Stop-кадр! - Макьюэн Иэн Расселл - Страница 16

Они заговорили об оргазме и о том, какие ощущения испытывают мужчины и женщины – сходные или абсолютно различные; мнение совпали: абсолютно различные – но обусловлено ли это различие уровнем культуры? Колин сказал, что уже давно завидует оргазму женщин и что бывают моменты, когда у него в промежности возникает ощущение пустоты, похожее на вожделение; он предположил, что это ощущение приблизительно соответствует желанию, которое испытывает женщина. Мэри описала – и оба высмеяли – эксперимент, о котором сообщалось в одной газете и целью которого было найти ответ на тот же самый вопрос: испытывают ли мужчины и женщины одинаковые ощущения? Добровольцам обоего пола вручили список из двухсот слов – прилагательных и наречий – и предложили обвести кружком те десять, которые лучше всего подходят для описания их ощущений во время оргазма. Участников второй группы попросили взглянуть на результаты и попытаться определить пол каждого добровольца – и, так как точных ответов оказалось столько же, сколько и ошибочных, был сделан вывод, что мужчины и женщины чувствуют одно и то же. Колин с Мэри перешли, как обычно, к иным аспектам секса и заговорили – отнюдь не впервые – о патриархате, который, по словам Мэри, является самым незыблемым из всех принципов государственного устройства, оказывающих влияние и на общественные объединения, и на жизнь отдельных людей. Колин, как всегда, принялся доказывать, что более существенную роль играет господство одних классов над другими. Мэри покачала головой, однако их жаркий спор был вызван стремлением найти общий язык.

Они вновь заговорили о родителях, о том, какие черты характера достались им от матерей, а какие – от отцов; как отношения между матерью и отцом повлияли на их собственную жизнь, на их личные отношения. Слово «отношения» было у них на устах так часто, что в конце концов набило оскомину. Они согласились в том, что приемлемого синонима не существует. Мэри говорила о себе как о родительнице, Колин говорил о себе как о псевдородителе детей Мэри. Все предположения, все страхи и воспоминания составляли для каждого из них основу теоретизирования по поводу своего характера и характера собеседника – словно, пережив вдруг второе рождение благодаря нежданной страсти, они должны были заново выдумать самих себя, назвать себя подобно тому, как называют новорожденного ребенка или новый персонаж, внезапно вторгающийся в сюжет романа. Они неоднократно возвращались к разговору о старении, о неожиданном (а может, оно было сделано постепенно?) открытии: они больше не самые молодые взрослые люди среди своих знакомых, и тела их перестали быть легкими, саморегулирующими механизмами, на которые можно не обращать внимания, – наоборот, теперь их придется старательно беречь и сознательно тренировать. Они согласились в том, что, хотя эта идиллия придала им сил, заблуждаться на сей счет не стоит; признали, что они становятся старше и когда-нибудь умрут, и эти зрелые мысли, по их обоюдному мнению, придают их страсти еще большую глубину.

В сущности, именно взаимное согласие позволяло им так терпеливо обсуждать столь многочисленные вопросы, побуждало их и в четыре утра по-прежнему беседовать вполголоса на балконе, с полиэтиленовым мешочком марихуаны, пачками папиросной бумаги «Ризла» и пустыми винными бутылками под ногами; согласие – не просто как следствие душевного состояния каждого из двух собеседников, а как риторический прием, манера поведения. В предыдущих разговорах на важные темы (а таковых с годами, разумеется, поубавилось) они исходили из того невысказанного предположения, что любой вопрос лучше всего изучать, высказывая противоположную точку зрения, даже если это не совсем та точка зрения, которой придерживаешься сам; не так важно продуманное мнение, как сам факт противодействия. Идея – если это была идея, а не склад ума – состояла в том, что противники, опасаясь возражений, будут более строги в аргументации, подобно ученым, предлагающим коллегам некое новшество. Обычно же выходило – по крайней мере у Мэри с Колином – так, что вопросы не столько изучались, сколько без конца пережевывались или обрастали многословными, не относящимися к делу рассуждениями, обильно сдобренными раздражением. Ныне же, раскрепостившись благодаря взаимной поддержке, они легко и свободно, словно дети, бегающие по камням на морском берегу, перескакивали с темы на тему.

