что? Таких невзрачных коняг у меня и самого найдется немало.

Слова паши стрелой пронзили Гасан-хана.

— Глупый старик! — закричал он, повернувшись к Алы-киши. — Разве не сказал я тебе, чтобы ты не-выгонял табун, почему ты ослушался меня?

— Да продлит аллах твои дни, хан! — ответил Алы-киши. — Я старый табунщик. Каждого коня в табуне знаю, как пальцы на своей руке. Ты не смотри, что жеребцы такие поджарые. Если не хочешь осрамиться отдай их паше.

Спокойные слова Алы-киши, уверенного в правоте своей, еще пуще разгневали хана, и он крикнул:

— По всему свету идет слава о племенных конях из моих табунов. А ты показываешь паше этих чахлых коней и заставляешь меня краснеть!

— Да продлит аллах твои дни, хан! — сказал Алы-киши. — Возвысить я хочу тебя перед пашой. Разве не известно тебе, что я знаю толк в конях? В твоих табунах лучше этих коней нет. Обойди хоть целый свет, лучше не сыщешь.

Разгневался Гасан-хан и сказал:

— Знать ничего не знаю! Даю тебе час, ищи хоть на небе, хоть на земле, но подай сюда чистокровных коней, подобающих паше и достойных моего имени. Сейчас же иди, выбери и приведи.

— Хан, прикажи тогда кому-нибудь другому выбрать коней для паши. Во всем табуне лучше этих нет. Моя рука не подымется выбрать худших и оставить лучших. Этого не позволит моя честь.

Рассвирепел хан. Призвал он палача и приказал обезглавить Алы-киши. Разгневался и паша. Дерзость Алы-киши рассердила и его. Он сказал:

— Гасан-хан! Вижу твой табунщик высоко оценил этих коней. А, может быть, он и прав? Пусть же ценою каждого из этих жеребцов будет его собственный глаз.

Совет паши пришелся по душе Гасан-хану, и по его приказу палач выколол Алы-киши оба глаза.

Старик не проронил ни звука. Ни один стон не вырвался из его груди. Когда же палач сделал свое дело, Алы-киши поднялся и сказал:

— Гасан-хан! Нет у человека ничего дороже глаз. Ты лишил меня их. Всю свою жизнь я отдал служению тебе, из кожи лез, постарел, поседел, а ты вот как отплатил за мою службу. По одному слову паши ослепил меня. Ну что ж… Видно, так мне суждено. Но раз за жеребцов заплатил я своими глазами, будь хозяином своего слова, отдай их мне.