Если бы не вся эта дискуссия, не тот анализ, которому подвергался даже способ ведения самой дискуссии, они не смогли бы заговорить о причине своего обновления. Их беседа, по существу, доставляла им не меньшую радость, чем физическая близость: в обоих случаях они жили единым счастливым мгновением. В разговорах они оставались так же верны друг другу, как в сексе. Под душем они в шутку решили сковать себя одними наручниками и выбросить ключ. От этой мысли они пришли в возбуждение. Не теряя времени на то, чтобы вытереться и выключить воду, они бегом вернулись в постель, чтобы всесторонне обсудить задуманное. Они взяли себе в привычку, предаваясь любви, нашептывать друг другу на ушко разные небылицы, рождавшиеся сами собой, нежданно-негаданно, – небылицы, которые вызывали стоны и хихиканье самозабвенного восторга и заставляли очарованного слушателя соглашаться до конца дней своих терпеть зависимость и унижения. Мэри шепотом поведала о своем намерении нанять хирурга, чтобы тот ампутировал Колину руки и ноги. Она, мол, отведет ему комнату в своем доме и будет держать его исключительно ради секса, иногда предоставляя во временное пользование подругам. Колин изобрел для Мэри хитроумную большую машину, сделанную из стали, выкрашенную в ярко-красный цвет и приводимую в действие электричеством; снабженная поршнями и рычагами управления, ремнями и циферблатами, при включении она начнет издавать негромкое жужжание. Колин зажужжал Мэри в ухо. Как только Мэри пристегнут ремнями и подведут к ее телу трубки для питания и очищения организма, машина будет ее трахать – причем не часами и не неделями, а долгие годы, без остановки, всю жизнь, до самой смерти, а то и после, пока Колин – или его поверенный – ее не выключит.

Потом, когда, приняв душ и побрызгавшись духами, они сидели на балконе, потягивали свою выпивку и глазели поверх горшков с геранью на туристов, прогуливающихся внизу по улице, рассказанные шепотом небылицы казались дурацкими, довольно безвкусными, и Колин с Мэри почти не упоминали о них в разговоре.

Теплыми ночами, на узкой односпальной кровати, они обнимали друг друга во сне – Мэри чаще всего обвивала руками шею Колина, а Колин обхватывал Мэри за талию, и ноги их сплетались. Днем, даже в те редкие мгновения, когда бывали исчерпаны все темы и иссякало вожделение, они оставались рядом друг с другом – порой задыхаясь от тепла чужого тела, но не в силах отойти ни на минуту, – словно опасались, как бы одиночество, тайные мысли не уничтожили все, что так тесно их связывает.

Опасение это не было напрасным. Утром четвертого дня Мэри проснулась раньше Колина и потихоньку встала с кровати. Она быстро умылась и оделась, и хотя движения ее не были осторожными, не были они и небрежными. Дверь номера она открыла не привычным резким поворотом руки, а плавным, координированным движением всего тела. На улице было прохладнее, чем обычно в половине одиннадцатого, а воздух стал необычайно прозрачен. Казалось, солнце, изваяв предметы во всех подробностях, выгодно подчеркивает их силуэты темными тенями. Мэри перешла мостик, ведущий на понтон, и заняла столик на самом дальнем краю – ближайший к воде и ярко освещенный солнцем. Однако сидеть с обнаженными руками было холодно, и она слегка дрожала, надевая темные очки и озираясь в поисках официанта. Она была единственным посетителем кафе – возможно, первым в тот день.

Занавеску из бусин, заменявшую дверь по ту сторону мостика, раздвинул официант, давший понять, что он заметил Мэри. Он скрылся из виду, а немного погодя появился вновь и направился к ней с подносом, на котором стояла большая дымящаяся кружка. Поставив ее на столик, он пояснил, что это за счет заведения, и хотя Мэри предпочла бы выпить кофе, а не горячий шоколад, она с благодарностью приняла угощение. Официант улыбнулся, круто повернулся и удалился. Мэри, немного подвинув стул, села лицом к берегу, чтобы видеть балкон и закрытые ставнями окна их номера. Рядом, почти под ногами, вода мягко ударялась об автомобильные покрышки, которые защищали понтон от железных барж, когда те швартовались. Не прошло и десяти минут, как, словно воодушевленные присутствием Мэри, посетители заняли еще несколько столиков, а к ее официанту уже присоединился другой, и оба трудились без передышки.